Акутагава, да и Хигучи тоже, очень недолюбливали разделение. Разделение на
белое и
чёрное.
Белые и
чёрные будни. Белые дни - работа в офисе. Чёрные - проверить пистолеты на исправность и наличие патронов, положить в карман пиджака платок и таблетки, поправить чёрный смертоносный плащ на ослабевших, хрупких плечах, и выдвигаться по указанному высшими людьми Мафии адресу.
Хигучи были неприятны Чёрные дни. Акутагаве, наоборот, противны были Белые. Как офисный червь ты сидишь перед монитором, бессмысленно бьешь по клавишам и слушаешь незамысловатое пение девушки напротив. Возникало ощущение бесполезности для Мафии, собственной беспомощности. Потому что такая работа - все равно, что
отдых. Хигучи тоже такой досуг не в радость, ее душе присуще было желание слышать выстрелы и чувствовать гонящийся за ней адреналин, но, однако, в Белые дни было меньше вероятности помереть. В Белые дни Акутагава-сэмпай не захлебывался в крови из собственных легких, а Хигучи, поднося к его лицу платок, не карабкалась к молодому человеку на остатках конечностей. Поэтому сидеть над бумагами спокойнее, не обязательно
безопаснее, Мафия как-никак, но явно не так же убийственно. Здесь ты
мог устать, но не из-за потери крови.
Чёрные дни тоже не были лишь козлом отпущения. В их присутствии Акутагава давал волю Рассемону, рассекал им воздух и, словно ненароком, тела врагов и неприятелей, в их присутствии Акутагава чувствовал после битвы жуткую боль, а после боли - невесомые касания пальцев девушки, напарницы, платком проходящейся по его потрескавшимся и окровавленным губам.
После битвы. После битвы плохо и сразу с тем спокойно. Мысли все запутываются в узлы, ты не в состоянии распутать их и даже разорвать, а они бьют в голову словно в колокол, все звенит и кружится. Но ты все ещё в состоянии определять своё состояние и видеть, что
она тоже в безопасности и в относительном порядке.
Тогда ты прикрываешь глаза и совсем осторожно распутываешь свои попытки здраво мыслить.
Достаточно продуманная тактика?
Все враги повержены?
Это не выльется в большую проблему?
А потом, однажды, одна сильная, до звёздочек перед глазами, пощечина.
Как я допустил, чтобы она пострадала?
Это был
обычный вечер пятницы. Вернее, вечер
обычной пятницы, сам-то он и упомянут лишь оттого, что является из ряда вон выходящим.
Врач отошла ненадолго от койки, поставив капельницу. Аппараты пищат, ресницы пострадавшей подрагивают, окровавленные бинты и дезинфицирующее салфетки из рук врача летят в урну. Ненадолго она удаляется в другую палату, жестом указав остающимся в помещении ждать.
Акутагава не знает, кто лежит там, в той палате, но этот человек явно не имеет значения. Они все - рядовые, незнакомые, чужие. Вот
он - Мафия.
Дазай-сан и
Накахара-сан - Мафия. Господин
Мори - Мафия.
Хигучи…
Она тоже Мафия. Ценная, оказывается, ее часть. Последнее светлое нечто, оставшееся в Мафии. Можно сказать, ее
душа, ведь душа - не центр, душа -
жизнь, живой и жизнерадостный человек. Таковым Акутагаве в Мафии казалась лишь
она. Хигучи одна могла бессмысленно кивать музыке в голове, улыбаясь своим мыслям, она одна у каждого проходящего спрашивала, как его дела, пытаясь подбодрить, она одна носила в офис леденцы и ставила конфеты в их с Акутагавой кабинете в вазочке на стол, чтобы потом каждый посетитель уходил с улыбкой на лице, заражаясь ее настроением, и с конфетой за щекой -
даже господин Накахара или Хироцу.
Она была тем, кто, как солнце, свои лучи хорошего настроения направлял на всю Мафию.
Но это делали не те люди. Поэтому Рюноскэ не находил аргументов, почему врач пошла к ним, когда сама
душа лежит полумертвая на кушетке. И когда девушка вернулась обратно в палату, Рюноскэ проглотил колкий комментарий о бессмысленном уходе.
- Не стоит волнения, Накахара-сан, Акутагава-сан. Мисс… - Врач нагнулась и посмотрела в лист, лежащий на тумбочке рядом со спящей девушкой. - Ичиё Хигучи справится.
Акутагава смотрит на по-прежнему дрожащие ресницы и грустно закусывает губу.
Ичиё.
Точно.
Ее же зовут Ичиё, не Хигучи. Ичиё же в несколько раз мелодичнее такой привычной фамилии. Оно такое…
подходящее. Ни одной другой девушке оно не подошло бы столь же идеально. Ни на одни волосы цвета пшеницы, глаза цвета малинового чая, улыбку, внушающую чувство спокойствия, не легли бы эти буквы так же
чувственно.
Парень переводит слабый и уставший взгляд на старшего, стоящего рядом с ним. Поля шляпы прикрывают выражение лица и сверху не видно, какие переживания сейчас в его глазах. Может, он и вовсе не волнуется, а пришёл ради приличия. А может, по приказу господина Мори. Может, нечаянно заглянул. Хотя при их с Хи…
Ичиё взаимоотношениях, наверняка, он просто переживает. Или волнуется.
Накахара, чувствуя пристальный взгляд Акутагавы, поднимает на младшего глаза и грустно улыбается, не зная, что можно сказать и какими должны быть слова.
- Я не успел. - Робко и тихо, будто боясь разбудить телохранительницу, проговаривает Рюноскэ. Он чувствует обязанность оправдать улыбку господина Накахары, ведь не может старший улыбаться
неоправданному эгоисту. Второй на это как-то одновременно неопределенно и ясно пожимает плечами, и в них Акутагава решил для себя запрятать смысл «
Мог бы постараться лучше». Вероятно, да.
Разумеется, да.
В молчании проходят ещё несколько минут, в течение которых врач что-то спешно царапает ручкой на листе бумаги.
Потом в палате возникает Дадзай-сан. И Акутагава морщится от его выражения лица, от его искр в глазах, которые остро прилетают в младшего и заставляют не только морщится, но и
физически сжиматься. Он был серьёзен, этого не подметить сложно. Господин Накахара также, заприметив в лице напарника ярость, только сделал шаг в сторону, позволяя тому встать рядом.
Как тут не подметишь, что он
в гневе, когда Дадзай заходит сразу с вопросом «
Что с Хигучи?», который при своём паническом смысле с его уст слетает как жестокая
угроза. Угроза кому угодно, кто довёл ее до этого состояния. Да даже не «кому угодно», сразу понятно, кого старший без промедлений подвергнет жуткой моральной, если не физической, пытке при следующей встрече один на один.
Взгляд Дадзая гуляет по лицу, покрытому шрамами и синяками, по капельнице, ненадолго останавливается на до сих пор записывающей что-то в бланке враче, вновь оказывается на Хигучи. Потом он смотрит на господина Накахару, тот кивает, нахмурив брови. Дадзай-сан чуть склоняет голову в бок, его напарник немного иначе изгибает бровь, на этот раз кивает уже Дадзай и на этом их диалог заканчивается.
Акутагаве каждое своё действие в эти секунды кажется лишним. Зачем он смотрит, почему он тут стоит, зря он выдохнул так громко, его отворот головы могли понять не так… Потом он чувствует на себе
взгляд. И в этот момент больно в любой клеточке тела, когда от взгляда приходит заключение: Рюноскэ
очень,
очень облажался.
-
Слабак. - Изрекает Дадзай. И никто не смеет возразить.
Стоит молчание, которое будто уже наполнено оскорблениями и обвинениями, но даже само это молчание - настоящее наказание, которое Акутагаве тяжело терпеть без панического втягивания воздуха.
- Ты одна сплошная помеха,
эгоист, не думающий о сохранности подчиненных, ты априори заслуживал лишь оставаться в трущобах. Моя главная ошибка -
увидеть в тебе бойца.
-
Спокойно, Дадзай, - Вмешивается Накахара и это, на удивление, заставляет второго сомкнуть губы и отвернуться от сжатого парня. Он стоит и молча смотрит на Ичиё.
- Мое молчание не означает чувство стыда за сказанное ранее. - Говорит он. - Ты
ничтожен, Акутагава.
- Он уже понял, Дадзай. - Настаивает его напарник, поднимая строгий взгляд. Пожалуй, этот взгляд Дадзай воспринимал как кнопку замедления в своём обширном кругозоре. Лишь взгляды господина Накахары и Оды давали гарантию, что, чтобы их не нервировать, он будет молчать и выскажет все свои мысли без них.
- Как скажешь, Чуя. Как скажешь. - Дадзай пожимает плечами, все ещё прожигая глазами дыру в больничной простыне. - Извините? - Врач не сразу, но поднимает на него взгляд.
- Господин Дадзай?
- Сообщите мне о состоянии мисс Хигучи, когда оно улучшится. И спасибо за проделанную работу.
- Конечно.
- Благодарю. - Акутагава уже не удостаивается его внимания, когда он разворачивается, положив ладонь на плечо напарника. - Пойдём. - И господин Накахара беспрекословно уходит, так же игнорируя наличие ещё одного парня в палате. Если Дадзай считает, что сейчас он должен остаться один со своими мыслями, так и будет, вмешиваться - лишние хлопоты.
Девушка врач берет документы под мышку, останавливается рядом с опустошенным Акутагавой, смотрящим на напарницу, тяжело выдыхает.
- Она Вам безусловно близка и дорога, но не беспокойтесь. Вашей вины в ее состоянии нет, да и к тому же, скоро мисс Хигучи пойдёт на поправку. Можете оставаться здесь, но обязательно выключите свет вечером. - Ещё пара секунд молчания, кивок головы со стороны парня и ее поддерживающая улыбка, скрытая за лечебной маской. - Всего хорошего.
Акутагава даже не заикается, что вовсе Хигучи не дорогой ему человек. Что плевать он на неё хотел. Что если он здесь, это не значит, что он
волнуется. Что он
испугался. Что он не отойдёт теперь от Хигучи. От
Ичиё Хигучи…
Врач уходит, время подходит к позднему вечеру и в коридоре выключают свет, оставляя очень тусклую подсветку для возможности пройти. Акутагава все так же стоял и смотрел в потолок, слушая монотонный писк аппаратов. Спустя пару часов беспрерывных раздумий, он бросил взгляд на спящую напарницу, нахмурился и, выключив свет в палате, вышел.
…Ведь он и сам догадывался, что это
враньё. Когда видят другие - не остаётся ничего, кроме как убедиться.
Акутагава, наконец,
понял ее. Хигучи без него, определённо, справится. Как и он без неё. Но если те скачки температуры во всем теле при ее нахождении рядом, если спокойствие, если ощущение тепла принадлежит к организму, то да.
Организм Рюноскэ без неё не справится.
Хигучи пришла в себя на следующее утро. Мыльная картинка перед глазами заранее сообщала, что с ней что-то не в порядке и что, наверняка, она проведёт в больничном отделении Мафии ещё пару дней. Человек в белом, сидящий за небольшим столом в углу, по звуку и движению силуэта, развернулся к ней и тут же быстро встал.
- Мисс Хигучи, доброе утро. - Сказал довольно мелодичный и сдержанный женский голос. - Ваше состояние нестабильно, может кружится голова, плыть перед глазами и все подобное, и, скорее всего, станет скакать давление, но к завтрашнему утру мы сможем Вас выписать в полном здравии. - Она наклонилась и выключила один из аппаратов. Хигучи в это время про себя отметила, что девушка словно боится разбудить и так не спящую Ичиё. - Я должна сообщить боссу и господину Дадзаю о Вашем состоянии, скоро вернусь.
Хигучи молча следит, как девушка удаляется к двери, и лишь благодаря этим наблюдениям натыкается на чёрное пятно рядом со своей больничной койкой. Оно помятое и прижато к стене, плечи совсем незаметно поднимаются при вздохах. Так вот кого боялась разбудить врач. Это бледное, к сожалению, лицо, Ичиё узнает из тысячи.
Этой ночью Акутагава ушёл из её палаты в одиннадцать вечера и вернулся в четыре утра, после того, как час расхаживал по их кабинету, два часа беспокойно крутился в попытках уснуть в своём кресле и все же не мог понять, как поступить. Будь у Хигучи сейчас более четкая картинка, она бы увидела его выросшие синяки под глазами, его дрожащие от недостатка сил и жуткой усталости пальцы. Но она не видела, только предполагала это, и ей на сердце, кажется, с этими мыслями клали огромные булыжники.
Решив не держать сэмпая в неведении, она коснулась рядом лежащей холодной ладони и тут же руку убрала, посчитав, что лимит касаний на будущий месяц исчерпан. Голоса у неё абсолютно не было, как и сил пытаться хоть
что-то сказать. Но даже это прикосновение хорошо сработало.
Сэмпай раскрыл глаза и сел ровно, в попытках вглядеться в ее лицо. Как только он увидел, что глаза ее раскрыты и смотрят ровно в его, он пришёл в такое облегчение, что буквально
вскочил. Стул немного скрипнул, а он стоял и смотрел на напарницу каким-то очень уж серьёзным взглядом. Выглядело это так, словно ему
внушили встать. Он и
встал. Понял, что сделал глупо и сел обратно. Выдохнул. Ичиё кратко, но со всей присущей нежностью
улыбнулась ему.
- Как себя чувствуешь? - - Хриплым после сна голосом спросил Акутагава.
Ее губы беззвучно произнесли: «
Все в порядке». Акутагава обреченно нахмурится.
- Будь ты в порядке, ты бы сказала мне об этом, а не прошептала.
Девушка пожала плечами, словно извиняясь. Акутагава прикрыл глаза, потом сжал кулаки, тем самым полностью взяв себя в руки.
- А где врач? Позвать его?
- Скоро придёт, - Так же беззвучно говорит Хигучи, и Акутагава облокачивается о стенку левым виском, продолжая смотреть на лицо напарницы. Ему все же было важно видеть его таким живым, и оно
в разы приятнее того, что он видел вчера. Даже когда Хигучи снова сомкнула на выдохе глаза, чтобы ещё подремать, Акутагава не чувствовал былого волнения. Ведь теперь Ичиё точно
жива.
- Ты найдешь способ сообщить мне, если тебе станет плохо? - Немного сонно бормочет он, глядя на сомкнутые ресницы. От облегчения хотелось
улыбаться, хотя Рюноскэ
в жизни этого не делал.
Ичиё не открыла веки. Вновь нашла на ощупь его ладонь и сжала пальцы. Акутагава даже не отдернул руки. Действительно хорошее и разумное решение с ее стороны. Так он чувствует кожей пульс девушки. Так он чувствует ее какое-никакое
тепло. Так она, если что, подаст знак, пока не вернётся способность говорить. Ему оставалось так же прикрыть глаза. Впасть в дрему. И, наконец,
расслабиться.
***
У Хигучи тоже имелись личные разговоры и разборки с Чёрными днями. Обычно они были кратки: пришла, расстреляла нужных людей, легко пробежалась пальцами по щеке сэмпая, стирая кровь, уехала в офис. Но Ичиё также умела терять контроль во время боя.
У неё случалось такое, не найди она глазами господина Акутагаву. Не из принципа «
Моя работа его защитить», а из принципа «
Я хочу видеть его в порядке». Безусловно, это ее задача, на то она и телохранитель, но ей и правда словно кислород в легкие подавали каждый раз, когда перед ее взглядом мелькал его прищур, его злобная улыбка, пока Рассемен медленно, но верно подкрадывался со спины к врагу. Пока Рюноскэ стоит рядом и ведёт светский диалог с такими нелепыми людьми, ей дают насладиться ее
личным воздухом. Хигучи не приравнивала эти ощущения к влюблённости, но не отрицала, что ей для спокойствия действительно было важно услышать его хриплым, но уже привычным голосом: «
Отлично», когда ее пуля пронзала соперника ровно по плану.
Они были
криминалистическим дуэтом, и Хигучи не давала кому-либо и самой себе права в этом факте усомниться. Когда по асфальту глухо отдавались их шаги, враг наконец осознавал свою ошибку, но бежать было поздно, и последний возможный совет - принять наказание смело. Когда они садились в чёрную иномарку Мафии, это значило, что они участвуют в погоне, и вовсе не в роли бегущих. Это значило, что их противник
заранее проиграл. Когда пули улетали высоко в небо - что они уже не нужны для сражений. Когда плащ крепко сидел на плечах молодого человека - что из сражения, как и всегда, они одни ушли в здравии. Для них все бои - априори
выиграны, все соперники - априори
повержены. Когда их дуэт шёл по коридору Мафии, никто не смотрел на них, не поднимал взгляда, ведь боялся попасть под горячую руку, а чтобы знать истину, взгляда на пару не требовалось. Любому понятно - Акутагава и Хигучи вернулись с победой.
Но криминалистика, преследования и убийства, имели свойство не всегда играть им на руку. Так Хигучи и теряла из поля зрения знакомый силуэт, знакомый отблеск серых глаз. Так она и бралась за пистолет, в панике оглядываясь вокруг себя.
Был однажды случай, испугавший ее до чертиков. Когда после такого оборота она увидела Акутагаву на краю пристани с огромной раной на теле.
Кровь лилась по его ногам, образовывая бардовую лужу, утекающую в щели между досками пристани. Вода под этими каплями пачкалась и наполнялась признаками жизни, подходящей к концу.
Их враг, казавшийся сперва слабым эспер, прижал Рюноскэ к себе, злобно смеясь и плюясь кровью. Хигучи с замиранием сердца смотрела, как способность соперника в виде огромных когтей опять пронзает туловище сэмпая и тот вновь в приступе боли раскрывает глаза и выплевывает кровь. Толкая себя и Грозного пса Портовой Мафии на встречу волнам, их погибающий враг не чувствовал ничего, кроме
торжества, что даже с порога смерти он ухватил за собой цель своей миссии. Акутагава чувствовал, наоборот,
больше, чем должен человек в предсмертном состоянии. Ичиё сделала первый шаг, больше похожий на падение, в сторону схватки, но услышала долетевшее до неё от самых волн перед всплеском:
- Не смей уходить без победы!
Как пощечина, такая же крепкая, что и ранее. Тот же жестокий удар наставника.
Хигучи не рыдала, не кричала и не паниковала. Волновалась, но всё волнение перешло в кончики пальцев, когда она с яростью выпускала патроны в окруживших ее одну бойцов вражеской стороны. Они не эсперы, а если девушка без способности убивала людей
с преимуществом над ней - что и говорить о ей «
равных». Так она подрезала их одного за другим, ветер помогал валить их тела на края досок, выстраивающих пристань, Хигучи же в гневе и обиде сталкивала в пучину воды омертвевшие тела и забывала о том, где сейчас находится человек, запретивший ей проигрывать. Она шла и сражалась, до последнего давила на курок,
теряла рассудок.
Ичиё, быть ей честной, вовсе не любила убивать. Но до последнего держала в себе монстра, а не хрупкую девушку с огромной душой, полной переживаний. Она не думала о смертях, что сама принесла, и приняла своё участие в них как должное. В вечной попытке найти на своей спине крылья ангела, она находила пальцами лишь омертвевшие шрамы от крыльев самого
дьявола, да только грустно усмехалась - она тот же ангел, но которому
судили быть жестоким.
От усталости, без малейшего намёка на слёзы, девушка подошла к месту, где ещё не высохла кровь ее сэмпая, бросила в лужу свой пистолет, измазанный кровью врага. Прикусила губу. Будто в жертву принесла свои принципы и свою душу. Да что угодно она ещё кинет в горячую кровь - саму себя, пусть только вновь его хотя бы грубые слова заставят ее почувствовать себя
в порядке.
Хигучи услышала всплеск и развернулась, быстро сориентировавшись и приготовившись не пистолетом, так
руками валить выжившего.
До последнего. Возможно, там, на дне, она перед темнотой увидит его сомкнутые в спокойной, быстрой смерти веки. Но вместо врага взметнулись полосы Рассемона, вытаскивая своего хозяина на поверхность.
Сложно было описать увиденное, да и
осознать - тоже. Будто при мертвом Рюноскэ его способность продолжала жить и тащить его по горящим углям жизни. Тоже шла до последнего, сражалась. Акутагава просто оставался в том положении, в котором ленты пронесут его над плоскостью воды. Голова была запрокинута от невозможности держать ее в устойчивом положении. Глаза были сомкнуты, но грудная клетка вздымалась, наполняя легкие кислородом.
Там, ещё лишь коснувшись воды, Рюноскэ сразу знал, как быть и что делать. Он цеплялся за пристань, и под выстрелы сверху,
как под музыку, валил врага в пучину волн, а тот настоял своим отпором на сражении, в итоге заведшем Акутагаву под волны на короткое время. Но с самого начала он знал, что проигрыш - слово, его
не касающееся.
Он некрепко стал на ногах, когда полосы вернулись в привычный облик одежды. Покачнулся, предательски его колени подгибались, но шаги подальше от края Рюноскэ
делал. Медленные, тяжёлые, шаркающие, питающие доски под подошвой морской водой вперемешку с кровью из собственной, сейчас до невозможности болящей раны.
Ходячий мертвец.
Хигучи не знала и не думала, что она может так кричать - срывая голос, не чувствуя других звуков, забываясь в вечном
отчаянии.
- Акутагава!
На остатках сознания парень совместил голос с бегущим на подгибающихся предательски ногах силуэтом. Рюноскэ корил бы себя за сделанное после этого, но в тот момент он не просто
позволил случится, он
хотел, он
был готов, чтобы это случилось. Не стал отталкивать, не стал говорить мерзости, не ударил и не накричал. Он лишь покорно
упал в ее объятия.
Ичиё окутала руками его шею, слушая рваные выдохи, чередующиеся с жутким кашлем, и, не чувствуя ног, упала вместе с Рюноскэ на колени. Он полностью был в ее руках, она сгребала в объятиях его тело, пальцами старалась крепче зарыться в чёрные складки плаща на спине.
-
Ты цела… - Проговорил он, прикрывая глаза, когда кашель ненадолго перестал мучить его ослабевшее тело.
Услышав надрывающийся голос, Хигучи не смогла больше держать в себе всю боль. Первый всхлип вышел самым
острым для Акутагавы.
Как же ей было
страшно все это время. Она и не поняла, что
смелость ее в бою - быстрого брожения
отчаяние. Такое терпкое и горькое на вкус, с привкусом солености. Что стреляла она не от желания выжить, а от желания
отомстить. В глубине ее почерневшей души тлел медленно крик всей несправедливости. Страх потерять сэмпая был через чур велик, через чур вязок, он заполнял ее вены и артерии и управлял ее движениями. Он заполнял собой глазные яблоки девушки, не давая увидеть что-то, помимо чёрной приторной
мести.
Ичиё не хотела даже знать, что только что она потеряла Рюноскэ Акутагаву. Как же она его, черт всех дери,
любит. Осознание приходило с новыми порывами рыданий, пока Акутагава вновь заходился в кашле, сжимая слабыми пальцами край пиджака напарницы. Она сражалась
от любви. И будет продолжать сражение, пока последний вражеский человек не упадёт на землю, пока серые глаза не блеснут удовлетворением от работы Хигучи.
- Я думала, ты погиб!- Плакала она, уже не пытаясь унять дрожь во всем теле. Голос ее мелодичный искажался, и все равно напоминал Рюноскэ слово «
нежность». Все равно он не был ему противен. И слёзы не были противны.
Ничего. Все равно он был спокоен, чувствуя на своей спине ее тёплые руки. - Ты почти погиб! - Продолжала она повторять страшное слово, - Погиб… утонул… погиб…. - И новый порыв слез, руки вновь перешли на шею, окутывая ее, словно шарф, и согревая.
- Не дождёшься, - Тихо говорит Акутагава на грани возможности, и пытается усмехнуться, потому что знает, что девушка, даже не смотря на него, эту ухмылку заметит и может даже улыбнётся, - Я жив.
- Акутагава… - Шепчет Ичиё, носом прислоняясь к мокрым волосам и вдыхая запах морской воды. Ее всхлипы становятся еле-слышными, одни слёзы продолжают течь по щекам.
И Акутагаве хорошо бы оттолкнуть эту девушку. Ему бы хорошо
ударить её, назвать
никчемной, вернуть себе
чувство собственного достоинства. Но он
ни за что этого не сделает больше.
Ичиё
сильная. Самая сильная девушка на его пути. Самая смелая и самая прекрасная во всех своих чертах. Ни одна, кроме неё, не была столь же выдержанной, крепкой и идущей напролом.
Даже если он был на грани смерти,
грань - понятие растяжимое. Даже если рана болит и пульсирует, если легкие
горят, если перед глазами темнеет, Акутагава заставлял себя помнить: минус на минус даёт плюс. Здесь их было даже несколько. Рана и его близкая смерть обеспечили
победу,
похвалу босса, и подарили Рюноскэ объятия самой потрясающей и удивительной девушки. Даже слабая
улыбка прокрадывается в уголки его губ.
- Ты бы за себя побоялась, глупая.
Не уворачиваясь, Акутагава принимает помощь Ичиё, добирается до машины Мафии и по пути отключается. Кровь с его лица удивительным образом исчезает, а Хигучи же в офисе идёт застирывать платок.
***
Они были Криминалистическим дуэтом Портовой Мафии. И оба не любили разделение на Чёрные и Белые дни. И оба находили в обоих случаях минусы и плюсы.
Акутагава уже не отрицал, что напарница действительно стала частью его самого. Он действительно был рад услышать утром с конца коридора ее задорный голос, всегда весёлый и полный такой глубокой нежности, что Рюноскэ от его звука хотелось улыбнуться и прикрыть глаза, что он иногда и делал. Прикрывал рот рукой и делал вид, что вновь его волнует кашель.
А Хигучи уже вовсю витала в волнении, открывая дверь кабинета и весело бросая приветствие в сторону начальника. В первый раз она удивилась его «
Доброе утро, Ичиё», хотя и потом это тоже никак не могло перестать казаться чем-то волшебным. Она даже не запрещала довольному, но в то же время робкому румянцу прокрасться на своё лицо. Миленько улыбалась и даже хмыкала от наслаждения, как же хорошо ее имя слышалось с губ напарника.
Тогда, увидев её положительную реакцию, Акутагава с опаской подметил резкое ощущение пустоты в легких, словно там целый рой чего-то легкого и волнующего. И он впервые догадался, что имел в виду господин Накахара под «
бабочки в животе».
На самом деле, потери в сражениях делали их
ближе. Они даже стали разговаривать во время работы. Хигучи с восхищением стала ловить на его лице
улыбки, не всегда они шли от губ, но даже когда в глазах парня мелькало что-то, напоминающее хорошее настроение, Ичиё была взволнованна от переполняющего ее восторга.
Назваться друзьями для них не было… невозможным. А потому оба в своей голове обозначили друг друга данным словом. Хотя Акутагава и старался сопротивляться своей привязанности к улыбке на розовых, прекрасных губах, а поделать с собой ничего не мог, и снова прикрывал глаза под мелодичное пение песни с радио в исполнении новоиспеченной
подруги.
