Обезболо-противовоспалительный период

      Они сидят ещё какое-то время, болтают, пока Игорь не начинает клевать носом и не направляется спать, бросая короткое: «Спокойной ночи».       Смирнов садится за стол, достаёт пачку и закуривает. Новая зажигалка приятно щёлкает под пальцем. Такой совершенный звук. Особенный. Для Юры, по крайней мере.       — Спасибо, что пригласили. Правда, не думал до последнего, что буду… Отмечать праздники.       — Да я тоже как-то обычно не особо… — Костя поводит плечами, такой спокойный сейчас. Он поднимается, проверяет антресоли и наконец вытаскивает небольшую бутылку, ставит на стол. — Будем?       Он выдыхает сигаретный дым расслабленно, а смотрит тепло.       — Можно, — Юра делает глубокую затяжку. Это место его расслабляет. Слишком сильно. Больше чем обычно выбивает из здравомыслия, но ему даже нравится. Нравится думать, что здесь он в безопасности. — За первый за долгое время праздник, как я понимаю?       Костя разливает коньяк по рюмкам, поднимает одну.       — За праздник.       «И пусть он будет не последним».       Они чокаются, Юра делает ещё одну затяжку и выпивает свою рюмку. Согревает изнутри. Коньяк хороший. Смирнов в алкоголе научился разбираться за время одиноких празднований. Он тушит сигариллу об пепельницу, подпирает голову рукой и замечает неотрывный взгляд Грома. Сам отворачивается к окну. Темно и чертовски красиво.       — Вид у тебя конечно… Невероятный, — выдаёт Юра, переводя взгляд обратно на Грома. Смирнов обычно пьянеет быстро и прекрасно это понимает. Смотреть на Питер, может быть и здорово, но смотреть на Грома… Юра ловит себя на мысли, что, пожалуй, Костя в перечне эстетических удовольствий едва ли не на вершине топа. Смотришь на него, и глаз радуется, и взгляд у него всегда такой выразительный. Смирнов старается от этих мыслей отвертеться, но те клещами цепляются за мозг, не уступая места ничему другому.       Костя сидит напротив, бегло смотрит в окно, но потом снова начинает наблюдать за Юрой. Непривычно было видеть его таким… Расслабленным. Не суетится, явно чувствует себя комфортно. И Грому было спокойно возле него.       — Красивый, да… — Костя ощущает, как и сам под действием алкоголя и Юры, наверное, расслабляется. Сколько он спал на последние дни? Но прерывать такой момент не хотелось.       Юра держит рюмку в руках, вертит её, не переставая. Спокойный, но руки сами по себе требуют хоть какой-то деятельности. Он быстро проваливается в свои мысли, продолжая смотреть на Костю. Алкоголь развязывает язык, а может он просто устал от постоянно терзающей темы. Хочется оставить мучающий вопрос в этом году, а не тащить за собой в следующий. Не хочется больше об этом думать.       — Кость… — он не знает, как подступиться. Словно ком встаёт поперёк горла. — Если бы я тогда не выстрелил первым… Ты бы меня убил? — максимально неуместно. Так не хотелось портить момент, но Смирнов слишком долго пожирал себя и травил этими мыслями. — Это важно. Правда, для меня важно.       Гром стрелял после него. После того, как он дёрнулся. Случайность, что у него не было патронов. Чёртова случайность. Но если бы Юра тогда отошёл сам? Если бы не схватился за оружие в панике? Всё было бы иначе?       Костя складывает руки на столе, ставит на них подбородок, смотрит на Юру потерянно снизу-вверх. Тогда все чувства были обострены, тело ощущалось, словно не своё. Всё казалось извращённым сном.       — Нет… — тихо, через ком в горле. Глаза неприятно щиплет, и Костя не понимает, почему фигура Юры начинает расплываться. Это был рефлекс. Поганый рефлекс, выработанный годами жизни на острие, на грани, где: либо ты, либо тебя, где твоя жизнь определяется только реакцией, скоростью, с которой ты успеешь показать зубы и вытащить оружие.       Но поднять оружие — это другое.       — Ты нарушил… Правила. Почти стал, как они… — как преступники, в любого из которых Гром выстрелил бы незамедлительно и не раздумывая. — Но ты всё равно оставался своим, Юр… Я ждал, что ты всё же… Отойдёшь, — Костя на Юру не смотрит, в его глазах, мокрых и потухших не осмысления. Всем сознанием он вернулся в тот вечер.       — Прости, не стоило мне об этом, — Юра отставляет рюмку, но руки всё равно не может спокойно положить, начинает постукивать по столу и одёргивая самого себя. Лучше от ответа не становится. Смирнов скрещивает руки на груди, стараясь сидеть спокойно. Костя бы выстрелил. И был бы чертовски прав. От этого осознания становится лишь больнее. Горький привкус собственной вины. — Нужно было тебя сразу послушать.       Смирнов со своим тёмным прошлым и настоящим судорожно сглатывает. В тот момент было гораздо важнее, кто перед ним, а не деньги, горой лежавшие на полу. Тогда следовало выбрать другие приоритеты. Юра невольно скользит взглядом по плечу товарища.       — Думал, ты меня сразу спецам сдашь, — говорить об этом больно и неприятно. Потому что у Кости было на это полное право, а он пошёл на сделку с совестью и ради кого? Ради коллеги, с которым толком не общался? Который в него только что выстрелил? Который свои интересы поставил выше всего остального?       — Я надеялся, что ты отойдёшь, — Костя моргает, опускает голову, утыкаясь лбом в сложенные руки, закрывает глаза. Остаётся лишь запах Юры и его голос.       — Я просто… — Юра хочет оправдаться, но нечем. — Просто… — слов не находится. Только тихое. — Кость, прости.       — Давно простил… И ты… Что пистолет поднял, это, — голос прерывается надсадным кашлем. Гром зажимает рот рукой, чтобы не разбудить случайно Игоря. Пытается нормально вдохнуть, но лишь задыхается. Горло сводит от спазмов, лёгкие простреливает болью до звёздочек перед глазами.       Юра тянется к нему, пальцами сжимает предплечье, стараясь поддержать, только… Какой толк в его поддержке?       — Я и не злился на это, — в голосе Смирнова на мгновение проскальзывает абсолютное принятие. В тот момент он был готов и на пулю в лоб, и на пожизненное, но всё, что угодно, лишь бы тот день поскорее закончился. И он закончился, а после жизнь совсем странно развернулась. Сам не понимает, почему этот вопрос так сильно гложил всё это время, если смерть от руки Кости казалась такой правильной.       Юра поднимается из-за стола, доходит до кухни и возвращается со стаканом воды.       — Держи. Тёплая, должно полегче стать, — он задумывается и кладёт руку Грому на плечо.       Костя берёт стакан, быстро делая маленькие глотки. Спазмы действительно постепенно стихают. Чёрт, хоть бы Игоря не разбудить, весь праздник испортить так можно. Плечи у Грома твёрдые, напряжённые. Он не отстраняется, ставит стакан на стол, делает глубокий вдох, постепенно восстанавливая дыхание. Быстро вытирает щеку.       — Ты не злился, я бы не выстрелил… Закрыли гештальт, да? — он садится на диван, где обычно спит, телевизор монотонно гудит какими-то песнями, но Костя не слушает.       Юра замирает. Не выстрелил бы… Почему эти слова звучат ещё страшнее, чем то самое: «Тогда ты арестован»? Потому что те были справедливыми, а эти… Искренние и честные. Когда Гром выбирается из нецепкой хватки Смирнова, он ещё какое-то время стоит, опустив руку на стол и вперившись взглядом в пустоту. Да уж, действительно закрыли гештальт.       Гром хлопает по месту рядом, подзывая Юру и устало откидываясь на спинку, двигается, освобождая больше пространства. Смирнов садится рядом не сразу. Снова это щемящее чувство вины неприятно давит внутри. Он держится чуть поодаль, знает, что если сядет ближе, то точно прижмётся к чужому плечу. После алкоголя почему-то ещё сильнее хочется, чтобы его обняли.       Костя щурится на свет телевизора, тянется и накидывает на Юру плед, зевая, совсем сонный. Глаза слипается, в телевизоре все показушно радостные, смеются и галдят о чём-то. Когда Костя ощущает Юрино плечо, он сам садится ближе, зевая. Тяжёлый эмоциональный разговор забрал последние силы.       Смирнов заворачивается в плед, а когда чувствует Грома ближе, мозг словно отключается, и Юра прижимается к нему, ложась головой на плечо. Глаза слипаются, но при этом в голове всё ясно и чисто, ни намёка на сонливость. Да, это значит, что сегодня он точно не уснет. Ничего, у него ещё будет время отоспаться.       Костя замирает, сам ближе прижимается, кладёт голову сверху, рука ложится на плечи Юры, подгребает лишь ближе и, наконец, Гром блаженно отключается. Выпускать Смирнова он явно не собирается, спина и плечи остаются напряжёнными даже во сне, но дыхание успокаивается.       Юра в крепких объятиях сначала настораживается, словно по привычке, не ожидая, но после постепенно расслабляется. Прижимается виском, а задумчивый взгляд лениво двигается по комнате, пока сам Юра теребит в пальцах край пледа. Гром подгребает его и второй рукой, размеренно сопит, прижавшись. Обнимает прямо как большого плюшевого мишку, без вреда, но сильно, не выпутаешься так просто. Сердце бьётся размеренно и спокойно. Всё же недосып последних дней, спокойная обстановка, алкоголь, сам Юра, его присутствие, запах заставляли Грома расслабиться.       Засыпает Юра ближе к утру. Слишком много мыслей крутится в голове, а Смирнов только продолжает гонять их по кругу. Тревога отступает, оставляя место лишь приятному, тому, какие у Грома крепкие объятия, в которых чувствуется и многолетний стаж работы, и защита, и Юра чертовски рад чувствовать второе. Сейчас ему не страшно, не одиноко. Он проваливается в сон, когда, наконец, может заткнуть рой ненужных мыслей в голове, когда каждая из них прогнана в голове уже в десятый раз. Костя, измотанный тревогой и уставший, впервые за долгое время не просыпается ни в четыре, ни в шесть, спит крепко, обнимая Юру. Даже когда по квартире начинает перемещаться Игорёк — не просыпается, хотя обычно вскакивает от любого звука даже за закрытым окном или хлопка соседской двери в парадной. Смирнов же спит чутко, всё ещё не способный ухватиться за сон, и когда раздаётся громкий звук вспышки, он ворочается, выползает из объятий Грома и замечает Игорька с полароидом. Он ухмыляется, ждёт, пока фотография проявится. Беззаботно спящий отец радует, и Игорь спешит убрать фото в уже новый альбом.       — Может, хотя бы, покажешь? — Юра выпрямляется, подтягивается. Всё тело затекло от не самого удобного положения, и всё же, он счастлив.       — Для личного дела, — хмыкает Игорёк.       — Ты у нас ещё и фотограф, — Смирнову забавно от того, насколько Игорёк похож и одновременно отличается от Кости. Может, просто, все дети тянутся к творчеству?       — Не, — Игорь смотрит на свой старенький полароид. — Плохо работает в последнее время.       — Краска в картридже заканчивается, наверное, — Смирнов тянется к технике, и Игорь, немного помедлив, протягивает аппаратуру. Юра подмечает модель, но, чёрт, не запомнит ведь. Надо бы записать. С этой мыслью он возвращает его обратно Игорьку.       Костя на диване начинает слабо шевелиться, стоит Юре выбраться из его цепких рук, открывает глаза, щурится на солнце за окном. Спина затекла от неудобного сидения, но в остальном… Чёрт, в остальном! Он подскакивает, сонный, взъерошенный немного, видит Игорька, Юру…       — Доброе… Утро, — он трёт виски, пытаясь нормально вспомнить, что было вчера.       — Доброе, — довольно хмыкает Игорь, оставляет полароид на столе и идёт на кухню. — Чай будете?       Юра старается удержать в голове единственную мысль и не подпускать туда другие, берёт из вещей Игоря один из фломастеров, закатывает рукав и на предплечье записывает марку полароида. Тут, под рукавом рубашки, точно не сотрётся. Он быстро одёргивает ткань, но вопрос про чай пропускает мимо.       Гром-старший кивает, плетётся в ванную, ополаскивает лицо ледяной водой, чтобы хоть как-то взбодриться. От мыслей о вчерашнем дне предательски теплеет в грудине. Хорошо, как же хорошо… Было. Костя смотрит на своё отражение в зеркале над раковиной, качает головой, быстро вытирается, выходя.       — Там ещё салаты со вчера остались, — он открывает холодильник, ставя одну из тарелок на стол.       Юра поднимает взгляд на Грома. Так спокойно и уютно, уходить не хочется, но всё же, кто он такой, чтобы оставаться тут дольше, а язык всё равно не поворачивается сказать, что он уходит.       — Игорь, пакет около стола тоже тебе, — Юра закуривает. Слишком нервно, но это только его внутренние переживания. Делиться ими не стоит. Обычно выходит боком. — Только после еды, понял?       — Вау, дядь Юр, спасибо!       Смирнов поднимается, задумавшись, едва не влетает в Костю, расставляющего тарелки, и как-то виновато отводит взгляд. За вчерашнее стыдно. Зачем он только начал этот разговор?       — Вот балуешь ты его, — с теплом в голосе отзывается Костя.       — Иногда можно и побаловать, — Юра подмигивает Игорьку.       — Ну, иногда можно, — Костя поднимает на него взгляд. — Позавтракаем, я твоё плечо гляну. Новые бинты взял.       Ведёт себя спокойно, как ни в чём не бывало. Уверенный. Юра это замечание игнорирует. Ему вообще кажется, что это пустая трата времени и медикаментов на него. Всё ведь и так уже заживает.       Игорь принимается хозяйничать, расставляет сладкие гостинцы по полкам, Юра же садится за стол, молча наблюдая за Громами. Семейные, комфортные. У Смирнова такой семьи никогда не было. Он горько усмехается мыслям, докуривает. Да, такими темпами придётся покупать в два раза больше, чем обычно.       Гром пододвигает к Юре тарелку, а сам не жалеет, что впервые за долгое время самостоятельно взял выходной. Да, новогодние смены хорошо оплачиваются, но это время, проведённое с Юрой и сыном… Оно было бесценным.       Игорь подсаживается к ним за стол, подпирает голову руками, смотрит то на одного, то на второго и выдает:       — А папа вас ждал, — он кивает на три набора посуды.       Костя на эту фразу щурится. Вот ведь… Нахалюга. Но ничего не отвечает. Смирнов же под себя подмечает, что ждал, но не надеялся, что он придёт. Иначе не стал бы говорить с Игорьком о том, чтобы тот не расстраивался в случае чего.       — Вы останетесь на праздники?       Вопрос застаёт врасплох. У Юры тоже были дела, и, пожалуй, достаточно неотложные. Он качает головой, но расстраивать Игоря не хочется.       — Надо будет уйти по делам, — он бросает на Костю косой взгляд. Он-то наверняка понимает, какие там у Юры на стороне «дела». Тот вздыхает, заметно смурнея, весь как-то подбирается, напрягая, словно готов начать отбиваться.       — Будь осторожен.       Игорь словно чувствует повисшее напряжение и старается его хоть как-то скрасить.       — Может зайдёте хотя бы, если время будет?       — Я постараюсь, честно, — Юра и сам не знает, сможет ли, но хочется как-то обнадёжить.       Костя хмурится, напрягается лишь больше, серьезнеет. У него всегда так, расслабиться и довериться — процесс долгий, тяжёлый. Потому что броню, выращенную годами, не так просто снять и обнажить себя настоящего, зная, что тебя всё равно бросят, предадут. Проще всегда быть готовым к атаке. Перестроиться из расслабленного состояния в рабочий режим — запросто. Легче, чем переключить тумблер, как по нажатию кнопки.       — Хорошо, — Гром отпивает чай и вздыхает тяжело.       Юра быстро замечает перемены в состоянии Грома. От вчерашнего комфортного и мягкого почти следа не остаётся. Вновь серьёзный, похожий на огромную цепную собаку, готовую броситься в атаку в любой момент. Но теперь у Юры хотя бы есть ощущение, что на него Костя нападать точно не собирается.       — Я, наверное, пойду, — он поднимается из-за стола. — Ещё раз спасибо, что пригласили. Рад был с вами увидеться, — треплет волосы Игорьку, а тот выкручивается из-под руки, не даваясь, но улыбается. Расстроен, что Смирнов уходит, но верит, что тот ещё зайдёт.       Юра бросает взгляд на Грома и начинает собираться. Костя сникает совсем. Не человек, а настоящая скала, пытается задавить разрывающий изнутри клубок смешанных эмоций, но от этого не менее больно скребётся внутри. Он провожает Юру, жмёт руку на прощание. Бинты так и не проверили, но ладно, не силком же Смирнова тащить, не маленький. Смирнов отвечает на жест, но сам вспоминает те тёплые родные объятия. Будет в его жизни хоть что-то подобное? Наверное, нет.       Пришло время возвращаться в серую скучную и опасную реальность, в которой из теплоты и уюта нет ровным счётом ничего. Разве что зажигалка, чтобы закурить.       Громы на что-то похожее на этот новый год не надеются. Костя знал — жить здесь и сейчас. Из долгосрочных планов максимум — накопить на стиралку. В то, что Юра вернётся, Костя не верит. Причём понимает, что, возможно, ему тут не так плохо, быть может, он заглянет ещё, но зацепиться за эту мысль и поверить в неё не удавалось. Слишком нестабильная и опасная у них жизнь, да и кто вообще будет возвращаться к нему? Ладно к Игорю, он мелкий, смышлёный, с ним может быть интересно, наверняка, есть о чём поговорить, но Костя…       Следующие пару недель выдаются нагруженными. Первые дни Костя ещё приходит домой заранее, но ближе к Рождеству, которое объявили праздником только недавно, отправляет Игорька к Лене. Они снова ссорятся. Потому что у дяди Юры дела, и Гром столько раз говорил, что он взрослый человек, что нет смысла сидеть в квартире безвылазно и ждать, что он просто так объявится в один момент. Не объявится. Юра всегда появляется и исчезает бесследно, когда захочет. Ждать его — бесполезно. Не надо его ждать… После очередного такого разговора с сыном, они почти перестают общаться вовсе. Снова.       Будни Смирнова однообразны до ужаса. Даже его «дела» становятся скучной рутиной: сходи туда, передай это. Великая сложность — припугнуть поставщика, который окончательно переметнулся к конкуренту. Параллельно с этим Юра приносит нужную информацию в отдел, и от него даже немного отстают. По крайней мере не вынуждают сидеть за столом и писать отчёты, а пропуски покрывают коллеги, которым нужно что-то разведать.       Каникулы у Игоря кончаются, Костя начинает ночевать в отделе. Бесконечные рапорты, отчёты. Одних бумажек за новогоднюю ночь — несколько плотно сшитых папок. Чтобы отвлечься, Гром снова лезет в то мутное дело. К Смирнову не обращается, тот уже ему помог, а бегать и искать Юру за его кратковременные появления в отделе — невозможно. Чем дальше копал Гром, тем действительно масштабнее становился фронт работ. Несколько подозреваемых. Все — бывшие военные или уголовники, таких отлови попробуй, а если и получится — не выдавишь ни слова, и это только первая ступень, что дальше?       Очередной точкой отсчёта становится взрыв в парадной многоквартирного дома.