Обезболо-противовоспалительный период

      Юра спит на удивление крепко и просыпается только под утро под недовольное ворчание медсестры.       — Ну как так можно? Нельзя просто спокойно лежать на своих местах?       Юра жмурится и лишь сильнее прижимается к Косте, стараясь защититься от всех внешних раздражителей. Гром же не просыпается ни от солнечных лучей, ни от доносящегося из коридора шума ожившей больницы, ни от ворчания медсестры. Он увереннее обнимает Юру одной рукой, расслабленно посапывая и даже не обращая внимания на спадающие на лицо волосы Смирнова. Было так хорошо, что нарушать этот спокойный уют не хотелось, но Юра неохотно выползает из объятий, морщится от света и потягивается. И Гром, потеряв уже ставшее привычным за ночь тепло под боком, ворочается. Он ещё пытается вкопаться под край одеяла, но вскоре делает более глубокий вдох и наконец открывает глаза, сонным взглядом обводя палату, пытаясь сконцентрироваться.       — Юр? — он садится на кушетке, ещё раз оглядываясь.       Смирнов рядом, сонный, взлохмаченный. Зевает, приглаживая волосы, пытается привести в порядок растрёпанные патлы, но те уже отрасли настолько, что вовсе выбились из-под контроля.       — Что мне с вами делать? У нас режим не просто так придуман. Вам нужно отсыпаться.       — Ну так мы отсыпаемся, — совершенно беззаботно отзывается Юра.       Костя смотрит на медсестру и под негодующим взглядом послушно плетётся к своему месту. Один шаг, два… Из горла вырывается хрип. Гром ещё успевает прикрыть рот ладонью, когда горло сжимает спазмом. Костя буквально падает, содрогнувшись в булькающем кашле. Медсестра тут же бросается к Грому, помогает ему подняться, усаживает, чтобы ему легче было дышать.       Юра смотрит виновато, не знает, что сказать и сделать. Вероятно, ничего? А что он может сделать? Медсестра хлопочет вокруг Грома и недовольно причитает, что они нарушают режим и вообще, это серьёзное медицинское учреждение, а они что устроили?       Гром жмурится, хватая воздух и пытается откашляться. Цепляет на лицо маску, едва заметно зажимаясь и пытаясь отодвинуться от помогающих рук. И как только получается сделать пару полноценных вдохов, хрипло шепчет, жмурясь:       — Я в порядке…       Так было постоянно. Лёжа — проблем никаких. Даже без маски дышал практически спокойно, но стоит встать… Как какой-то инвалид, чёрт. Смотреть на присутствующих в палате было неловко. Гром и взгляда не поднимал, сидел, сжавшись и обхватив себя целой рукой, постепенно восстанавливая дыхание.       Юра поднимается, пошатываясь. Ноги с непривычки отказываются нормально функционировать.       — Сядь, — звучит, как приказ от медсестры, но приказной тон Юра готов терпеть только от одного человека. Он делает ещё пару шагов до соседней койки, едва не падает. — Боже, сядьте, пожалуйста.       Девушка волнуется. Не умеет быть строгой, и Юра садится, но рядом с Громом, осторожно кладя руку ему на спину, а вторую на плечо, совершенно наплевав на собственные травмы.       Гром сцепляет зубы, кажется, до скрежета. Слабый. Каким же слабым он сейчас был. От этого чувства хотелось сбежать, переломить всё, через боль, через невозможное. Больно и мерзко…       Но прикосновения Юры остаются такими же нежными, осторожными и мягкими… Он не хочет навредить. И от присутствия Юры, от того, с какой бережностью он обращается с Громом, тому хотелось завыть. Он выдыхает в маску, жмурится и осторожно прижимается к боку Смирнова. Ближе. Чуть-чуть. Почувствовать тепло, запах, удостовериться.       Юра осторожно гладит его по спине, словно боясь сделать больно.       — Всё хорошо, я рядом, — он прижимается виском к Костиному плечу. Он будет рядом. В любой ситуации, что бы с Громом не случилось. Каким бы Костя не был рядом с ним, Смирнов не отвернётся. Он осторожно проводит пальцами по его виску, убирая слегка отросшие, но всё ещё такие же колючие волосы. — Я буду рядом, что бы ни случилось.       Костя сильнее зажмуривается, пытается сглотнуть ком в горле. Будет рядом? С ним?       У Юры две трети города — знакомые, половина из них — наверняка считает его весёлым другом. Сколько хотело бы быть со Смирновым ближе? И Гром… Имеет ли он право даже просто находиться рядом? Почему Юра остаётся несмотря ни на что? Эти мысли давно вертелись фоном в голове, но обычно глушились в повседневных разборках, делах и отвлечённых разговорах. Обычно, но не сейчас.       Костя всхлипывает надрывно. Он не выдерживает. Этой ласки, этой волны искренней любви и заботы. К кому угодно — понятно, но почему к нему? Сейчас… Пальцы вцепляются в больничную робу, чуть царапают плечо, впиваются в лопатку, когда Костя, сжавшись, льнёт к Смирнову и тихо плачет.       Юра его обнимает, осторожно гладит. Сейчас он та защита, которая так нужна Грому. Всем нужна, просто Костя не может этого признать, но Юра чувствует. Понимает, что он может дать Косте то же, что тот давал ему на протяжении долгого времени. Он осторожно тянется к его лицу, мягко вытирает слёзы, не обращая внимания на боль в пальцах, с которых даже опухоль до конца не спала. Старается ими не шевелить, но, в целом, наплевать. Сейчас есть Гром. И Гром важнее всего остального. Даже важнее медсестры, которая в шоке стоит и смотрит на происходящее. Юре всё равно. Пусть смотрит. Он тянется к Косте и аккуратно целует его в висок.       Гром шмыгает носом, хватается за Юру, как утопающий. После такого ему точно успокоительные задерут, да и чёрт с ними. Главное, что сейчас Юра был рядом. Это казалось странным. Сложно было осмыслить, что он именно рядом с ним, не по причине общей палаты, а из-за чего-то большего. Ещё сложнее было это принять.       — Я в порядке… — тихо и неуверенно между всхлипов. Гром приоткрывает глаза, глядя на Смирнова с пронзительной грустью. Он винил себя во всём. Что вспылил тогда дома, что не поднял тревогу раньше, что не стал искать тогда, когда Юра ещё не пострадал.       — Да я вижу, — недовольно шикает Смирнов, полностью перенимая заботу о Громе на себя, нежно поглаживает, успокаивает, обнимает трепетно, но только за плечи, чтобы не касаться ничего повреждённого, и всё равно не уверен, что случайно не заденет что-то больное.       В голове невольно звучат слова Прокопенко. «С Громом просто не бывает». Но Юре не нужно это самое «просто». Нужен Костя. Он утыкается носом в его шею, глубоко вдыхая.       — Кость, ты не виноват, — он нежно целует его в скулу. — Не виноват, правда.       Гром смотрит ещё более печально, сводит брови. Виноват, он же знает. И сердце так колет неприятно, но он делает глубокий вдох, постепенно успокаиваясь. Лишь опускает голову на Юру, как щенок прижимается. Лишь бы не отпускали, лишь бы чувствовать его рядом.       В этот момент медсестра всё-таки выходит из палаты, видимо, чтобы позвать кого-то из старшего персонала, чтобы разогнать этих двоих обратно по койкам, но Юра лишь глубоко вздыхает, трётся щекой о чужое плечо, мерно поглаживает Грома по голове.       — Костя… — весь Юрин мир как-то слишком быстро сжался до одного человека, сидящего сейчас в его объятиях, постепенно успокаивающегося. Смирнов ещё раз нежно целует его в висок. — Кость, всё будет хорошо. Я знаю, что всё будет хорошо.       Не знает. Не уверен. Но хочется верить. Разбрасываться словами Юра умел, но сейчас хотелось, чтобы это оказалось правдой.       Костя смотрит, не мигая. Ответить хочется… Отшутиться, мол, Юр, какое хорошо? Мы оба переломанные и чудо, если инвалидами не останемся. Что будет хорошо? Когда рапортами завалят? Юр, хорошо — не про эту жизнь, не про это время. Костя хочет сказать многое, но смотрит на Юру и медленно кивает, не отводя взгляда. Может он прав?..       Гром дышит глубже, прижимается плечом к Смирнову, притихая. Юра сидит так, продолжает мерно поглаживать, успокаивать, едва ли не утешать, шепчет что-то невнятное про их счастливую жизнь, ровно до того момента, как пришедшие медсестры и врачи не укладывают его обратно на кровать. Шутка ли, с переломанными костями скачут тут, пусть и всего до соседней кровати.       — Я бы вас обратно по разным палатам развёл, — недовольно цокает врач, проверяя состояние Грома, но потом морщится. Указание сверху есть — рыпаться не позволено. Пусть лежат вместе, да и рваться будут друг к другу даже из разных палат. Не хватало ещё всю больницу на уши поставить. И так пациентов много, а тут два особо буйных.       Медсестра остаётся сидеть рядом с Юрой, уверенно держит за плечо, не давая подорваться к Грому. Им обоим нужен покой, но почему-то сами они к этому покою не стремятся.       — К вам сегодня посетители придут, — врач всё ещё явно недоволен. Ни поведением больных, ни тем, что к ним шатается, кто ни попадя. Но всё официально, по записи и в приёмные часы. — Фёдор Иванович Прокопенко, — он мельком смотрит на свои записи. — Но ненадолго.       Обращается он больше к Грому, да Юра и так всё прекрасно понимает. Федя Косте всё-таки напарник, так и пустят, наверняка ещё и с Игорьком придёт. А Юра им… Официально никто. Так, сослуживец. Он поворачивается к потолку, рассматривая совершенно белый непримечательный цвет. Даже не настолько светлый, чтобы глаза резало. Абсолютно никакой.       Костя его слушает вполуха. Не в первый раз, и даже не в сотый приходится выслушивать претензии, но на новость про Федю кивает, укрывается получше. Завтракает он чем-то перемолотым до состояния пюре без особых споров и даже выпивает до дна отвратительный сладкий чай залпом, поморщившись, будто стопку опрокидывает. Он может поклясться, что пакет капельницы — не физраствор. Гром морщится от лёгкого шума в голове, но послушно лежит и не шевелится.       Юру продолжают держать на капельницах, но обещают перевести только на утренние и вечерние, а в обед даже поесть приносят. И всё равно лежать спокойно с иголкой в руке, пусть и меньшую часть дня, кажется непосильным испытанием. Но Юра послушно протягивает руку. Во второй половине дня, даже ближе к вечеру, к ним и вправду приходит Прокопенко, смеряет обоих суровым взглядом. Доложили, что они тут вытворяли? Игорёк же сразу срывается с места и подбегает к отцу, садится рядышком, опытом наученный, обниматься не лезет. Мало ли, что там по травмам.       — Пап, ты как?       — В порядке. Ещё немного, и выпишут, — Костя старается улыбнуться, но получается неловко. Опять пацана подвёл, нарушил обещание. Сказал же тогда, что завтра точно вернётся. — Как в школе дела? Федь, ну что ты там насупился? Все ведь живы.       Гром вздыхает, смотрит тепло, уже зная примерно, что сейчас услышит. Но уж лучше так, чем ощущать эту напряжённую тишину от Прокопенко. Молчать тот умел удивительно выразительно.       — Гром, вот ты издеваешься, да? — Федя подходит ближе, просто трясётся от злости и, кажется, тревоги. — Неужели нельзя жить спокойно? Никуда не влезая? А вы опять. Вот вы оба, — он бросает взгляд на Юру, но тут же переводит обратно на Костю. Видимо, Смирнов совсем плохо выглядит со стороны, раз Прокопенко не решается на нём сейчас вымещать эмоции. — Не живётся спокойно, да, Гром?       Костя выдыхает с облегчением, смотрит на Федю привычно спокойно. Таким Гром привык его видеть… Они ругаются из раза в раз из-за Костиных выходок, но ведь всё всегда обходится нормально. Да, поступки порой совершенно безрассудные, казалось бы, но ведь оно того действительно стоит. Все живы, Юру удалось спасти, ещё неизвестно, чем закончится эта тянучка со смещением сил в криминальном мире, но… Но Юра живой. И Костя живой.       — Не издеваюсь, Федь, — голос совершенно серьёзный, но в глазах черти пляшут.       — Дядь Федь…       — Федь, ну что ты начинаешь, а? — Юра перебивает Игорька, не давая тому встрять в разговор. — Это я виноват, ладно? Костя в это влез тоже по моей вине. И…       — Ты вообще помалкивай. Я тебе за твои выходки знаешь, что на работе потом устрою? Возомнил себя хрен знает кем и скачешь по своим теневым подработкам.       Прокопенко едва сдерживается, чтобы не перейти на крик, но делает глубокий вдох, успокаивается. Старается успокоиться. Игорь осторожно берёт отца за руку.       — Пап, у нас всё в порядке, — он смотрит на него с тревогой. — Только дядя Федя за тебя переживает очень. И тётя Лена тоже… — Игорь бросает беглый взгляд на Юру и отворачивается. Игорёк явно в курсе, что что-то случилось, но в подробности его не посвятили. Федя же знает практически всё. По крайней мере то, что было на руках у милиции.       — У вас есть задержанные, улики? — Гром садится медленно, шумно выдыхает носом, кашля вроде нет. Не может он перед сыном и Федей выглядеть совсем болезненным, хочет доказать, что всё в порядке, храбрится.       — Ляг обратно, — в голосе Феди приказ, едва ли не угроза. Он садится рядом со встревоженным Игорем и сурово смотрит на Грома. — Всё у нас есть. Дело под моим контролем, чтобы без лишнего… Шума.       — А что случилось?       — Ох, Игорёк, не надо тебе в это лезть, — Федя добро треплет его по волосам. Сразу как-то мягче становится.       — Но я хочу знать…       Юра иногда на них косится. С одной стороны, хорошо, что Федя его не расспрашивает, с другой… Нет. Вот уж кто тут точно действительно бесполезен.       — Мужик тот, с ранением в брюшную, — начинает Федя после тяжёлого вздоха. — В общем, узнать ничего не вышло. Убит в больнице. Видимо, было кому позаботиться, чтобы он начальство не сдал. Документы фальшивые. По нашим базам не пробьёшь.       Костя опускается спиной, но поворачивается на бок, опираясь на здоровую руку, слушает внимательно, хмурится.       — Если я скажу, на кого он работает, это не поможет, да? — Юра поворачивается к ним, приподнимается. Когда Смирнов начинает говорить, Гром сам садится, снимает маску. Упрямый баран.       — Лягте, чтоб вас, оба, — Федя опять начинает закипать. — Вот две беды на мою голову. Я ж с вами поседею ещё до пятидесяти, — он смотрит на Смирнова, который усаживается на кровати, с осуждением. Вот какой пример Грому подаёт? Нет бы лежать спокойно. — На кого-то влиятельного, да, Юр?       — Да, Илья Серафимович с сетью казино. Влиятельный и без единой улики против его деятельности или личности.       Федя хмурится, но потом всё же спрашивает:       — А ты ему на кой сдался?       Юра пожимает плечами. Нет, он не скажет, на кого работает, не скажет из соображений собственной безопасности. Даже близким. Да и Игорёк тут сидит, слушает внимательно. Федя знает о теневых подработках, но ничего более конкретного, а уточнять Смирнов и не собирается.       — Те несколько убийств с последним подрывом в жилом доме тоже как-то связаны с этим человеком, — у Грома шестерёнки крутятся. Думай, Костя, думай. Точно же. Покушение, надо разобраться с той похоронкой, узнать. Костя так и замирает, прикусив губу. Как он раньше-то не догадался?       — Значит так. Вы оба в это не лезете. Ты, — Федя смотрит на Грома. — Потому что засветился, — обходит ранения стороной, не хочет лишний раз на больное давить, — а ты… — Он поворачивается к Юре, тяжело вздыхает, пытаясь подобрать слова.       — Потому что на вас напали, похитили, где-то удерживали и на вас явно зуб точат, — не выдерживает Игорь и под всеобщими взглядами смотрит то на одного, то на второго, то на третьего. — Что? Очевидно, что у дядь Юры что-то узнать хотели. Это же…       Юра быстро прячет руку с поломанными пальцами за спину. Так заметно?       — Пап, я не хочу тебя потерять, — Игорь продолжает держать отца за руку. — Они же о тебе знают уже, будут внимательнее…       — Я этим делом занимался ещё до того, как у милиции появились хоть какие-то зацепки, — Костя резко встаёт, всхрипнув, но сына за руку придерживает мягко. — Федь, я в порядке, меня никто не похищал, вам не стоит беспокоиться, понимаешь? — смотрит самыми честными глазами. Хитрый лис. Простит, знает же, что Федя простит его, упирающегося рогами, совершенно конченного, не щадящего ни себя, ни порой и близких.       — Нет, — у Феди голос строгий, непреклонный. — Гром, ты не думаешь о себе. Обо мне, как о друге… Тьфу ты, и подавно. Об Игорьке, о… — он запинается. Не знает, можно ли вообще при ребёнке говорить, а он разошёлся тут.       — О дяде Юре? — Игорь держится за отца, не отпуская.       — Да, о дяде Юре, — кивает Федя. — Костя, вот ты правда думаешь, что полезешь в это и его за собой не утянешь? Недостаточно? Не хватило?       Костя взрыкивает яростнее, отступать явно не намерен, подходит к Феде в такой знакомой уже для Юры манере. Прокопенко же это видел кучу раз.       — Это работа, Федь, — он ещё пытается наступать, нависать сверху, но закашливается. Отпускает Игоря, прикрывает рот ладонью, хрипло булькающе выдыхает, сжимаясь. — И что тогда? Предлагаешь мне сидеть в отделе в качестве чёртового библиотекаря? — он смотрит исподлобья на Федю, скалится. — Я эти бумажки итак перебирал, кому-то это хоть чем-то помогло? Я помешал действию ОПГ, я помешал тому убийству и Юру вытащил тоже я.       Он выглядит загнанным зверем, дышит тяжело, смотрит исподлобья, но так хочет похвалы в свой адрес.       — И ты при этом наворотил столько всего, что нам это всем отделом расхлёбывать! Гром, — Федя берёт его за плечи, усаживает ровно, прямо в глаза смотрит. Знает, что Костя хочет услышать на самом деле. Вздыхает, — Кость, ты правда много сделал. Очень много. Больше, чем все остальные, да, — он похлопывает друга по плечу. — Пойми, если сейчас продолжишь, в следующий раз может не обойтись. Игорь, выйди на секунду.       — Никуда я не пойду, — он скрещивает руки на груди. — Я на ребёнка похож? Всё я знаю, что между папой и дядь Юрой.       Федя от такого заявления удивлённо вскидывает брови.       — Да вы не боитесь при мне об убийствах говорить, а эту тему обходите, как будто я ничего не понимаю.       Прокопенко убирает руки от Грома, встряхивает ими, словно стараясь сбросить нервное напряжение.       — Так, ладно. Потом об этом с вами двумя поговорим. Костя, сейчас послушай меня, — он строго на него смотрит. — Внимательно послушай, а не просто отмахнись, как ты это всегда делаешь. Ты правда думаешь, что они не попытаются на тебя надавить через Юру?       Смирнов судорожно сглатывает. Да, так оно и будет. Как тогда, когда Стас пытался за ним спрятаться, как за живым щитом, просто пользуясь слабостью Кости.       — Послушай, близкие нужны, они нас сильнее делают, — Федя ещё раз похлопывает его по плечу. — Но об этих близких иногда и подумать надо.       Костя в глаза Феди смотрит тяжело, снизу-вверх, хмурится.       — А я тут вроде мебели, да? — Юра смотрит на них с возмущением. — Ты в расчёт то, что я могу сам справиться, не берёшь?       — Ой, да иди ты. Справится он. Справился уже. Юр, просто помолчи и не лезь.       — Попытаются, и мы оба это знаем… И через тебя могут попытаться, и через… — Костя запинается, но имя сына не называет. — И лучше, если я буду готов… И ты, Юр, итак уже справился сам, — хоть в чём-то с Федей не спорит, порывается снова подняться. — Я смогу вас защитить если сам буду к этому готов, понимаешь? Не перебиранием архивов и не сверкой графиков, а нормальной работой.       — Знаешь, всё это время я действительно сам прекрасно справлялся, — Юра поднимается. Почему-то то, что его здесь считают последним, кто может за себя постоять, безумно раздражает. Хочется походить, размять ноги, но те предательски подгибаются, Юра едва не падает, успевает ухватиться за край Громовской койки, выпрямляется, старается казаться сильнее. — И с этим тоже могу справиться сам. В конце концов, это не ваше дело. Ни одного, ни второго, — он смотрит то на Федю, то на Костю, а голова всё ещё кружится, перед глазами плывёт. Ещё не до конца восстановился, чёрт. — Это мои проблемы.       — Тебя там чуть не убили, Юр, — хмуро начинает Костя. — В этом замешано слишком много людей… И куча потерпевших, убийств, — он говорит серьёзно и сверлит Смирнова взглядом. — Это слишком далеко зашло.       — Это уже давно зашло «далеко». И ты об этом ничего не знаешь, — Юра порывается подойти, но под суровым взглядом Феди садится на кровать рядом с Громом. Дышать как-то тяжело…       Костя качает головой и отводит взгляд. Действительно, он-то об этом узнал пару месяцев назад. Внутри кипит какая-то обида, словно его ткнули носом, как щенка, в то, что он за чем-то не уследил. Так всегда было. Сколько бы Костя не делал, рано или поздно этого оказывалось недостаточно. И это действительно злило и выводило из себя. Гром прикусывает изнутри щёку и выдыхает. Смотрит на Игоря виновато, качает головой. Лучше всего было выйти ему, Грому, и оставить Юру с сыном и Федей. Никто бы тогда не ругался. Игорь достоин большего после всего, что произошло. Не выслушивать все эти ссоры.       — Я с этим связан последние несколько лет, и если ты думаешь…       — Так, цыц, — Федя злобно на них шикает. — Никто из вас этим заниматься не будет. Костя, работай на здоровье, я тебе мешать не буду. Просто, пожалуйста. Пожалуйста, думай перед тем, как делать что-то. Нельзя так в самое пекло кидаться, — он смеряет Юру суровым взглядом и лишь взмахивает рукой в его сторону. Понимает, что Смирнов со своей «работой» не завяжет, а если и бросит, то отдел останется без львиной доли информации.       Вопреки всему, Игорь пересаживается к отцу, аккуратно прижимается, боясь навредить. Он ему родной, близкий, хоть общаться было проще с дядей Юрой, волновался Игорь именно за отца. За дядю Юру тоже… Но не так сильно. И Смирнов это прекрасно понимает. И Федя, и Игорь тут ради Грома. Если бы не Костя, лежал бы он тут один. Хотя нет, не лежал бы. За это время ему успели бы переломать все пальцы на одной руке и перешли бы на вторую. Он жмурится, встряхивает головой. Нет, не сейчас, не думать об этом. Но чем больше он старается отогнать мысли, тем прочнее они заседают в разуме. Что случится в следующий раз? Что помешает людям Серафимовича выловить его снова? И в этот раз Гром ему не поможет. Никто не поможет.       Хотя Костя же сам говорил, жизнь у них такая. Не сегодня, так завтра. А Юра согласился. Мысленно, не вслух, но всё же.       Костя вздыхает, обнимает Игоря левой рукой, мягко улыбается, тепло и по-отечески. Ерошит ладонью Игорька по плечу.       — Слушайся дядю Федю… — он хитро хмыкает, — хоть кто-то из Громов должен это делать, правда ведь?       Юра помалкивает, пока Федя укоризненно бурчит в адрес Грома, и с теплой грустью смотрит на них. Вот теперь его черёд чувствовать себя лишним, не вписывающимся в семейную идиллию. Да, когда-то это должно было случиться, и Юра это осознавал, но сейчас сердце предательски кольнуло. Несмотря на чувства Грома, он всё же не часть их семьи. Больше часть бандитского мира, который этой самой семье угрожает.       «Почти стал таким же, как они».       Да нет, Кость, всегда таким и был. Просто ты не замечал, не интересовался, да и незачем тебе в это лишний раз влезать. Лучше уж жить по совести, чем вот так вот, как Юра. Он слегка отодвигается, смотрит с теплом, но на расстоянии, не смеет мешать чужому счастью.       Костя ещё журит сына ласково. Юра пересаживается на свою койку, с Федей прощается сдержанно, понимает, что Прокопенко за него переживает, но так, как за товарища, просто сослуживец, не больше. Юра никому не был другом. Он закапывается в свои мысли, с тоской думая обо всё происходящем. Неприятно так на душе скребётся.       Когда Федя с Игорем уходят, Гром обессиленно откашливается и опускается на кушетку. То ли от эмоционального переизбытка, то ли от успокоительного днём перед глазами всё несколько кружится.       — Юр? Ты как?..       — Всё нормально. Я в порядке. Готов хоть сейчас на выписку, — он усмехается, стараясь скрыть грустный блеск в глазах.       Костя вздыхает, поворачивает к нему голову, смотрит внимательно и грустно, ложится на бок.       — Не правда, Юр… Ты прекрасно работаешь под прикрытием, но близким врать совсем не умеешь. Мне не можешь соврать.       — Потому что я тебе и не вру, — он строит из себя обиженного, поправляет волосы. — Я же говорю, со здоровьем всё отлично. Можешь не переживать.       Плохо по всем остальным фронтам, да, но со здоровьем всё относительно терпимо. Костя вздыхает, кивает, цепляет маску. Спорить нет сил. Посещение сыном и Федей было хоть и приятным, но вымотало. Он ужинает без особого аппетита и послушно ложится под капельницу, а после так под ней и засыпает. Елозит немного на кушетке, проваливаясь в тревожный сон.