Обезболо-противовоспалительный период

      Юра задумчиво смотрит в окно, тушит сигариллу о край пепельницы и переводит взгляд на Грома, который раскладывает продукты. Всё кажется таким тёплым и домашним, но после их «прогулки» по рынку, из головы никак не уходит единственная мысль. Тревожная.       — Кость, я… Слишком утомляю, да? — он смотрит на Грома не отрываясь, дожидается честного ответа, но готовится к худшему. Люди от него устают. Всегда. Почему с Костей должно быть по-другому? Только за сегодня он доставил столько проблем. Наверняка он надоедает Грому точно так же, как и всем остальным. Из-за этого неприятного предчувствия не хочется задерживаться надолго. На дольше, чем положено.       — Утомляешь? — Костя, разложивший овощи на столе и собравшийся чистить картошку, замирает с ножом в руке. — Игорь в тебе души не чает, и я… Ты не утомляешь, Юр. С чего такие мысли?       Он быстро и ловко снимает тонко кожуру на лист помятой газеты. В каждом телодвижении читается опыт и хорошо отработанный навык.       От слов становится легче, но не слишком. Юра привык ставить на худшее. Хорошего в жизни мало, так с чего бы надеяться на лучшее?       — Мне так кажется, не знаю, — он пожимает плечами. — Всегда казалось, что меня… Как-то много. Понимаешь, я… — он снова сбивается. — Как будто мешаю всем одним присутствием. Быстро надоедаю людям. Всегда так было, — нервно поводит плечами, — думал, что вам тоже. И тебе, и Игорю.       Костя откладывает нож, наливает кипяток из только что вскипевшего чайника, отчаянно пытаясь не расплескать, кладёт новый пакетик и ставит перед Юрой.       — Никогда не мешал, — чёрт, вот тот самый момент. Гром не обращает внимания на то, как у него потеют ладони, как сердце начинает биться по ощущениям прямо под горлом. Как он репетировал? Слова смешиваются. Он кладёт руку на плечо Юры, чуть сжимает. Соберись, Гром. Сейчас или никогда. Давай. — Не было такого, Юр.       Звучит едва слышно, сипло, а в голове сплошной кавардак. Никакие тренировки и продумывания всех вариантов развития событий не помогают, они словно все не подходят к происходящему. Думай, Костя, думай.       Юра переводит на него взгляд. Зря нервничал, зря бегал, зря старался меньше отсвечивать. Он кладёт ладонь на руку Грома. Почему ему казалось, что он мешается? Потому что все до этого так на него реагировали? Потому что он успел достать весь отдел? Потому что от Кости ждал такого же отношения?       — Спасибо, — он тянется к кружке с чаем, но замирает и опускает руку на стол. — Просто… Я боялся, что всё будет, как всегда, — в голосе проскальзывают нотки боли и сожаления. Это он неправильный, почему другие люди должны это терпеть? — Кость, спасибо.       У Грома от напряжения пальцы начинают подрагивать. Особенно, указательный. Старая поганая привычка, проявляющаяся во время сильных нервяков.       — С тобой хорошо. И здесь тебя… Тебя ценят и я, кажется, тебя… — Гром сводит брови, прикусывает губу изнутри до боли. — Я всегда рад тебя видеть, Юр, — выдавливает он и резко замолкает. Почему так сложно просто сказать? Этот страх натолкнуться на презрение во взгляде, на холодный отказ. Потерять человека раз и навсегда. Только не это. Лучше оставить всё, как есть, даже не пытаться.       Юра разворачивается, едва сдерживается, чтобы не подскочить и не обнять Грома. В глазах предательски щиплет. Он тянется к Косте и утыкается лбом ему в торс, дышит сбивчиво, старается сдерживаться, но не получается.       — Я… Чувствую себя здесь, как дома, — тихо говорит он. — Л-л-лучше, чем дома. Дома холодно и одиноко, а тут с Громом всё совсем иначе. И Смирнов не помнит, когда последний раз ему говорили что-то настолько приятное искренне. Он прижимается к Косте.       — Не хочу отсюда уходить… — он едва не всхлипывает, но сдерживается, только посильнее вжимаясь в Грома.       Тот обмирает, опускает руки на спину и притягивает Смирнова к себе, игнорируя собственную боль в межреберье. Треклятая короста болела просто невыносимо.       — Так не уходи, Юр, — сипло, пальцы зарываются в волосы Смирнова прежде, чем Гром осознаёт, что чешет того за ухом коротко стриженными ногтями. — Оставайся. Живи здесь.       Смирнов жмётся к нему, как к последней надежде, единственному человеку, которого он, кажется, не раздражает. В этот раз он уже всхлипывает, поворачивает голову, упираясь в Костю виском, глубоко дышит, старается, но мысли всё равно путаются. Он останется. Конечно, останется. От прикосновений за ухом он срывается на сиплый сорванный вздох. Так хорошо.       — Я не уйду. Обещаю, я останусь.       Гром сглатывает ком в горле, перебирает пряди волос.       — Я люблю тебя, Юр, — он стискивает зубы. Не надо было, не сейчас, не так. Он всё это себе представлял иначе. Испортит же всё вот так… Но увиливать Гром не может, да и не умеет, а молчать дольше не получается.       Он выдыхает. Ну что, облегчил душу? А теперь расхлёбывай последствия. Гром уже морально готовится к тому, что ему врежут.       Юра замирает. Кажется, даже дышать перестаёт, слушает чужое учащённое сердцебиение и не может поверить в услышанное. Он медлит, ему нужна пауза, чтобы всё осмыслить, уложить в голове. Смирнову нравились люди, частенько, до ужаса, до настоящей мании, когда все мысли сосредотачиваются на одном человеке, а потом всё это как рукой снимало, оставляло в блаженном спокойствии, пока внимание не привлекало что-то новое. Гром был не тем случаем. Не был центром вселенной, вокруг которой лихорадочно скачут все мысли разом, не занимал голову постоянно, но был чем-то другим. Тем, без кого жизнь не имела бы того смысла, который в ней есть сейчас, тем, за кем Юра готов пойти куда угодно, в самое жаркое пекло, потому что его нужно прикрывать, нужно не позволять ему рисковать собой, нужно быть рядом. Чёрт, Юра никогда так ни за кого другого не переживал. Это не было манией, влечением или чем-то подобным. Что-то… Более сложное, плохо укладывающееся в голове и невыразимое словами.       — Я тоже люблю тебя, — он отстраняется только чтобы утереть предательски чешущиеся от соли глаза. Ну вот и чего он так расклеился? Да ещё и перед Громом. Какой ужас… Он возвращается обратно, не желая отлипать от Кости. Никогда.       Гром не верит в услышанное. Его… Любят? Он ожидал того, что Юра ему врежет, правда, он имеет на это полное право за позволенные Громом чувства, в лучшем случае он мог представить, что всё останется как прежде. Может быть, они станут чуть ближе, просто будут проводить больше времени, чем несколько минут в курилке в участке. На взаимность же Костя не рассчитывал. Боялся даже надеяться.       Он обнимает Юру крепче, вдыхает расслабленно такой родной запах парфюма и сигарилл.       Для Смирнова это было одно из самых взвешенных решений. Никогда он не думал о собственных чувствах слишком долго, но разве можно так сильно волноваться за человека, который тебе безразличен? Нет, точно нет. Гром для него практически всё. Юра слегка отодвигается, стараясь восстановить дыхание, но сердце бешено колотится.       Он утирает щёку, опуская взгляд. Наверняка глаза покраснели… Он цепляется рукой за край чужой футболки. Не отпускать. Жизнь учит, что нужно уметь это делать, но Юра эти уроки игнорировал всегда. Привык вцепляться до последнего.       Костя не убирает руку из его волос, неловко замирает, смущённый, смотрит сверху вниз. Пальцы заправляют непослушную прядь за ухо Смирнова.       — Ты как? — в голосе искренняя тревога и беспокойство. И тепло. Юра вздрагивает, разжимает пальцы. Ему нужно прийти в себя. Привести голову в порядок.       — Всё нормально, — но голос предательски дрожит, как и сам Юра. — П-просто, — он сглатывает ком, вставший поперёк горла. — Никогда не говорил об этом так об-об-обдуманно.       Он ещё раз всхлипывает, стараясь унять дрожь. Костя рядом, всё хорошо. Он у Громов в квартире. И он останется здесь, что бы не случилось.       Костя отстраняется, и стоит Грому чуть отойти, как Юра хочет подорваться следом, лишь бы не оставаться в одиночестве, но Костя лишь доходит до шкафа и быстро возвращается, берёт Юрину руку и кладёт в неё ключ. Тот самый ключ от квартиры, который Гром предлагал ему взять раньше. Тогда Юра не верил, что достоин оставить его у себя, но сейчас…       Он сжимает ключ в руке, пытаясь до конца поверить, а потом убирает его в карман к зажигалке. Никогда не потерять.       Костя его за плечо придерживает, гладит, ещё не уверенный в том, можно ли. Имеет ли он право? Но было так хорошо и спокойно, так уютно, как не было уже давно. И Юра принял его… Это взаимно. В последнее повериться было сложнее всего.       Смирнов склоняет голову на бок, прижимается щекой к руке. Всё в порядке, он в безопасности, и тревога утихает сама собой, медленно растворяется.