Обезболо-противовоспалительный период

      Костя приходит в себя медленно, его словно выталкивает из-под воды. Воды… Он тяжело сглатывает, пытается пошевелить пальцами. Всё тело онемевшее, плохо чувствуется. Сколько обезболивающего в него влили?       Где Юра?       Чёрт, сам он в больнице, но где Юра?       Гром поднимается, морщась, пытается снять маску с лица. Упирается, сипло рыкнув, когда чьи-то ладони придерживают за плечи и пытаются уложить обратно. Он сопротивляется.       — Юрий Смирнов, где Юра?       Одна рука у Грома туго перемотана, другую держат. Тело буквально ватное, практически не слушается. Костя не может вложить сил в свои движения, а перед глазами снова начинает плыть. Он ещё сопротивляется какое-то время, пока его не прижимают накрепко к кушетке и не ставят ещё одну капельницу уже в кисть. Гром начинает дышать глубже и вроде как прекращает сопротивление, только иногда смотрит по сторонам, вымотанный, но больше дремлет. Маску больше снимать не пытается, с ней дышать легче.       Когда к нему заходят врачи, Костя хмурится, но послушно не дергается. Его слушают, проверяют реакцию зрачков…       Но стоит в палате появиться Прокопенко — тут же звучит глухой и невнятный вопрос:       — Как там Юра? — из-за маски разобрать сложно, но очевидно.       Федя застывает на пороге, картинно взмахивает руками. Вот что с ними делать? С обоими.       — Два сапога — пара. Ей богу, Костя, ты мне это тут завязывай, — Федя тяжело вздыхает, но всё же подходит, садится рядом. Им ещё со всем этим разбираться, чёрт. Вот куда они полезли? Что там вообще случилось? — Кость, всё хорошо. Стабильно, по крайней мере. Не умирает.       Про все полученные травмы старается умолчать. Что там рассказывать… Грому от этого точно легче не станет. Федя поворачивается к врачу, стоящему в дверях, машет ему рукой, призывая подойти.       — Я с вашим главным поговорил. Определяйте этих двоих в одну палату.       — Не положено по показателям…       — Плевать на ваши показатели, я хочу, чтобы они оба успокоились. Бумаги уже подписаны, тебе что ещё нужно? Давай мигом.       Федя недовольно хмыкает. Не умеет быть плохим копом, но вполне может быть серьёзным и даже грубым. Когда дело касается указаний — не человек, а сталь.       — Ты сам как, Кость?       Тот смотрит на Федю мягко и устало. Всё-таки добрым человеком был Прокопенко, удивительно добрым. Костя приспускает маску, качает головой.       — Да нормально, полежу денёк, а там и рапортами займусь, — смотрит на Федю, усмехается добродушно, но тут же хмурится. Илья Серафимович, ещё тот мужик… Чёрт, надо переговорить с Юрой. — Там был ещё один человек… Пулевое в брюшную. Он выжил?       Гром смотрит привычно тяжело, серьёзно, даже больничная кушетка не способна его успокоить и усмирить.       Думай, Гром, думай.       — Да, выжил, — моментально отвечает Федя, тут же чертыхаясь. — Костя, вот ты сейчас серьёзно? Мы со всем разберёмся. А вы оба… Можете просто спокойно полежать? На месте. Не дергаясь. Я вас отправил друг с другом разговаривать, а вы опять во что-то ввязались. Гром, вот какого хрена?       В голосе Феди разочарование переплетается с тревогой. Вот что ему ещё сделать, чтобы эти двое перестали находить неприятности? А Костя в ответ на всю гневную тираду может только молчать. Отвечать ему нечего, да и сил почти нет.       Вскоре приходит бригада врачей, замеряют Костины показатели, думают, можно ли перевозить, и в итоге решаются-таки. Грома отправляют в палату к Юре, не отключая от приборов и не вытаскивая капельницы, и Прокопенко наконец вздыхает с облегчением, но подрывается и идёт следом.       В палате Юры медсёстры уже угрожают Грома привязать — тот весь извертелся, то и дело пытаясь посмотреть на Смирнова, вывернуться, пока под очередным окриком всё-таки замирает на месте, просто глупо улыбаясь.       Живой. Он живой. Его действительно получилось откачать… У Кости начинает подрагивать левая рука. Юра вяло поворачивается, расплывается в слабой улыбке. Всё правда хорошо. Хотя бы не так плохо, как могло бы быть. В Смирнове столько обезболивающих, что он едва может двигаться.       Только стоит врачам уйти, снять наконец капельницу — Гром снимает маску, шатко поднимается, едва успевает опереться на тумбочку, чтобы не упасть. Юра опирается на руку, пытается выпрямиться, но та не слушается. Хочется сказать что-то в духе: «Лежи. Не вставай.» Но поперёк горла стоит ком. Говорить тяжело. Он переворачивается на бок. Всё тело как-то фантомно ноет, словно мозг осознаёт, что боль быть должна и говорит об этом, даже не ощущая её.       Несколько шагов до кушетки Юры — ноги плохо держат, и Костя чуть не падает пару раз, пока не опускается около Смирнова, коленями на пол, лишь бы не потерять равновесие.       — Прости, — вырывается со сдавленным всхлипом. Гром не выдерживает, смотрит пронзительно мокрыми глазами, цепляется дрожащими пальцами одной руки то за покрывало, то за Юрино плечо. — Прости меня, пожалуйста, Юр…       Было страшно. Если Смирнов его пошлёт — не удивительно, но… Но в этот раз Гром не мог не извиниться.       — Кость… Костя, — Юра хватается за его руку, переплетает пальцы, мизинец и безымянный отзываются на это призрачной болью, которую Смирнов чувствовать не может, но осознаёт в полной мере. Второй рукой тянется к голове, к таким манящим коротким и колючим волосам. Капельница послушно тянется следом за иглой. — Ты меня спас, Кость…       Он нежно гладит его. Плевать, что там случилось. Он сам виноват. Не прислушался к предупреждениям, пошёл шататься непонятно куда, начал работать с такими людьми. Только он сам.       Юра тянется к Грому, словно желая уткнуться носом ему в плечо, но не может сдвинуться сильнее, не дотягивается.       — Спасибо, Кость…       Гром сам придвигается ближе, жмётся навстречу, запускает пальцы в волосы Юры, мелко дрожа от напряжения и усталости.       — Я… Я подумал, что ты просто ушёл, — Грома окатывает виной. — Что ты… Сильно обиделся и ушёл… Я не хотел, чёрт, я так не хотел, чтобы всё так вышло.       Юра гладит Грома по голове, хочет чувствовать его рядом, прижаться, обнять, но не может. Слушает Костю молча. Не может ответить. Не знает, что. Это же Юра ушёл. Сам. Сам влез в неприятности. Или Гром винит себя за то, что начал так поздно искать? Юра и вовсе думал, что его искать не будут. Никто. Никому он не нужен, никто не придёт спасать.       У Кости дыхание сбивается, шёпот иногда срывается почти на сип, но он продолжает говорить, прижимаясь. Лишь бы ощутить рядом. Живого.       — Игорёк встревожился, и я искать пошёл. Думал, не найду уже… Я так за тебя испугался, Юр, прости…       — Я бы не ушёл, Кость… Я хотел вернуться, — он выдыхает. Медленно, спокойно. Лекарства в организме не позволяют иначе. — Решил развеяться, прогуляться… Чёрт…       Гром сбивчиво извиняется, пока его шёпот не прерывается надсадным кашлем. Юра тянет руку к его плечу. Вошедшая медсестра, тоненькая малюсенькая девушка, с лёгкостью оттаскивает Грома обратно на его койку, не обращая внимания на заплетающиеся Костины ноги, прижимает маску к его лицу. Приступ долгий и тяжёлый. Костя уже не сопротивляется, лишь дышит тяжело, когда появляется такая возможность. Женщина лишь недовольно фыркает, укладывает Юру на место, поправляет иглу капельницы в вене.       — Вот что непонятного в требовании «лежать спокойно»?       Она следит, чтобы дыхание Кости выровнялось, и уходит.       Гром медленно поворачивает голову, смотрит на Юру всё так же устало и виновато, но очень скоро погружается в сон. Возможно, действуют лекарства, возможно, отсутствие сна двое суток. Или почти трое суток? Сколько времени вообще прошло? Не важно.       Юра в сон не проваливается, даже несмотря на огромное количество седативных и обезболивающих в крови. Он уже отдохнул, пока лежал без сознания, и сейчас на него наваливается ворох тревожных мыслей. Смирнов переворачивает голову, уставляясь в потолок. А что дальше? Он вернётся к Громам как ни в чём не бывало? Словно так всё и должно быть… Игорёк заволновался. Значит это младший Гром первый забил тревогу. А Костя сразу поверил, сорвался, хотя никто из отдела даже не подумал бы искать нерадивого сотрудника. Юра пропадал всегда. И всегда возвращался. Но сейчас мог и не вернуться. Смирнов судорожно сглатывает, а воспоминания оживают с болью.       Время проходит тягуче, наполненное тяжёлыми мыслями с перерывами на неглубокий поверхностный и крайне беспокойный сон. Лёгкая полудрёма, в которой не получается отдохнуть. Капельницы Юре меняют регулярно. Ему есть пока что не позволяют, да и не то чтобы хочется. Юра физически не заставит себя протолкнуть что-то в глотку. Все полезные вещества поступают сразу в кровь через многочисленные капельницы, а на руке уже живого места не остаётся.       Юра устал. Чертовски устал. Хотелось бы снова отдохнуть, но не получается. Гром приходит в себя лишь на следующие сутки, смотрит в потолок. К руке опять тянется капельница, на лице кислородная маска. Смирнов поворачивает голову на шум шевеления и смотрит на Костю. Непривычно так. И сердце болью обливается. Опять Гром из-за него во всё это влез.       Костя оборачивается к вошедшим врачам и совершенно не понимает, что те говорят. Поесть? Хорошо… Гром неожиданно понимает, что как такового чувства голода не испытывает. Спустя время на него накатывает резкий приступ слабости — последствия потраченных нервов. Всегда так было, в моменте — он машина, способный на всё для достижения цели, а вот после — организм просто требовал отдыха. Без вариантов.       Он проваливается в сон, а на попытки его разбудить — переворачивается на бок и больше не шевелится. Он хотел увидеть Игоря… Но не сейчас, не в его нынешнем состоянии, собака, попавшая под комбайн, и то получше бы выглядела, чем они с Юрой, только напугают. И от Феди ничего не слышно. Тот обычно приходил, но тут, видимо, на работе прижали из-за них, винить его Гром не мог. Оставалось лишь лежать и не сопротивляться по возможности на очередных обследованиях.       За ними следит одна и та же медсестра. Видимо, пока справляется, решили не нагружать больше персонал. Девушка и еду приносит, и капельницы ставит, и за процессом лечения следит, уверяет, что всё хорошо, что они оба идут на поправку. В очередной раз меняя Юре капельницу, она тяжело вздыхает, смотря на исколотую руку. Вены тонкие, совсем бледные. Попасть по ним даже с не дюжим мастерством тяжело. У девушки не всегда получается с первой попытки, хотя в её руках ощущается опыт. Ставить капельницу на кисть больнее, а дозу обезболивающих уже понизили. Девушка тяжело вздыхает, протирая спиртовой ваткой чужую руку.       — И в другую руку не поставишь… — она бегло пробегает взглядом по перебинтованному правому предплечью. Пулевое слишком близко к локтю, чтобы разбинтовывать ради капельницы.       Она нащупывает вену, протирает ещё раз, вставляет иглу, проверяет поступление лекарства. Нет. Шевелит легонько, и Юра морщится, ощущая, как игла гуляет под кожей.       — Опять в стенку упёрлась, — девушка подкладывает вату под иглу, чтобы зафиксировать её в нужном положении. — Вот так. Старайтесь вообще не шевелиться. Я подойду через время, посмотрю, как всё проходит. Будет неприятно, сразу зовите.       Костя вертится в кровати под ворчание сестры. Отчаянно хочется закурить… Если бы он только не устроил всего этого накануне, если бы после начал искать Юру сразу, как только тот исчез. Вина давила, и деться от этого было некуда. Со Смирновым они почти не общались за время в больнице. Тот был слишком ослаблен, а Гром… Грому было стыдно, из-за него Юра пострадал так сильно.       Костя засыпал с этими мыслями и резко вздрагивал, просыпаясь, старался успокоить сбившееся дыхание и не мешать Юре. Хотя бы этим.       Смирнов же со своим состоянием свыкся удивительно быстро. Как будто другого варианта развития и быть не могло. Всё шло так, как должно было. Разве что Гром, спасший его в последний момент, во всё это не вписывался. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Для Юры правда то — что приносит страдания. По-другому ведь не бывает?       Он постепенно восстанавливался, дозу обезболивающего понизили, но от этого Смирнов и вовсе перестал засыпать. Швы словно горели, давили, чесались. Всё сразу. Тянули ещё так неприятно. Пальцами шевелить Юра даже не пытался. Ему уже рассказали, что собирали кости буквально по кусочкам. Гипс накладывать не стали, разрезали, поставили пластины. Долго, сложно, потом снимать, но по-другому было никак. Их только бинтовали первое время, чтобы не занести грязь в свежие раны, чтобы хотя бы без осложнений.       Юра ворочается, не спится. Он укладывается на бок.       — Кость… — зовёт тихо, голос всё ещё слабый, но говорить хочется. — Я могу вернуться к тебе после больницы?       Гром замирает от его голоса, стягивает маску, вдыхая наконец без неё. Чаще днём он её вовсе не надевал, но ночью под надзором медсестры не рисковал, да и приступы без неё мешали спать.       — Конечно, Юр… Мы же и диван купить хотели. Юр, — он поднимается на ватных ногах и садится на пол около кушетки Юры. — Ш-ш… Не шевелись, это я.       Пальцы левой руки осторожно поглаживают. Непривычно. Костя по малейшему поводу пытается потянуть за тугие повязки.       Смирнов дёргается в его сторону, во взгляде волнение. Игла неприятно шевелится под кожей, кажется, выходя из нужного положения.       — Да я вижу, что это ты, — Юра поворачивается к нему, накрывает руку своей. — И вижу, что ты не лежишь.       Он тянется к Грому, осторожно проводит рукой по его лицу. Мягко касается. Пальцы отзываются болью, резкой, но Юре плевать. Плевать даже на то, что с них до сих пор не до конца спал отёк.       Пальцы тёплые, практически горячие, и Гром тяжело вздыхает. Ну вот что с ним делать? Всё равно вертится, сколько ни говори. Он аккуратно берёт Юру за запястье, укладывает его ладонь бережно, не сжимая, но давая Смирнову возможность чувствовать его прикосновения.       Юра поводит плечом от неприятного ощущения, которое прокатывается от вены. Точно игла вышла из нужного положения. Он выпутывается из хватки Грома, намереваясь вытащить иглу. Сам он её точно правильно не поставит, так какой толк? Утром скажет, что случайно дёрнулся. С кем не бывает? Он приподнимается, садится, свешивает ноги с кровати, тянется рукой к лицу Грома и нежно берет за скулу.       — Кость, спасибо, что пришёл за мной.       Гром смотрит на его руку, хмурится.       — Ляг. Спиной ляг, давай, — он пересаживается на койку, аккуратно подкладывает Юре под голову подушку.       Юра хочет поспорить, но в итоге покорно ложится обратно и протягивает Грому руку.       Тот касается пальцами чуть выше иглы, ощущая, что лекарство идёт под кожу, цокает языком, останавливая капельницу. Вены у Юры откровенно хреновые, Костя прижимает локтем плечо Юры, чтобы тот не шевелился, обрабатывает иглу, сгиб одной рукой. Пальцы совершенно не слушаются, но Гром лишь сосредоточенно замирает, осторожно вводя иглу. Лёгкое шевеление — попадает, подключает капельницу, поднимается и регулирует скорость, ставя её практически на минимум. Серьёзный, собранный… Сколько раз он проделывал подобное? Смирнов морщится, но первое неприятное ощущение от поступления лекарства в кровь быстро пропадает.       Он переводит на Грома уставший и замученный взгляд, тянется к нему рукой, рискуя вновь сбить капельницу.       — Лежать, — Костя его руку перехватывает, фиксирует и садится ближе к изголовью. — Не шевелись, пожалуйста, Юр… Это недолго.       Он начинает бережно перебирать волосы Смирнова.       — Расслабься… там минут тридцать-сорок всё прокапает, не шевелись, — пальцы ласково чешут за ушком.       Юра ластится головой к Костиной руке. Так хочется к нему прикоснуться. Лежать спокойно просто невыносимо. Не двигаться для Юры — самое страшное наказание. Он тянется за лаской, улыбается мягко и устало.       — Кость, я хочу домой. К нам домой.       Гром гладит его, не даёт сдвинуться и просто успокаивает, позволяя прижаться и расслабленно поглаживая.       Когда заходит медсестра, Костя заметно напрягается, хмурится, уже зная, что грядёт дальше.       — Только до конца капельницы. Я… Присмотрю и вернусь на место.       Девушка недовольно вздыхает, подходит ближе, осматривает руку, но видя, что игла на месте, даже не решается прощупывать, чтобы та снова не сдвинулась.       — Ладно… Только до конца капельницы.       Она уходит, и Юра прижимается к руке Грома. Хочется взяться за неё, быть ещё ближе.       — Кость… Тебе не тяжело говорить? — во взгляде лишь волнение и мольба. Не хочется лежать в тишине.       Гром кивает, чуть сжимает Юрину руку, очень осторожно, чтобы не причинить боль.       — Не тяжело… Ты хочешь, чтобы я что-то рассказал? — ладонь гладит по голове, плечам. — Что мне рассказать, Юр?       — Не хочу просто лежать в тишине, — он больной рукой тянется, кладёт её на ладонь Грома, мерно поглаживает. Надо что-то делать. Хоть какое-то действие, чтобы не сходить с ума от собственных мыслей. — Расскажи, как ты меня нашёл. Я знаю, плохая тема, но мне правда интересно.       — Уверен? — Костя хмурится. — Там мало интересного.       Он касается губами скулы Смирнова едва-едва, очень осторожно, словно даже таким движением боялся причинить боль или навредить.       Но выдыхает и начинает…       Рассказывает про беспокойство Игоря, как пошёл на рынок, как пришёл к Александру Геннадьевичу и его скрутили, но поговорить удалось. Про допрос в больнице, но без подробностей, незачем Юре об этом знать.       Чёрт, сколько же событий произошло всего за сутки. Выходит несколько скомкано, не привык Костя вот так делиться. Рассказывает иногда от третьего лица, словно и не был участником.       — А потом увидел тебя за тем столом… Сразу узнал, — в глазах Грома боль и тоска. Мог прийти раньше. Мог ведь. И Юра бы так сильно не пострадал.       Он отводит взгляд, выдыхает тяжело, поднимается, перекрывая кончившуюся капельницу и чувствует себя совершенно глупо.       В рапорты не попадёт большая часть произошедшего.       Юра тянется к каждому проявлению ласки, хочет, чтобы его любили. А Гром любит. Просто так. Просто потому, что Юра есть. Даже сейчас сидит рядом, разговаривает с ним. Так же не бывает… Он шмыгает носом, чувствует, как подступают слёзы. С Костей так хорошо. Как только игла покидает вену, он берёт Грома за руку, нежно поглаживая по предплечью.       — Кость, ты ради меня бегал по всему городу без зацепок, — он переворачивается на бок, порывается обнять Грома, прижаться к нему, хотя всё тело предательски болит. — Ты даже не знал, случилось ли со мной что-то… Никто бы не подумал, что что-то случилось. Я не верил, что за мной кто-то придёт. А ты пришёл, — он всхлипывает, утыкаясь Грому в плечо.       Костя выдыхает, обнимает Юру неуклюже и опускается на край его кушетки.       — Заподозревал, когда узнал, что ты был безоружен. Да и потом всё подтвердилось.       Дышать становится тяжелее, но Гром не отстраняется, прижимается боком. Большой, сильный, уверенный, внушает одним своим видом веру в то, что всё будет хорошо. У них — будет.