"Смертники"-001

      Изуку крепче сжимает листок немного подрагивающими пальцами и лениво читает текст. «Рекомендации до и после донации ДО: Не употребляйте перед сдачей крови жирную, жареную, острую и копченую пищу, также колбасные изделия, мясные, рыбные и молочные продукты, яйца и масло (в т.ч. растительное), шоколад и орехи. Рекомендуется сладкий чай с вареньем, соки, морсы, компоты, минеральная вода, хлеб, сухари, сушки, отварные крупы, макароны на воде (без масла), овощи и фрукты (кроме бананов) УТРОМ НУЖНО ЛЕГКО ПОЗАВТРАКАТЬ, А НЕПОСРЕДСТВЕННО ПЕРЕД ПРОЦЕДУРОЙ ДОНОРУ ПОЛОЖЕН СЛАДКИЙ ЧАЙ. Перед сдачей запрещается: употребление алкоголя за сорок восемь часов до сдачи, лекарств, содержащих аспирин и анальгетики за семьдесят два часа до сдачи, курение за один час.»       Он рвано выдохнул и потер сухие глаза. Изуку знал все эти рекомендации уже наизусть, стабильно приходя сюда каждые три месяца почти на протяжении всей жизни. Мидория читал эти рекомендации просто чтобы свериться, насколько добросовестно он выполняет все условия. Ну почти. «Не сдавайте кровь после ночного дежурства или просто бессонной ночи, перед экзаменами, соревнованиями.»       Только это правило он нагло нарушал, даже не курил за час до процедуры, хотя хотелось жутко, в бункере в принципе нельзя было свободно курить, только в специально отведенных для этого местах с вентиляцией, или же у себя в квартире, как минимум Изуку совершенно все равно, что там пахнет далеко не розами, а пыльным пеплом и едкими сгоревшими нервами.       Мидория яро не хотел признавать, что у него уже серьезная зависимость от этой отравы, но сейчас буквально считает секунды в голове, молясь, чтобы время не текло так отвратительно медленно в этом белом коридоре их поликлиники. Он убеждает себя, что нужно просто отвлечься от этой нервозности и переключить внимание на что-то другое, но в голове привычно пусто, не считая назойливого гула опасных мыслей, а коридор, как назло, одинокий. Парень не придумал ничего лучше, чем попытаться взглянуть на свою рану на ноге, отодвигая бинты в сторону. Они болезненно отлипают от кожи вместе с засохшей корочкой, дергая волосы и открывая болезненный вид ярко-красной кожи. Он морщится. — Bonjour! — слышится с другого конца коридора, и Изуку, вздрогнув, отвлекается от своего занятия, смотря на приближающегося блондина. «А он как обычно…» — лениво думает Мидория, немного щурясь от сияющей позитивом улыбки и огромного количества лака на волосах. Свет от больничных ламп неприятно отражается от него, как-то слишком удачно ослепляя Изуку.       Парень тяжело вдыхает от очередного испытания на стойкость и выдержку, поскольку с людьми надо общаться мило и вежливо, пытаясь корчить из обветренных губ подобие улыбки, и пытаться спрятать жгучее раздражение за приветливым взглядом. — Привет, Аояма, как жизнь? — он в какой-то степени рад возможности отвлечься от зудящего желания, но надеется на скорое пришествие Урараки. — Все также прекрасна, как и всегда! — нет, Изуку соврал, теперь курить хочется еще больше. — С тех пор, как к нам приехали новые люди, слушателей на радио становится все больше! Статистика буквально взлетела до небес! Подумай только… — Так конечно, чем еще заниматься в бункере помимо этого. — он проглотил «дурацкого» и тяжело склонил голову. Поддерживать разговор пропало всякое желание. — …Радио. — Знаешь, если бы ты бывал тут чаще, то мог бы сполна насладиться всеми прелестями жизни здесь! — Аояма… — Изуку застонал. Он не любил, когда кто-то начинал наставлять его на путь социализации и осуждать его образ жизни или работу. Тем более он не любил, когда этим ему пытаются тыкать в нос. Ему было бесконечно хорошо в своем одиночестве, пытаться спать круглыми сутками в этой душной пещере и яростно бороться со своими внутренними демонами, пока срок не кончится, и он не вернется в родную пустую пустыню. У них было много общего: такой же мертвый вид и абсолютное одиночество, хотя кусты в какой-то степени были его друзьями, редко попадаясь на пути и выцепляя тяжелые думы своими ветками. — Ваа! Ты обязательно должен сходить со мной на следующее собрание… — «Анонимных иммунников»? Нет, спасибо. — Аояма нахмурился и отвернулся к стене, выражая крайнее недовольство тем фактом, что его так нагло перебили. Он пытался затащить Изуку на их идиотские посиделки каждый раз, когда они встречались, якобы не таким как все нужно держаться вместе, иметь дружеские отношения друг с другом и прочая пропозитивная херабора, которую Мидория не хотел и не мог понять. Ему и в одиночестве было шикарно, без этих обсуждений насущных проблем, нытья о том, что нужно сдавать кровь каждые пару месяцев (хотя это абсолютно добровольная процедура), или как общество не понимает и не принимает их, считая какими-то монстрами. Изуку же все равно. Не хочешь проблем? Ну так закрой рот и молчи об этом факте. — Вот ты всегда такой хмурый и грустный! Лучше попробуй это, он отлично поднимает настроение! — он протягивает Мидории сыр.       У Изуку дергается глаз. Пара вдохов и выдохов, чтобы успокоиться и взять себя в руки, но это удается все труднее с каждой минутой. Покурить бы. — Мне нельзя. — он скрипит зубами и отворачивается в другую сторону. Из другого конца коридора к нему уже бежит низенькая девушка в белом халате и растрепанными волосами. Он буквально может видеть, как от злобы у нее идет пар из ушей, а возмущение распирает её изнутри, вырываясь угрожающим шипением и розовым румянцем. — Мидория Изуку! — она громко кричит, и Изуку морщится от этого звука, сильнее натягивая капюшон на голову. А вот и пришла его погибель. Аояма немного отошел, прислушиваясь к начавшейся перепалке. — Привет, Урарака… — парень ждал ее появления, но даже предположить не мог, что вместо старой подруги к нему подойдет злобная курица-наседка, вон, даже волосы встали дыбом, как распустившиеся перья. — Ты вообще умом тронулся?! — девушка бесцеремонно стягивает его капюшон, заставляя нашкодившего ребенка смотреть себе в глаза. Она только яростнее выдыхает, разглядывая весь масштаб трагедии. — Я запрещаю тебе сдавать кровь в таком состоянии! — Не кричи, — он морщится и оглядывает себя. Нормальное у него состояние, привычное, так бы он это назвал. — Ну что тебе не нравится? Со мной все в порядке. — Не ври! Ты вообще себя видел? Ходишь бледный как смерть, худющий, что аж смотреть страшно! Я готова поспорить, что ты даже ничего не ел перед выходом, да? — Изуку снова оглядывает дрожащие руки, морщится от разрывающей головной боли и трет сухие и покрасневшие глаза от недосыпа, в желудке неприятно урчит, напоминая о своем существовании и потребности в еде, однако, парень это нагло игнорирует. Урарака проводит рукой по его волосам и бросает большой клок на пол, как-то испуганно и злобно смотря на него. — Ты себя так доведешь, вон, полюбуйся, уже довел. В курсе да, что нужно хоть иногда есть? Вот какой у тебя вес? — Какая разница… — Изуку обратно натягивает капюшон, стараясь спрятаться от гнева подруги. Боже, ну худой и худой, что бубнить-то. — Если меньше пятидесяти, то до донорства не допускают. — она скрещивает руки на груди.       Черт, знает ведь куда давить. — Тц… Пятьдесят четыре, довольна? — Урарака снова поджимает губы. Это не нормально столько весить при его росте и родом деятельности, но это не самое критичное, что она ожидала услышать. Девушка не всегда понимала его пренебрежительное, к тому же еще и сознательное, отношение к еде. Он никогда не страдал лишним весом, чтобы осознанно сделать это способом достижения стройной фигуры, конечно, есть вероятность, что ежедневное наблюдение ужасов напрочь отбивает чувство голода, или привычка пропуска еды во время смен, но все равно, почему же так? Хотя, ее в целом беспокоило состояние парня, с учетом его постоянной бессонницы, пагубной тяги к курению и привычкой перерабатывать. — Все? Мы можем уже просто… сделать это, и я пойду домой спать? — Ты же не можешь уснуть. — Урарака достала небольшой блокнот с ручкой из кармана, и что-то быстро написала в нем. Она протянула вырванный листок Изуку, он аккуратно его схватил и попытался прочесть кривой торопливый почерк. Выглядело неузнаваемо. Первая буква была похожа на рыбку. — Что это? — раздражение давало кувалдой по вискам, если это препарат, то его явно не собираются допускать до сдачи крови, а это уже крайне плохо. Он увидел, как Урарака тяжело вздохнула на его дергающийся глаз. — Это снотворное, одну… Лучше две таблетки перед сном, на следующей неделе, если поешь, можешь кровь сдать. — Изуку думает, что это будет слишком поздно. Думает, что может уже не вернуться на следующей неделе, что в очередной подворотне он просто сдастся на съедение своим ночным кошмарам и, наконец, закончит этот бесконечный цикл жизни, поскольку перерождения он явно не заслужил для своей гнилой душонки, хотя смерть была бы слишком простым концом для искупления его грехов, а еще Кацуки в какой-то степени жалко, не хотелось оставлять его справляться с этой пугающей реальностью в одиночку, что если он не сможет его защитить и помочь? Кто еще будет терпеть его бешеную и горячую натуру, Бакуго бы выгнали из отряда после первого же бранного слова в сторону командира, ох, Изуку в этом не сомневается, так что он единственный, кто способен находиться в одном с ним пространстве долгое время, Айзава бы точно не стал это терпеть… — Земля вызывает Изуку! Прием!       Парень вздрогнул от звонкого голоса своей подруги и слепо уставился на нее, кажется, он слишком глубоко задумался и пропустил ее слова мимо ушей, а она все это время говорила, пытаясь пробиться сквозь глухую стенку к человеку без ушей. Дохлый номер. «Дохлый, как и ты…» — Ты же знаешь, что это может быть моя последняя возможность помочь вам, вдруг я не вернусь на следующей неделе. — Изуку… — но парень серьезно ее прервал, продолжая свой неторопливый монолог. — Я не хочу упускать возможность помочь хоть кому-нибудь, а сдача крови не такое уж и тяжелое дело, тем более, что сейчас число иммунных значительно сокращается, как и людей в целом, так что это меньшее, что я могу сделать для человечества. — Не говори так. — Урараку слишком злила эта сторона ее друга. Ну что за дурацкое самопожертвование абсолютно во всех вопросах. Сколько она его знает, столько лет он идет на невероятные жертвы ради общества, которое его даже не всегда принимает, иногда боится и сторонится, особенно, если они узнают его печальную историю. Они брали кровь иммунных для экспериментов для создания полноценной вакцины, а также как прототипы для временного лекарства, но пока что работа шла безуспешно, хоть она и занималась в основном рутиной в их больничном крыле, но каждый медик был в курсе положения дел по поводу лекарства от смерти. Какое-то время правительство пыталось обязать особенных людей сдавать кровь, но это было неэтично, и не все были согласны с таким положением дел. Изуку же добровольно рвался в это дело, как только в карточке подтвердился его статус, хоть это и принесло ему много проблем. Она не хотела его допускать, видя его полуобморочное состояние, но понимала, что парень прав, сейчас работа в самом разгаре, недалек тот день, когда они совершат настоящее открытие, но материала становится все меньше из-за высокой смертности людей. — …Я не хочу брать у тебя кровь. Ты в обморок упадешь это во-первых, — Изуку закатил глаза. — Во-вторых, это влияет на качество твоей крови… — В прошлые же разы все нормально было. — он заметил, как Аояма осуждающе взглянул на него и покачал головой. «Иди нахуй». — Тем более, вы не будете ее вливать людям, а ставить эксперименты… — Изуку… — Так что, ну, какая разница? Тем более что антитела можно выявить и так, типа посмотри, — он отставил свою перебинтованную ногу в сторону. — материал шикарный для работы, а? Ну что ты все время ворчишь на меня… — Ты просто невыносимый, в курсе, да? — он мягко улыбнулся, наверное, впервые за долгое время не нервно или натянуто. Изуку знал это слишком хорошо, ему довольно часто такое говорят. — Ои, Мидория-кун, мне кажется… — Аояма подал голос, пытаясь выровнять ситуацию и образумить вояку, но Мидория тяжело встал со своего места и, схватив Урараку за рукав, потащил её в сторону, не обратив внимания на ошарашенного парня. Изуку было глубоко до лампочки, что о нем думают, и как выглядит со стороны, он слишком устал от всего этого и просто хочет хотя бы раз в жизни поспать нормально. А еще курить. — Да Изуку! — простонала девушка. — Ладно! Давай сейчас быстрый тест на твое состояние, и я подумаю на счет проведения процедуры. — Так бы сразу.       Просторный кабинет слепил уставшие глаза еще сильнее, мягкая кушетка казалась до ужаса неудобной для костлявого тела, но Изуку послушно сидел и ждал, пока Урарака закончит свои бессмысленные тесты и со сжатыми губами подойдет к нему с пакетом для сдачи крови. Она аккуратно задрала рукава его толстовки и осуждающе глянула на изуродованную кожу.       За множеством рубцов и ожогов была еле заметна сетка светло-голубых вен, обрамленных свежими круглыми ожогами. Не первый раз она сталкивалась лицом к лицу с таким зрелищем, Урарака ведь в курсе о каждом таракане в голове Изуку, но ее снова и снова пугал и расстраивал факт появления новых ран, словно сквозь ее собственное сердце прожгли уродливую дыру, и она кровоточит, отзываясь тупой болью. — Изуку… — но парень лишь отвернулся, пялясь пустым взглядом в стену. Это отвратительно, он сам в курсе, это страшно смотреть на призрака дорогого человека, наблюдать, как медленно, но верно он разрушает самого себя изнутри, выпуская остатки убогого разума вместе с бордовой кровью. А есть ли что терять? Изуку потерянный с раннего детства, он бы даже настоящей личностью себя бы не назвал, так что не жалко, не скорбно отмаливать это бренное тело, нужно просто закрыть глаза, провалиться в зияющую тьму и притвориться слепым, чтобы сердце не обливалось кровью каждый раз. — Не надо.       Вот и весь их короткий и холодный диалог, на которой они оба были сейчас способны. Оглушающие крики не доходили до глухих ушей, чтобы прорваться сквозь плотную завесу и вытащить то самое дорогое, что есть у каждого человека — душу. Но до души Мидории было не дотянуться, у Урараки были слишком короткие и слабые пальцы, слишком тихий голос и невидимые слезы, которые не хотели замечать, к которым были пренебрежительно. Невнимательны настолько, что слезные мольбы просто игнорировали и снова стекали алыми реками на руках.       Урараке страшно, что в какой-то момент на бледной коже, пересекая остатки прошлой боли, вновь расцветут длинные последние полосы от запястья до локтя, жизнь бы утекла, оставляя поломанное тело гореть в пламени кремационной печи.       Изуку долго думал над этим моментом, как его прах высыпают к остальной пыли на улице, смешивая с бесконечным количеством таких же смертников, как и он, как ветер будет ласково разносить единственную память о нем по всей земле, позволяя увидеть то, чего он не смог сделать при жизни. Он думал об этом тогда и сейчас, наблюдая, как алая кровь по трубке стекает в небольшой пакет, чувствуя, как блаженно закрываются уставшие глаза. — Эй, нет, ты знаешь правила, давай, Изу, открывай глазки, — она мягко присела рядом с ним, пытаясь обратить на себя внимание, не напугать дикого и напуганного зверя, чтобы он опасливо приласкался к ее руке и дал себя пожалеть. Парень с усилием фокусирует взгляд на ее грустном лице и пытается улыбнуться, мило и нежно, пытаясь развеять все ее опасения и тревоги, чтобы такие мысли не грызли её светлую голову и такую добрую душу. Он не достоин этих тихих бисерных слез в ее глазах. — Я тебе говорила, что это плохая идея, но ты как всегда в своем репертуаре. — Потому что я королева драмы… — бессвязно пробормотал Изуку, как минимум он достиг своей задачи: поднять настроение Урараке; он выдавил слабую улыбку, наблюдая за расцветающим весельем на ее щеках. Пусть лучше посмеется вместе с ним, вместо бестолковой траты своих нервов. — Король, Изуку, ты же все-таки парень. — Урарака мягко наблюдала за неловкими движениями Изуку, как он медленно вертит головой из стороны в сторону, немного заторможено переводя взгляд с одного на другое, парень слабо улыбнулся на слова девушки и выбил воздух из ее легких своим ответом. — Не-е-е, король драмы у нас Каччан, а я королева, мы с ним два столпа этого театра. — Каччан? — она впервые слышала это имя и была немного удивлена, что в полубессознательном состоянии Изуку вспомнил именно его, с учетом того, что у него слишком маленький круг общения, а еще он безбожно сторониться общества даже старых знакомых. — Кто это? — Бог смертоносных взрывов: Динамит… — Урарака настороженно слушала бред друга, пока вытаскивала иглу из его руки и убирала пакет с кровью в специальный ящик. — Он подорвал здание… — Что?! — девушка в панике обернулась на Изуку, но тот уже мирно сопел на кушетке, пережатая рука лежала на специальном подлокотнике, это была не самая удобная поза для сна, но видимо Мидории было вообще все равно как и где спать, поэтому он мгновенно провалился в черный омут бессонного забвения.       Наверное, это был его единственный спокойный сон за все время его бесконечно долгой работы, хотя бы кошмары не преследовали и дали насладиться непроглядной чернотой пару часиков. Урарака не трогала уставшего парня, лениво перебирая свои бумаги за столом и думая о чем-то своем.       Изуку был недосягаемым, невероятно сложным и таким далеким, что просто невозможно дотянуться, даже сейчас, когда он буквально спит в ее кабинете, казалось бы, подойти и утешить маленького брошенного ребенка, защити от злобного и страшного кошмара, но она словно в болоте утопала с каждым шагом все больше и больше, без возможности выбраться на дальнем берегу и дотронуться до заветного сокровища. Мидория просто не подпускал, постоянно теряясь на пустоши поверхности со своей любимой винтовкой, убегал от наглых вопросов короткими ответами и гробовым молчанием, а от заботы умирал, как птица в клетке, но он был раненной росомахой, что медленно но верно гибла от своего одиночества, скуля прощальную песнь в память о своем бытие.       А Урарака даже не сомневается, что такой конец очень близок и неизбежен для парня, он всегда был один, и появление напарника никак не изменил этот факт. Однако, в душе все еще теплилась крохотная надежда, что именно тот взрывной парень, а котором уже ходят слухи по всему бункеру, сможет как-то достучаться до Изуку и помочь ему пережить этот кошмар, или хотя бы выжить в нем. Даже с учетом того, что разработка лекарства активно ведется, дальше той временной вакцины они не продвинулись, чего-то не хватает, но никто не может понять чего, почему антитела не приживаются у обычных людей, вступая в конфликт с их генетикой, пока такие, как Изуку, спокойно могут существовать в этом мире без угрозы смерти от ядовитого кислорода.       У иммунных было сложное положение в обществе, Урарака это заметила, когда еще давно, в подростковом возрасте, она встречала Изуку у дверей больничного крыла и обрабатывала новые синяки и ушибы. Казалось, его не принимали вообще нигде, ссылаясь на жгучую и отвратительную зависть и непонимание, страх. Они видели в нем угрозу, поскольку каждый раз представляли, как тот прижимает дуло пистолета к их пустым головам и без сожалений спускает курок, они боялись заразиться и быть убитыми его кровавыми руками, поскольку тот будет единственным чистым, если произойдет утечка. Они завидовали его высокому положению в армии, не зная всей истории, не видя тяжелых тренировок и бесшумных слез, в попытке переступить через себя и каждый раз направлять оружие на человека, даже если он уже мертвый. Они не видели как тот тихо оплакивал своих мучителей, собирая себя по кусочкам каждый раз, чтобы снова ринуться в бой и спасти драгоценную жизнь. Никто не видел, как он утирал слезы кровавыми руками, пытаясь заглушить рыдания в темной душевой.       Все считали, что он достиг таких высот, потому что Айзава-сан его опекун, и его просто пригрели на своей груди за косвенное родство, пробрался по блату сынок начальства и ходит задирает свой высокомерный нос. Только из носа тонкой струйкой течет кровь — следы потраченных нервов и съеденного червями мозга, в голове сплошная жидкая каша из чувства вины, огромной ответственности и бесконечной скорби, что опустошает и убивает.       От мыслей всегда нужно делать перерыв, и Урарака считает, что Изуку эта передышка просто жизненно необходима. Парень просыпается с тихим стоном, тяжело разлепил глаза и напрягая ржавые шестеренки в голове для осознания своего живого существования в этом времени и пространстве. Жалко, он уже надеялся, что та пугающе комфортная темнота и отсутствие мыслей являются его желанным концом, но это всего лишь такой желанный сон. Изуку глупо оглядывается, замечая плотную повязку на своей груди и отмечая вполне себе помятое состояние негодующей спины. Все тело затекло. Он аккуратно спускает ноги и с усилием трет глаза, пытаясь вернуть себе зрение, только пальцы не слушаются и больно царапают бледную кожу. Боже, он чувствует себя таким уставшим в своем теле, словно это не часть его самого, а железный душный костюм, что сдавливает со всех сторон и хочет пригвоздить к земле раздавленным трупом. — Как самочувствие? — тихо спрашивает девушка, не желая растревожить беспокойное сознание и напугать парня. Она подходит ближе, наблюдая весь масштаб трагедии. — Убито. — сипло слышится в ответ, и голова опускается. Держать ее больше нет сил, поэтому она тяжело свисает с плеч мертвым грузом, неприятно защемив позвонки и натягивая кожу. — Ты спал где-то часа три, я успела всю свою работу переделать… — парень только хмыкнул «Это рекорд». — В любом случае, тебе бы стоило лечь на другую кушетку, а не сразу отрубаться, здесь же есть нормальные койки. — Урарака, — он поднимает на нее безразличный взгляд и мягко улыбается. Это пугает. — Обычно я сплю вообще на полу, так что, ну… — Это и плохо. — У нас немного апокалипсис, сейчас не до кроватей, ты знаешь. — и Изуку широко зевает. Он дернул головой из стороны в сторону, приходя в себя, и резко поднимается. Он не учел парочку обстоятельств: он недавно сдал кровь, у него больная нога, а еще переутомление. Перед глазами Урараки разворачивается настоящая трагедия: Мидория сильно морщится, пытаясь ухватится за какую-нибудь опору руками, но героически промахивается и заваливается на пол, грациозно взмахнув покалеченной ногой. — Что ты там говорил? Королева драмы? — Чего?.. — И еще Каччана упоминал. — парень лежит на полу, усиленно пытаясь сообразить, о чем вообще говорит подруга, но он только испуганно-непонимающе пялится на нее. — Когда я у тебя кровь брала. Ты бормотал, что королева драмы, а твой король некий Каччан. — Каччан?.. — имя приятно перекатывается на языке, такое детское, невинное, а еще странно знакомое сочетание букв заставляют сделать тараканов в голове Изуку кульбит и удивленно выбить воздух из груди. — Боже! Да это же Кацуки, ну, Бакуго Кацуки, мой напарник, стой, почему я его вообще так назвал? Не помню, чтобы хоть раз вообще его так называл, это как-то… — Романтично? — она старается сказать это с усмешкой, шире улыбается от поступившего румянца на щеках друга, а у самой сердце замирает. — Глупо! — он поднимается с видом злобного котенка, взъерошенный, сонный, по-детски надутый, невозможно не умилиться, и Урарака это и делает. — Прекрати! — Знаешь, как ты его назвал? — она пытается сдержать смешок, но вместе с хохотом глухо выдыхает титул напарника. — Бог смертоносных взрывов: Динамит!       Изуку стонет в ладони, стыдливо прикрывая румянец и желание исчезнуть с лица Земли именно в этот самый момент. Пропасть, чтобы никто даже не вспоминал о его существовании, бесследно и тихо. Как по щелчку пальцев. Но смех девушки только подтверждает удручающий факт его невозможной жизни и идиотского поведения. — Урарака! — Прости-прости, но ты такой забавный, когда не пытаешься казаться такой злобной булкой, жалко ты так рано вырубился, я бы еще послушала твоих невероятных историй. Например, про подрыв здания. — А это не невероятная история, это моя жизнь. И мы реально взорвали здание на задании.       Урарака молчит. Она слишком резко прерывает свое веселье и глупо пялится на слегка раздраженного парня. Он уселся обратно на кушетку и устало смотрел на нее, ожидая, когда же эта пытка наконец кончится. С ее лица сползла улыбка, стоило ей понять, что друг говорит серьезно. — Вы сделали что?! — Мидория морщится от громкого крика, но почти сразу отвлекается на дребезжащий мобильник у себя в кармане. Он чисто машинально его закинул в карман шорт, когда пошел в больницу, и сейчас немного жалел об этом факте. Ему хватало Урараки для головной боли. На экране высвечивается фотография молодого парня в очках и военной фуражке. Иида, черт.       Он ждет еще пару минут, вдруг его другу надоест слушать бесящие гудки на другом конце провода, девушка только осуждающе смотрит, мол, чего ждешь, но Изуку просто не хочет отвечать, он хотел спокойно вернуться в квартиру, наконец-то, покурить и провалиться в кошмарный сон до следующего спасительного понедельника. Но вот уже пару минут телефон дребезжит в руке. — Привет, Иида, — вздыхая, все-таки поднимает трубку Мидория, уже готовя себя морально к мозговыносящей тираде. — Мидория! Друзья так не поступают! Ты игнорировал нас уже больше двух недель, так нельзя! — даже без использования динамика, громкий и строгий голос Ииды был слышен на всю палату. Изуку страдальчески прикрывает глаза и безмолвно стонет, выражая крайнюю степень раздражения и усталости. — Теперь ты от нас не отвертишься! — Не-е-ет… — теперь уже в голос воет Изуку. — Изуку… — начинает Урарака, но ее прерывает уставший парень. — Я очень вам благодарен за заботу, пристальное внимание и то, что вы терпите меня, но, пожалуйста, я просто хочу побыть один…       Девушка осуждающе на него смотрит. Изуку слушает ворчание и крики старого друга, как сквозь вату. Он безумно устал от людей, от общения, в целом от факта, что нужно куда-то выходить, что-то делать и разговаривать, поддерживать эту маску дружелюбия и любви к народу дольше обычного, намного дольше разговора с незнакомой девушкой в администрации или в магазине. Ему не нужны люди, а он не нужен им. Он не хочет видеть их скорбные лица, если он по итогу окажется сожженным, загрызенным или сорвется по собственной воле и больше никогда не проснется. Изуку не хочет знать, что стал еще одной причиной расстройства его друзей, его семьи. Ему физически больно принимать заботу от них, отвечать на откровенные вопросы и просто разговаривать с ними, привязываясь еще больше, потому что отпускать будет слишком больно, тяжело, словно вырвали часть из еле функционирующего тела без наркоза, заставляя прикусывать до крови собственные пальцы, чтобы заглушить вопль, такой отчаянный, жаждущий помощи и внимания. Мидория не хочет, чтобы хоть кто-то скорбел о его смерти, потому что этого не заслужил.       По убийцам не скорбят. В честь таких событий устраивают праздники, распевают песни и веселятся, ведь мир избавился от очередного грязного пятна на своем белом полотне. Вывел подчистую не щадящими химическими средствами, растворил в кромешной белизне, навсегда забытый, никем не оплакиваемый.       Он горестно плакал и выл, как побитая до смерти собака, когда терял близких людей. Изуку такого для своих друзей не хотел. — Вам, не стоит обо мне беспокоиться, со мной все в порядке, просто нужно немного поспать. — Урарака с размаху дает ему звонкую пощечину, заставляя выйти из унижающего оцепенения, вернуться в реальность. — Ты! Не! В порядке! — она злобно кричит, сдерживая слезы. — Мы все проходим через ужасные вещи, в особенности ты, и даже нам с Иидой иногда нужна передышка от всего этого кошмара! Ты не спишь, не ешь, мучаешь себя постоянным чувством вины и не даешь нам хоть немного помочь тебе облегчить твою ношу!.. — Да как вы вообще способны это сделать? — Изуку оставляет телефон на кушетке, а сам вскакивает на ноги, игнорируя ноющую боль в ноге. Он сейчас так зол и раздражен на Урараку, потому что все ее слова чистая правда. Горькая и неприятная. — Что, в очередной раз будете мне доказывать, что я не виноват?! Что это все не моя гребанная вина, и я реально чего-то заслуживаю?!       Его колотит. Он не совсем понимает, что вообще несет, просто выплевывает всю накопившуюся желчь на невинного человека, чтобы почувствовать себя еще большей мразью, которой он и является. Он так сильно не хотел видеть слезы в ее карих глазах, что сам стал их причиной. Хотел сделать больнее, оттолкнуть, чтобы сама мысль о Мидории Изуку вызывала неприятные ощущения, а затем и чувство облегчения его кончины, потому что терять близких больно. — Изуку! — Нахуй вы меня вообще спасли тогда? Лучше бы я там и умер! А лучше, еще раньше, сожранный своей же матерью! Идеальный конец, для так и не начавшейся истории! — он не слышит воплей Урараки, полностью погруженный в воспоминания, они набатом колотят в голове вперемешку с мельтешащими мыслями, отбивая одну известную им песнь, взывая к безымянному Богу в мольбе об освобождении. — Изуку, прекрати! — она пытается до него дотянуться, выдернуть из состояния накатывающей истерики, но Изуку больно бьет ее по руке. — Не трогай!       Все смешалось в водоворот цветов из-за прозрачной призмы на глазах. Он не понимает где он, словно медицинский кабинет окрасился болезненным, красным, аварийным светом, он слепо моргает и призма спадает по бледным щекам стыдливыми дорожками, как в детстве, в таком далеком и забытом, только чувство невероятного ужаса и гнили, так пахнет кровь, море крови, в которой он захлебывается снова и снова, различая в бесконечных силуэтах огрубевшие пальцы, они в панике хватаются за воздух, пытаясь уловить невидимое нечто, словно спасательный круг, ему нужна соломинка из этого болота, созданного из своей собственной вязкой крови. Воздуха не хватает, но сделать вдох не получается, только глухо стонать, порываясь с хрипом убрать этот мерзотный ком в горле, ему нужен воздух. Срочно. Свежий воздух с горьким привкусом, чтобы вновь начать дышать нормально.       Ноги не слушаются, но доносят его изломанное тело до выхода из здания. Он падает на колени, разбивая их о бетонное покрытие. Он слепнет от полумрака огромной пещеры, слышит множество обеспокоенных голосов, но не может поднять взгляд, боится увидеть, как вокруг ползают люди, подбираются все ближе, хватают за плечи и пытаются поднять на ноги. Но он не может. Он хочет сдаться и провалиться в заслуженную тьму, потому что находиться в этой ловушке уже невозможно, в ней воздуха не хватает, Изуку словно рыба на суше, глупо пытается найти свою нишу, но разбивается о свое положение.       Он просто хочет домой. — Эй, Изуку, смотри на меня, видишь? — он сильнее жмурится. Не хочет видеть. Он больше не хочет видеть этот кошмар перед глазами. Он застыл мертвой картинкой под опущенными веками, высеченный в памяти на всю жизнь. Постоянно напоминать о себе. — Хэй, хэй, слушай мой голос, ладно? Давай, у тебя получится, я буду считать, и на четыре ты глубоко вдыхаешь, а потом на два выдыхаешь, договорились? Ну же… Что вылупились?! Асуи, неси воды! Так, поехали.       Раз. Он пытается вдохнуть, но легкие не принимают этот спертый воздух.       Два. Он с силой раскрывает ребра, заставляя легкие работать.       Три. Кислород с хрипом идет по горлу и остается в груди, наполняя мутный мозг кислородом.       Четыре. Он замирает, ждет дальнейших указаний, сдерживая частые всхлипы и попытку вытолкнуть воздух обратно. Это убивает.       Мидория старается слушать милый и мягкий голос, дыша ровно под счет, у него отлично получается выполнять команды, так его выдрессировали, как настоящего солдата. Четко и без промедлений. — Так, нет, нет, дышим, помнишь? Давай, считай в голове, сейчас пойдем, попьем водички, и мы нормально поговорим, хорошо? Давай, ты у меня сильный, ты справишься, расскажешь, какие новые комиксы принес со своей смены, или ты нашел интересную фигурку? — Я… — он хрипит, продолжая считать в своей голове бессмысленные числа. Вдох на четыре, выдох на два. Просто, верно? Картинка перед глазами проясняется, больше нет раздражающего красного света, только мягкий белый и лицо Урараки рядом. Она придерживает его за плечи, чтобы он не упал, внимательно оглядывает лицо и читает осмысленность в глазах, а только потом сама нервно выдыхает. — Я нашел… Только сигареты. — Ты как обычно, курильщик наш. — она мягко его приобнимает и забирает протянутую Асуи бутылку. — Так, давай попьем. Только не торопись. Мидория осушил бутылку слишком быстро, саднящее горло не принимает такого жеста и заставляет подавиться. Его бьют по спине слишком аккуратно и помогают придержать бутылку в дрожащих пальцах. Изуку всего колотит, но он все равно утирает стыдливые слезы со щек и в панике смотрит на Урараку. — Как часто у тебя бывают панические атаки? — этого вопроса он боялся больше всего. Конечно, она же врач, она сразу поймет, что к чему, даже помочь смогла. Обычно он пережидал приступы самостоятельно, не желая кому-либо показывать эту сторону.       Он долго молчит, размышляя, стоит ли ей рассказывать правду, или промолчать про львиную долю его приступов и, наконец, уйти с богом в квартиру.       Она воспринимает это молчание по-своему и поднимается с корточек. Урарака тянет Изуку следом за ней, заставляя встать на дрожащие ноги и следовать по коридорам в полную неизвестность. Парень не разбирает дороги, слепо ведомый своей подругой до родного кабинета. Он выглядит немного потрепанным, кажется, в своем паническом бегстве он снес несколько колб и какие-то приборы, но его не осуждают, а мягко сажают на кушетку и придвигают стул ближе.       Изуку затравленно смотрит в глаза своего надзирателя, пытаясь прочесть в карем омуте хоть что-то, но там только профессиональная выдержка, сейчас она серьезна, она на работе, это не рядовой случай. — Изуку, мне нужно знать, как часто у тебя бывают панические атаки.       Но он все равно молчит, не желая признаваться в своем позоре, отчитываться за слабые нервы и выдержку. Это так убого, после стольких лет проведенных на бойне, снова и снова пугаться образов у себя в голове, трястись в панике от одних воспоминаний и мыслях о всем пережитом, но каждый раз все равно стойко направлять оружие на других. — Я… Мне нужно покурить. Срочно. — он убегает от ее вопроса, как делал это всегда, оставляет ее одну в кабинете глотать непрошенную боль и обиду. Изуку выбегает из коридора, судорожно сжимая в руках рецепт от снотворного.

***

      Открытое окно. Небрежно свисающая с подоконника нога. Подернутая завесой густого дыма квартира. Он в окружении множества бездушных глаз, что смотрят и осуждают со своих полок. Изуку старался не обращать внимания, пока варился в собственных мыслях, медленно пропадая из реальности. Ему было стыдно, безумно плохо от всей этой ситуации, от своих слов и действий, поведения. Не зря Кацуки называл его ублюдком. Для Мидории это еще мягко сказано. Он переваривал эти события снова и снова, старался разобрать по пунктам где и как он проебался, но казалось, что во всем. Накричать на Урараку — было самым ужасным, он не хотел ее расстраивать, не хотел, чтобы она сильнее за него беспокоилась и тратила драгоценные нервы на такого идиота, но он сделал только хуже. «Может, хотя бы после этого она забудет о моем существовании» — но от этой мысли болело сердце. Кололо в груди, заставляя прогибаться под собственной жалкой жизнью. Было до одури противно от самого себя.       От самого себя? А кто он? Чем он в действительности является? Изуку затянулся, ощущая гарь в своих легких, как болит прокусанная нога, и ноет сердце. Оно бьется, но Мидория этого не осознает, не чувствует механического дыхания и урчания в животе. Он не чувствует себя. Его руки, такие безобразные, худые и бледные, кажется неестественно длинными, ими шевелят, сгибают пальцы, царапают ногтями кожу, но не ощущают ничего. Ими точно Изуку управляет?       А Изуку это кто?       Он оглядывает комнату, стараясь найти хоть какие-нибудь отголоски личности, но он видит груды хлама, собранные в спешке, чтобы наполнить это пространство чем-то. Куча бесполезных вещей. Он даже не понимает, не знает, что это за вещи и кто их сюда принес. Изуку? Внутри ничего нет. Парень в панике щупает свою грудь, пытаясь зарыться пальцами в плоть и ухватиться за что-то неосязаемое, словно внутри есть все ответы на вопросы, хочется достать саму суть человеческую, чтобы понять, он вообще кто. Но ноют ушибленные ребра. И это невозможно пробиться сквозь мясную оболочку и достать то самое неосязаемое, то, что делает человека человеком. Он цепляется за пустой воздух, не понимая, что вообще должен схватить.       Душа нечто нематериальное, что есть у каждого живого существа, она чувствует, тонко реагирует на изменения в реальности, это сама суть человека, то, что по настоящему заставляет его жить, а не существовать. Она дает возможность осознавать себя в этом мире, чувствовать его и размышлять, долго и кропотливо, выстраивая свою волю, мысли и идеи. Создавая личность. Но откуда она берется эта ваша душа и куда пропадает? Многих людей можно назвать бездушными, когда они не проявляют милосердия по отношению к другим, жестоко ведут себя с другими, говорят, они не способны на какие-либо чувства, но они чувствуют ненависть, удовлетворение, искаженные светлые чувства, закладываемые в людей с раннего детства. Но душа это всего лишь песочница, наполненная бесконечным количеством песка, на котором можно строить свои воздушные замки и куличики, ты сам определяешь их уровень сложности и изящества, создавая свою душевную организацию — самого себя. Только Изуку не знает, кто завозит этот самый песок в неокрепшие тела детей и безжалостно его выгребает.       Существует три главных элемента из которых состоит человек: тело, душа и сознание. Убери хоть один, и ты не будешь жить в привычном понимании, ты не будешь человеком. Тело — материальная оболочка, словно сосуд для личности, который нужно внимательно заполнять с самого рождения, Изуку чувствует свое тело, прожигая запястье сигаретой, медленно варится в своем искаженном сознании, пытаясь переваривать эту реальность, делать выводы и фильтровать свои чувства, душа — его внутренний мир, его начало, бессмертное и вечное, что позволяет чувствовать мир на другом уровне, отличном от физического, пропускать через себя и жить. Изуку не живет.       Не живет, как все эти стаи зараженных пропащих людей на жженой поверхности, он также пытается найти способ выжить, просуществовать еще дольше, чтобы помочь настоящим людям дальше жить в этом мире, прочувствовать все ее стороны на себе и просто ею наслаждаться, даже в такой загаженной реальности. «Зараженные не люди, да?» — они запутавшиеся, пропащие люди, которые не могут найти выход из мрака, они подвержены опасной болезни и не знают, как найти выход. Они боятся и плачут, голодают и пытаются выжить, словно им действительно дорога их покореженная жизнь. И Изуку не может не находить параллели с собой в этих рассуждениях. Не может не думать и не плакать о литрах крови на своих руках, снова и снова их слизывая, потому что это его собственный выбор, вкусить насилие по полной мере.       У него был тысяча и один шанс пустить себе пулю в лоб и прекратить все это, добровольно оставить оружие и упиваться собственным горем, но у него все еще есть цель, выбрать которую ему не давали.       Он подрагивает от настойчивого стука в дверь. Кто-то злобно зовёт Мидорию Изуку, и парень не понимает, должен ли вообще подходить к двери и открывать ее.       Но он аккуратно сползает с подоконника, тяжело опираясь на ноющую ногу и подходит плотно к двери, прислушивается, вдруг хозяин этого бедлама соизволит явиться и поприветствовать незваного гостя. Но в квартире тихо. — Мидория! Я клянусь, я сделаю дубликат ключей, и ты от меня уже не отвертишься! — дверь немного приоткрывают и удивленно смотрят на мужчину. Ах, да, Айзава. Он Айзава. «А я Мидория»       Изуку открывает дверь шире и приглашает мужчину зайти, парень грузно опускается на кровать и трет уставшие глаза. Пепел с сигареты упал вниз. — Боже, ты вообще в порядке? Я не мог до тебя дозвониться, снова, но Урарака сказала, что ты оставил свой телефон у нее после… Это неправильно. Вся эта ситуация до жути странная и искаженная. Он находится в своей квартире, пропахшей едким дымом, ожидает чего-то здесь и слушает нравоучения Айзавы. Он еще и про тот случай знает, хотя не должен был, не должен был знать и снова волноваться, просто ужасно. — … Рецепт… — он слушал, но не слышал, пытаясь собрать себя по кусочкам, осознать самого себя, находящимся сейчас в этом месте в это самое время, снова почувствовать себя в реальности. Он в квартире. Смена кончилась. Время… Раз Айзава пришел, то скорее всего уже воскресенье. Он не следил за часами, а солнца здесь нет. Это дыра. — … Мы беспокоились. — Не стоило.       И больше ничего не добавляет. Изуку бы добавил привычное «Я в порядке» или «Я справлюсь, не беспокойтесь», но лживые фразы не хотели слетать с обожженных фильтром губ, они комом застряли в горле, заставляя сипеть в ответ грубые фразы. — Послушай, я знаю, что это все тяжело, сам проходил и вместе с тобой навидался, но ты так себя в могилу загонишь, а нам и так уже достаточно человеческих жертв. Изуку горько усмехнулся. — Я видел твои медотчеты, так что, думаю небольшой отпуск тебе не повредит, тем более, что твоя нога выглядит совсем неважно… — Не запирайте меня здесь. — Мидория говорит это очень тихо, склонив голову себе на руки. Ему здесь не место, ему нужно на поверхность, подальше от гложущего чувства вины и паники. Там, где ветер сможет унести непрошенные слезы и приласкать уставшую голову. Ему нужно домой. — Проблемный ребенок… — Айзава пытается возразить, но только затыкается, когда видит покачивающиеся кудряшки из стороны в сторону. Довольно болезненно видеть своего воспитанника таким. С красными глазами, бледной кожей, дрожащими руками и сигаретой в зубах, с бинтами, пропитанными кровью. Это страшно. До дрожи пугает терять близкого человека и не иметь возможности ему хоть как-то помочь, и Айзава только крепче сжимает зубы, пытаясь унять разрастающуюся злость и беспокойство. — Я буду в порядке, честно. — ложь. — Сколько раз уже через такое проходил и справлялся. Просто очередная тяжелая неделя в круговороте бесконечных тяжелых недель, высплюсь, поем, — ложь. — немного восстановлюсь и пойду дальше работать. Это моя обязанность. Вы же в курсе? О каком отпуске вы говорите? У нас и так нехватка рук, а вы собираетесь отправить на покой один из лучших отрядов. Серьезно? И не смотрите на меня так, словно я реально ваш сын. — больно. — Я очередной солдат, которому нужно каким-то образом помочь восстановить мир. Хотя бы Японию для начала. Тем более, нужно еще научить Кацуки, чтобы он дел не наворотил… — Изуку… — кривая улыбка парня. Айзава не хочет признавать, что ребенок говорит правду, но она наобум бьет его по голове. Это война. — А так… Хоть что-то останется после меня. — с глаза скатилась слеза. — Будет помнить о своем ублюдке-начальнике только самое лучшее, когда будет в очередной раз выходить на смену.       Айзава присаживается рядом с Изуку и приобнимает за плечи. Он тихо всхлипывает и утыкается носом в свои руки, пытаясь запихнуть соленую влагу обратно, он же сильный, он же справиться, ему нельзя плакать, только стойко смотреть вперед и идти навстречу опасностям. Но квартира наполняется глухими всхлипами горя, роняемого на пол горячими слезами.