"Смертники"-001

      Знаете, здесь довольно мерзко. Здесь всегда темно и холодно, противная, адская мерзлота пробирается через шкуру до самых костей, заставляя сухожилия замерзнуть и не двигаться, даже рукой пошевелить нельзя, пальцы банально не гнутся. Хотя, самое худшее в этом месте это грязь. Она липнет к ногам, слезая тяжелыми каплями, прилипает ко всему и не хочет оставить это бренное тело в чистоте, но остается только медленно гнить под напором собственной уродливой души в облике этой грязи. А хочется просто скинуть это гниющее мясо и почувствовать себя свободным на мгновение. Просто было бы славно исчезнуть из своего личного ада и глотнуть свежего воздуха, не задыхаясь порами перегнившей крови, от которой уже не отмыться. Она въелась в кожу, навсегда делая руки черными, оставляя проклятые следы на всем, чего они касаются. — Хэй, не бойся, иди сюда.       Ласковый голос зовет так приятно, так нежно для ушей, что невольно хочется мурчать этой сладкой песне и поспешить на ее зов, укрыться в больших и чистых руках, что словно щит оберегают от вязкого болота сознания, закрывают ноющую голову от всего ужаса и медленно гладят. Расчесывают слипшиеся волосы, возвращая на место естественные кудри, пальцы проходятся по больному затылку, расслабляя, успокаивая. Черт, это так приятно, что невольно засыпаешь под напором такой заботы. Так тепло, что просто таешь, превращаясь в небольшую лужицу, облегченно разминая промерзшие конечности. И чисто, само существование ощущается так легко и беззаботно, даже радуешься своей убогой жизни, но в таких крепких руках чувствуешь себя настоящим сокровищем, самым драгоценным. — Теперь все будет в порядке… — поднимаю благодарственно расплывшийся взгляд, но картина предстает ужасным видением, что заставляет отпрянуть в ужасе, проклято зарыдать, пытаясь вымолить прощения за свою жалкую жизнь, потому что его маленький лучик солнца окрасился черно-красным, погрязнув во всей этой трясине. Он все еще ободряюще нежно улыбается, но метка расползается по всему телу, стирая всю чистоту души, рисуя тусклыми красками боль и отчуждение на чужом лице, таком родном еще пару минут назад, таком светлом и согревающем, но костер в глазах потух, оставляя залитые слезами угли.       Так хочется извиниться, по-настоящему раскаяться перед пришедшим ангелом умиротворения своими грязными слезами и молящими криками, но только хриплый вопль вырывается, раздирая глотку изнутри. — Изуку, к ноге.       О, этот холодный тон узнаю из тысячи, сколько раз он к себе подзывал, насаживая на тяжелую цепь предубеждений, сковывал волю, запирая истинное «Я» внутри железной, ржавой клетки. И послушно иду, размазывая ногами грязь по полу, скорбно склонив голову и шепча искренние извинения. — Стой! Изу, иди сюда! — с руки капает вязкая грязь, она медленно оседает на пол, не успев прижиться на слегка загорелой коже, оставляя ее все такой же чистой и невинной, и эта рука так отчаянно тянется ко мне, что сил терпеть больше нет, вся боль уходит через слезы, показывая жгучее желание вновь ощутить то тепло, ту легкость. — Но нельзя.       И окунают носом в остатки человеческого существа, придавливают голову тяжелым ботинком, с которого все еще медленно сползают ошметки чьей-то жизни, я все еще слышу жалобный вой. — Здесь мне самое место. Не смей гробить еще одну жизнь. — дышать невозможно, собственное мерзкое сознание заливается в самые легкие, противно сковывая грудную клетку, остается только дышать через рот, чтобы урвать хоть немного кислорода, но он весь ядовитый, жалит горло, заставляя выплевывать воздух вместе с кровью, лишь бы продлить минуты мучений. — Я ведь не хочу еще больше трупов, верно?       Распахиваю глаза и вижу перед собой мертвый омут черных глаз, что слепо палятся перед собой, такое родное лицо убийственно спокойное, нет больше мягкой улыбки полной решимости и спасения, только капающая кровь с бледных губ, что навечно застыли в последнем несвязном шепоте. Поднимаюсь на ослабевших руках и вижу…       Свой же темный силуэт на фоне горы трупов.

***

      Вместе с новым рассветом и закатом проходили дни под обжигающими лучами солнца, что стеснительно пряталось за серыми тучами. А они сгущались. Постепенно перемешивали свои серые оттенки в густой черный, мучая сухую землю еще большей духотой. Небо недовольно сверкало молниями, оглушая находящихся людей на поверхности своим гневным ревом. Оно возмущалось, громко и горестно, желая донести до людей всю свою боль и отчаяние, оно страдает, мир страдает и рассказывает об этом своим шумным порывистым ветром, черными, нахмуренными тучами, наказывает людей за все грехи, чтобы по итогу расплакаться по своей горестной судьбе.       Тучи сгущались и над головой командира первого отряда. Изуку ненавидел себя так сильно, что хотелось вспороть себе живот и вытащить надоевшие органы, заставить себя мучаться в агонии, чтобы перед смертью настрадаться по полной программе. Он подпустил Кацуки слишком близко и теперь не знал, как же отпустить это жгучее тепло, такое согревающее и нежное, что можно просто расплавиться.       Он осознал всю дурость своего поведения и слабости, когда на следующий день проснулся, лежа радом со своим напарником, что так доверчиво прижимался к нему. Вся трагедия раскрылась в течение дня, когда Бакуго то и дело пытался вывести его на шуточную перебранку, какой-нибудь разговор, или заботливо подогревал ему еду (которую Изуку запихивал себе в глотку, чтобы старания его напарника не пропали зря, ведь Кацуки потратил на него свое время), но было настолько гадко от осознания своей собственной жалкой натуры, что так отчаянно тянулась к этому лучу света, желала большего, чтобы кто-то, наконец, осветил мрак его пустой головы, но он не мог поступить так эгоистично с Кацуки. Просто не хотел, чтобы по его никчемному существованию проливали слезы или горевали, банально не заслужил всего того внимания, что Бакуго пытался ему дать.       А тот тянулся, Изуку видел, как он уходил от шумной компании сорок четвертого отряда, чтобы посидеть с чудиком наедине, просто помолчать и расслабить мысли, медленно заснуть, чтобы спокойно проспать до самого рассвета, потому что с Мидорией было слишком безопасно.       И Изуку никак не реагировал, просто позволял Бакуго делать то, что он хотел, стараясь запихнуть всех своих демонов как можно глубже в клетку своего разума и не дать себе пропасть в банальном человеческом тепле, только к нему тянуло, как магнитом, к такому простому, но приятному. Но все оборонительные попытки отстраниться проваливались с треском, не давая холодным и грубым словам вырваться наружу, заставляя глотать слезы и держать глаза открытыми ночью, лишь бы услышать легкую поступь приближающейся опасности, чтобы поутру увидеть перед собой заспанное лицо с еле слышным «Утро, Изуку», очередные ругательства из-за больших кругов под глазами, недовольство таким херовым питанием, и вообще «Ты выглядишь как труп, иди поспи, чудик». И Мидория правда заснул, когда они ехали в отдаленный С-28, что находился на самой окраине города, он удобно устроил свою голову на плече Кацуки, расслабляясь под тихую барабанную трель дождя.       Он пошел на второй неделе. Тихо, так осторожно касаясь измученной земли, давая ей желанную передышку, капли аккуратно спускались на дома. Он смывал с них грязь, пытаясь очистить от мертвой пыли, но невинная вода грязными ручьями падала с крыш домов, оскверненная пренебрежительным отношением к себе.       Дождь усиливался. Шумно барабанил по окнам и крыше машины, лился ручьями с кровавых волос и мочил одежду насквозь, пробираясь сквозь ткань и бинты до незаживших ран, но сейчас, под защитой крепкого металла они могли спокойно расслабиться, вслушиваясь в стук колес по неровной дороге и мерный стук капель. Он отвлекал от глубоко сна, позволяя в нежной полудреме насладиться горячим теплом под щекой, шумом медленного, размеренного дыхания и уютного спокойствия. Изуку на самом деле любил дождь, не считая того неприятного факта, что он забирал у него любимую отраву в виде сигарет, заставляя прятаться под крышами зданий от всевидящего небесного ока, но все его плюсы перекрывали этот недостаток. Для Изуку дождь был сравним перерождению, возможности омыться святыми слезами и отпустить все свои грехи, снять груз с сердца, чтобы войти в сезон знойной жары новым человеком, как минимум, тяжелые капли собирали всю пыль и боль с бледной кожи, унося ее глубоко в землю. Мидория невольно сравнивал этот процесс с похоронами. Он топил свои мысли и чувства в глубоких лужах, а после закапывал глубоко в землю, чтобы навсегда о них забыть, но вечный круговорот вещей в природе снова возвращал всю эту тяжесть вместе с пыльным воздухом, насильно внедряя забытые травмы обратно в организм.       Но об этом парень будет думать потом, когда снова будет сдирать кожу в попытке охладиться от знойной жары в летний сезон, сейчас же можно отпустить голову и послушать любимую трель.       Кацуки впервые видел дождь, удивился, как стеснительные капли могут становиться пробивающимися ручьями, что с силой бьют по спине, заставляя мурашки бежать от пронизывающего холода. Он поднимал взгляд к небу, чтобы ощутить что-то похожее на глупый и романтичный дождь из книг, понять, почему его так сильно любили люди, но Кацуки чувствовал лишь липкую воду, что оседает на сердце тяжким грузом. Это даже не было похоже на душ, это была ярость Богов, все их недовольство людьми, разочарование в своих собственных созданиях. Он ощущал это вселенское горе на своих плечах, что так яростно оплакивали его родную землю, заставляя чувствовать себя отвратительно опустошенным.       Бакуго определенно не нравился дождь.       Он представлял это божественное явление более удивительным, невероятным, но оно оказалось серым, застилающим обзор и противно холодным, убивающим все яркие краски из и так мёртвого мира, но земля блаженно радовалась небольшой передышке.       Машина остановилась напротив большого промышленного здания, это был старый завод, пронзающий небо высокими трубами и уходящий в землю на километры вниз, они выбрались из уютного салона обратно под проливной дождь, земля расплывалась под ногами лужами, солдаты утопали тяжелыми ботинками в грязи, стараясь быстрее пробраться к опасной зоне, скользили по земле, перемешивая ее с остатками крови. — Первый отряд в подвальные помещения! Мы будем сверху зачищать! — пытаясь перекричать яростный рев погоды, раздавала указания Шино, Кацуки кивнул и крепче перехватил свое мачете, пока Изуку размазывал воду по лицу, пытаясь убрать прилипшую челку.       Огромное помещение встретило их красным светом, видимо, аварийные генераторы энергии в этом здании все еще работают, хотя они должны были издохнуть еще очень давно, но все еще освещали эту непроглядную тьму на протяжении долгого времени. Изуку в панике оборачивался на мигающий свет, он сливался в мутные пятна, застилая обзор, тихий голос Сосаки-сан растворился на фоне громкого постукивания капель о металлическую крышу, они сливались в водопад и падали с дырявого потолка, шумно собираясь на полу в огромные лужи, скрежет металла от порывистого ветра режет уши, и Мидория закрывает их руками, лишь бы не раствориться в громких звуках, предостеречь голову от навязчивых мыслей, с усилием ей трясет, разбрызгивая воду повсюду. — Чудик, ты слышал? Мы идем вниз. — Кацуки отрывает его руку от головы, заставляя посмотреть на себя. Изуку выпадает из странного транса, слепо пялясь на хмурое лицо. — У тебя все нормально? — Просто отлично, идем. — безбожно врет Изуку, пытаясь унять разбушевавшиеся мысли и нервную дрожь в руках.       Тихие шаги разносятся по всему зданию, аккуратные, неровные, они стараются идти как можно бесшумнее, но травма Мидории дает о себе знать, заставляя его тяжело опускаться на ногу, с усилием сжимая зубы и винтовку в руках. Само здание казалось невообразимо пустым, таким одиноким, с проржавевшими стенами, что отблескивали кровавыми оттенками от душащего красного света ламп, эта гнетущая атмосфера катастрофы давила своей неизвестностью, угрожала темнотой и полным отсутствием звуков, только их собственные тяжелые ботинки заставляли лестницу неприятно скрипеть, а шум капающей воды давил на нервы. Изуку успокаивал расшалившиеся нервы глубоким дыханием, но сырой воздух никак не хотел оседать в легких, его с хрипом выдавливало, но сейчас не время для перекура, нужно собрать мысли и двигаться вперед по железным коридорам, по пустым, заброшенным комнатам. Среди наскоро брошенных вещей не было ничего постороннего, только измятые листы и мебель, не было объедков или иссохших костей, только забытый хлам. — Тут удивительно чисто, да? — Кацуки старался разбавить гнетущую тишину хоть чем-нибудь, потому что это невозможно прислушиваться к каждому шороху неспокойного металла и сгорать от страха перед неизвестным. Хотелось просто отвлечься ненадолго перед главной битвой, но Мидория только махнул головой. — Не отвлекайся и держись за мной. — Кацуки уже хотел возмутиться, но командир ушел вперед, не принимая возражений.       Мидория вел себя слишком тихо, чересчур сосредоточенно для такой около спокойной обстановки, но продолжал, прихрамывая, идти вперед и заглядывать в каждую комнату. — Вечно ты на меня бурчишь… Недавно еще нормально общались, а сейчас снова-здорово. Что теперь твоей дохуя придирчивой натуре не понравилось? — Кацуки заметил, как Изуку начал отстраняться, больше молчать, уходить в себя и безостановочно прокручивать мысли в голове, Бакуго пытался его растормошить, вывести из себя, но все оказалось тщетным. — Не лезь в мою голову. У нас работа есть.       Но в голову Мидории хотелось залезть, вытащить оттуда всех дребезжащих тараканов, чтобы вновь увидеть мягкую улыбку и слушать глупые истории, но чувствовался лишь холод промерзших помещений и знакомого незнакомца, как он тоскливо наблюдал за Бакуго своими темными глазами, поспешно отводил взгляд, сжимая губы крепче, успокаивал свою пустоту в душе, прокручивая в голове, что так и должно быть, так надо. Это правильно — наблюдать за злобным взглядом, чувствовать раздражение и неприятие напарника, потому что так всем будет лучше.       Подвальные помещения отзывались подозрительной тишиной, заставляя солдат нервно напрячься в ожидании скорой угрозы, но она, как назло, все не появлялась, Бакуго лишь дёргано оборачивался на шум любопытных капель, что редко падали с потолка, разнося по всему помещению тихое эхо. Это напрягало. Изуку чувствовал потаенную угрозу, потому что в пограничном секторе не может быть все так просто, но обстановка говорила об обратном. Гнездовья монстров находятся в подвалах, они уже должны были наткнуться хоть на что-то, на объедки плоти и кости, размазанную кровь или глухое рычание, скрежет когтей и тихий скрип старых сухожилий, но только пар тихим облаком поднимался к потолку, сопровождаемый шумным выдохом с губ. Его рассеивал легкий ветер из глубин помещения, разносящий по коридору старую пыль. — Мне все больше кажется, что тут вообще никого нет. — злобно пробурчал Кацуки из-под маски. Они снова спускались по ржавой металлической лестнице, Изуку тяжело опирался на больную ногу, неуклюже ступая по мокрым ступенькам. — Будь начеку. — Изуку небрежно спускался по лестнице, пытаясь зажечь сигарету. — Ты же помнишь тот случай на заводе? Вот тут примерно то же самое может быть, так что ведем себя тихо, словно нас тут и…       Мидория так и не договорил, поскользнувшись на одной из ступенек и кубарем скатился вниз. Сигарета отлетела в сторону, пропадая в бесконечной темноте лестничных пролетов, Кацуки попытался его схватить, но пальцы зацепили лишь воздух, и он обеспокоенно провожал фигуру своего командира, что приземлилась на лестничном пролете, звонко ударившись черепушкой о стену, эхо от удара быстро потонуло в кромешной темноте, но его отголоски еще дребезжали в металлических деталях. — Ты в порядке?! — Блять, сига… — нога ужасно ныла, напоминая о своем состоянии и существовании дыры в ней, которая отозвалась жгучей болью в воспаленную искусанную кожу, только Изуку старался игнорировать этот малоприятный факт, обращая внимание на более важные вещи: единственная сигарета выпала из кармана. Это было огромное упущение, потому что остальная пачка лежала в недосягаемом сейфе из его рюкзака, что преданно защищал содержимое от проливного дождя, но когда еще выпадет возможность спокойно постоять на улице и покурить… Он чувствовал, как раздражение новой волной расплывается по сознанию, добивая и так уставшие нервы. — Твою мать… — Тебя только это беспокоит?! — Кацуки быстро спустился, намереваясь помочь непутевому напарнику, но Мидория сам встал на ноги, пошатываясь, он пытался поймать равновесие, вглядываясь в размытые образы перед глазами, собирая картинку в голове в единое целое, только гул нарастал, мешая думать и ориентироваться на местности. Парень неуклюже облокотился на стену, придерживая голову рукой, такое ощущение, что одно неверное движение и она скатится с плеч, быстро перепрыгивая ступеньки и проверяя обстановку внизу. Такая глупая мысль, Боже, как она вообще пришла в голову Изуку? — Ну ты и задохлик. — Что есть. Идем. — Смотри не навернись. — Кацуки специально шел совсем рядом с Изуку, чтобы в нужный момент поймать это несуразное нечто, но Мидория только сильнее поджимал губы от этого безмолвного беспокойства, крепче цепляясь за хлипкие поручни и волоча больную ногу.       Хорошо, что винтовка осталась целой, его бы точно прибили на месте в центре, если бы узнали, при каких обстоятельствах она сломалась, хотя, это не такая уж плохая перспектива, Йоши, как минимум, будет действовать быстро и безболезненно, оторвет мутную голову, да и хер с ней. Все равно толку ноль.       Только автопилот сразу же вырубается, стоит звенящим ушам уловить знакомый, посторонний звук. Быстрые шаги и царапающие металл когти уже приветствуют их внизу этой червоточины. — Ну, вы нас не ждали, а мы приперлись. — Изуку прошипел это сквозь зубы, доставая из бокового кармана куртки Кацуки зеленую короткую палку. Она была маленькая и толстая, с металлическими штырями по бокам, а также с небольшим кольцом сверху. — Ты ебанулся?! — Бакуго отошел от Мидории, который без страха выдернул кольцо, там показалась длинная веревка. — Спокойно, — Изуку вытянул руку с сигнальным огнем над лестничным пролетом. — Лучше отойди. — О себе позаботиться не хочешь?! — у Бакуго хотя бы был противогаз для защиты, а вот Изуку не удосужился надеть даже защитную маску, прямо так с силой дергая за нитку. Пороховой механизм сработал, и в глаза тут же ударил яркий, красный свет, словно петарда взорвалась в руках и продолжала гореть теплым пламенем, что освещал бездонные пролеты, но этого было мало, и парень просто выпустил ее из рук, позволяя свободно лететь вниз.       Огонь оставлял за собой горький шлейф из дыма, угрожающе освещая пространство вокруг своим пламенем, Кацуки облокотился на перила рядом с Изуку, наблюдая за падением факела, пока красным не озарилась уродливая безглазая морда, что зубами поймала их маленький огонек. Вокруг одного пораженного собрались остальные, что слепо уставились наверх, выискивая свою жертву, но они глупо водили облезшими носами, пытаясь спрятаться от едкого дыма, что клубами собирался внизу. Кацуки ошалел от этой картины: на конце той лестницы их ждала верная смерть в лице десятков пораженных, что голодно щелкали своими зубами и обнюхивали лестницу. На последней ступеньке сырым табаком развалилась сигарета. — Черт, пропала… — Изуку нисколько не удивился этому виду, только продумывал наиболее удачную стратегию, чтобы остаться целым и защитить Бакуго. — Ладно, загасим их на лестнице, все равно я своим изящным падением привлек их внимание, выползли из своих нор и собрались все здесь…       Изуку поставил винтовку на перила, а сам присел, стараясь прицелиться в полутьме сигнального огня. По-хорошему, такое использовать нежелательно, привлечет слишком много внимания, но и в лоб идти нельзя, банально не отобьются, непонятно, есть ли там остальные зараженные, а если это только часть беглецов с полей, то дела явно плохи.       Автоматная очередь разрезала нагнетающую тишину, монстры тут же подобрались, прислушиваясь к выстрелам и устремив свой белый взор на нападающих, у Кацуки даже мурашки прошлись от такого зрелища, он нервно отпрянул от сосредоточенного напарника, что слегка подрагивал от напряжения, снова и снова пуская пули по безликой толпе. Они падали бесшумно, просто сваливались мертвым грузом на пол, заливая ржавый пол остатками мозгов и черной кровью, не успев даже пискнуть напоследок. Кацуки внимательно следил за этим безумием, не в силах отвести взгляд от красного сигнального огня, он угрожающе освещал зубастую морду, что пыталась его разгрызть.       Монстр прокусил внешнюю оболочку сигнального огня, можно было увидеть, как лопнувший металл с громким взрывом врезается в кожу, разрывая десна, зубы разлетелись в разные стороны, а гнилая челюсть отпала, обнажая часть красной глотки, зомби безмолвно взвыл, обжигаясь о бушующее пламя на его лице. Кацуки не мог отвести взгляд от настоящего адского существа, который беззвучно плакал от боли, пытаясь прикрыть пустые глазницы от карающего огня кровавыми руками, он словно мученик, и Бакуго было бы жаль его, если бы от этой картины не выворачивало наизнанку, заставляя давиться собственной желчью и непонятным сожалением, будто он сам горел заживо, только изнутри, сжигаемый своим собственным организмом.       Изуку затаил дыхание, заставляя себя не отводить взгляд. Это ужасно, смотреть на распаляющий пожар под его ногами, причиной которого является он сам, монстры сбивались в кучу, поджигая свою одежду и шипели, пытались выдавить из себя хоть звук, но получался жалобный хрип, который заставлял из ушей течь кровь, а из глаз катиться непрошенные слезы. Это ужасно. Его работа ужасна. Изуку продолжал стрелять, моля Бога о прощении, но снова и снова спускал курок, внимательно смотря на ад во плоти, но все больше погружаясь мыслями в свой собственный кошмар.       Эта атмосфера давила с самого начала, он так не любил подобные задания, что хотелось выть от отчаяния, потому что миссии в таких помещениях вызывали панику, даже после стольких лет работы он все еще не мог унять учащенное дыхание, глотать отравленный воздух снова и снова, чтобы просто двигаться, он не видел картинку перед собой, только боль и страх, что стелились перед мутными взором красной повесой аварийного света. Одни эти лампочки заставляли его опускаться в свой личный кошмар. — Изуку! — Мидорию дернули в сторону, откидывая на железные ступеньки, в голове болезненно загудело, он слепо повел взглядом, но увидел только расплывчатую фигуру Кацуки, что силой пытался отодрать от себя горящего монстра.       Он разрывал куртку зубами, стараясь добраться до заветной плоти, цеплялся руками за сопротивляющиеся конечности, но Кацуки, сжав зубы, с силой замахнулся мачете и отрубил голову зараженному, она полетела вниз, напрямик к полу, пока тело грузно опустилось у его ног.       Бакуго шумно дышал, дрожащими руками сжимая свое оружие, и не мог отвести взгляд от поверженного врага, о, да, это определенно повод для гордости, потому что он впервые сам спас своего напарника! Только радости от победы не было, только противное послевкусие дикой паники, ударная доза адреналина шалила на кончиках пальцев, заставляя его подрагивать, всего один миг, и вместо Мидории был бы действительно труп с разорванным горлом и пустыми, мертвыми глазами. Он все еще видел, как с лестницы показывается уродливое нечто, раззивая свою пасть опаленными губами, только острые зубы блестели в красном пламени, как он тянется кривыми конечностями к зависшему Изуку. Кацуки подскочил так быстро, как только мог, чтобы предотвратить ужасную трагедию, потому что отпевать своего напарника не хотелось до застрявших в горле слез, до предательски сжавшегося сердца, потому что терять человека не хотелось. — Эй, ты… — Кацуки обернулся на своего напарника, желая убедиться, что тот в норме и он действительно успел, но Изуку уже подскочил со своего места. — На кой черт ты это сделал?! О себе бы лучше подумал!.. — Мидория взял руку Бакуго и внимательно ее оглядел, на левом плече красовалась разорванная, кровавая куртка, под лохмотьями одежды виднелась прокушенная водолазка. — Да если бы я не успел, ты бы уже помер. Жить надоело? — он грубо выдергивает свою руку и злобно смотрит на Изуку. Он замирает от горького сожаления в изумрудных глазах, такой лютой ненависти, направленной не на него, но Кацуки от этого напора аж дергается, стыдливо отступая назад, блять, вот что он в этот раз сделал не так? — Не надо меня спасать, — не нужно жертвовать чем-то ради Изуку, идти на риски, рваться в бой и защищать. Ему больно. Банально плохо от чужой, незаслуженной заботы, он мог выносить это стремление Бакуго позаботиться о нем в свободное время, когда они так уютно собирались у фальшивого костра, Кацуки пытался его накормить, забрать явно лишнюю сигарету и уложить спать, перевязывал ногу и обрабатывал порезы. Он мог это понять, но не хотел признавать, что за него готовы умереть. Это было настолько неправильно, неестественно для его больного сознания, что от собственной жалости выворачивало наизнанку. — У тебя довольно простая задача пока что: держаться позади и учиться, это не так… — С чего ты взял, что я хочу тащиться за тобой?! — Кацуки злился, и Изуку видел это разгорающееся бешенство в сжатых зубах, подрагивающих пальцах на мачете. — Зачем я по-твоему вступил в армию? Чтобы хвостиком за тобой бегать?! Я хочу сражаться бок о бок с тобой, а не стоять в стороне! В чем тогда смысл?! — Чтоб ты не подох, блять! — Изуку кричит, пытаясь выразить всю накопившуюся злость, хочется вбить в блондинистую голову Кацуки одну простую истину: Изуку не надо спасать. — Кацуки, мне не нужно сейчас, чтобы ты сломя голову лез в бой, пытался прыгнуть выше своей безбашенной головы, просто учись и наблюдай, привыкай и не лезь на рожон! — А ты не прихуел?! Мне как по-твоему набираться этого самого опыта, если я постоянно стою в стороне? Как мне учиться сражаться, если я только и делаю, что бегаю за тобой! — Научись сначала оружие ровно держать! — Изуку хватает его за запястье, что нервно подрагивает, сжимая окровавленное мачете. — Послушай, я не хочу, чтобы из-за своей же дурости и горячего темперамента ты у меня тут коньки откинул, — Кацуки скалится собираясь возразить, но Изуку быстро отводит его за руку себе за спину и выставляет кинжал в защитном жесте, холодный металл упирается в горло зараженному, что незаметно подкрался со спины, из глотки вырывается булькающий рев, который перекрывает крик Мидории. — Держись сзади! — Да ты заебал! — но Бакуго грубо пихают в грудь, откидывая на лестницу, он наблюдает за тем, как Изуку отрубает голову зомби, быстро хватает винтовку и уже прицеливается, чтобы начать обстрел. — Просто доверься мне и не выебывайся. — пули стремительно врезаются в металл и головы противников, оставляя их без шанса на выживание, падая ниц перед огневой мощью в руках хрупкого парня.       Кацуки уже давно доверил ему свою жизнь, еще в том доме на первой неделе, даже не осознавая этого до конца, безоговорочно следовал за этой силой и опытом, но ему хотелось быть не просто «защищаемым», а настоящим напарником, на которого можно также положиться, доверить свою жизнь, знать, что Кацуки обязательно поможет и спасет, хотелось отплатить Мидории за неоднократно подаренный шанс на жизнь, искупить свою вину за идиотскую ошибку, и, в конце концов, стать достойным солдатом в рядах «Смертников», но Изуку просто не позволяет, все еще опасаясь летального исхода. Но Кацуки больше не жмурится перед слепыми глазами, не давится отвратительным запахом, а старается держать спину ровно и нагло смотреть в лицо опасности, даже если очень хочется заплакать. — Когда же ты начнешь мне доверять… — но его тихий шепот потонул в пылу битвы, в автоматной трели и злобном шипении.       Они отстреливались от врагов, не заботясь, что привлекут слишком много внимания, и так уже это сделали, собирая всю стаю у своих ног для жестокой кары над их пропащими душами, только вместо злобной ухмылки на лицо опускается скорбное выражение, омываемое кровью и сухими слезами, Изуку не говорит больше ни слова, пробираясь сквозь полчище зомби, отстреливаясь и разрезая воздух своими кинжалами. Он выражал всю свою ярость и ненависти этими резкими движениями, стараясь уйти от негативных мыслей. Но они пробирались сквозь рациональное мышление, заглушая вообще все звуки на фоне, повторяя одну и ту же фразу: «Ты облажался». Настолько сильно, что эта приятная привязанность к напарнику оседала тяжелым грузом, заставляя сердце болезненно ныть, потому что до боли хотелось этого тепла, но это было опасно, не только для самого Изуку, но и для Кацуки, потому что… Изуку банально не заслуживает всей этой заботы, а тем более того, чтобы ради него чем-то жертвовали, кидались в бой и защищали, это его обязанность — сражаться, когда руки уже непослушно дрожат, а глаза слепы из-за слез, защищать всех, когда сам не способен стоять на ногах, потому что его жалкую жизнь не стоит сохранять, плакать и скорбеть по такой потере времени и ресурсов. Только если все так и продолжится, Кацуки будет очень больно. Он будет рваться в бой, чтобы защитить тормоза Изуку, и встретит свой конец разорванным на поле боя. А для Бакуго Мидория такого не хотел, поэтому лучше сейчас отстраниться, держаться как можно дальше и не впускать в свое убогое личное пространство, чтобы Кацуки было не так больно отпускать.       Кацуки пытался с ним поговорить, наорать, сделать хоть что-нибудь, чтобы его услышали, прислушались, но все слова каплями разбивались о глухую стену в мозгу Мидории, они давили тяжелым грузом, словно вода, падающая с неба, заставляя волосы тяжело опуститься под их весом. — Какого хера ты меня не слушаешь?! Эй! Да постой ты! — Кацуки схватил Изуку за руку, заставляя остановиться и посмотреть на себя, но тот стыдливо опустил взгляд в землю, не собираясь вообще разговаривать.       На улице все еще шел дождь, смывал липкую кровь с одежды и волос, уносил все это в мокрую землю вместе с тяжелыми мыслями, сорок четвертый уже расправился с верхними этажами и обрабатывал раны в сухой машине, бережно перевязывая каждую царапину. Шино мило беседовала с Рюко, обсуждая их следующую цель, но все резко притихли, наблюдая за разгорающимся спором. — Чего это они? — Томоко обеспокоенно оглядела своих друзей. — Неужто подростковая драма? — Мидория в последнее время был очень мрачным, Бакуго, видимо, пытается выяснить, что случилось. — Чатора отрезал бинт и откинулся на переднем сидении. — Они только недавно стали напарниками и еще не умеют нормально работать друг с другом… — С учетом того, что Мидория — это большой ребенок, а Бакуго просто еще новичок, то получается… — Шино не успела договорить, когда Томоко ее перебила. — Гремучая смесь! — Типа того, интересно… О чем думал Айзава?       Изуку уставился на Бакуго, дождь стекал ручьями с его челки, словно слезы, но глаза оставались такими же пустыми и уставшими, какими Бакуго их всегда видел, только более грустными и тоскливыми. Они стояли в паре метров от машины, чтобы этот приватный разговор не услышали посторонние уши, но крики эхом расходились по всей округе, приглушенным шумным дождем. Изуку вырвал свою руку, отворачиваясь от Кацуки. Грубые слова слышать не было сил, отвечать тоже, только смиренно принимать свою жалкую судьбу и умирать от горькой правды. — С какого перепугу ты должен лезть в самую задницу, защищая других, а я должен стоять в стороне?! Объясни мне! Потому что я нихера не понимаю, почему ты себя так ведешь! — Бакуго толкнул его в плечо, заставляя отступить назад. — Не лезь не в свое дело. — Изуку глухо рычит, он хотел выглядеть угрожающе, но может только бестолково утирать влагу с лица. — У тебя мало опыта, чтобы лезть туда, где обычно я работаю, так что просто не рискуй жизнью понапрасну и позволь мне защитить тебя… — Думаешь я такой слабак, что не способен защитить ни себя ни тебя?! Ты сам видел, как я теперь сражаюсь! Я… — Что? Что ты? Привык к таким битвам? Научился сражаться не на жизнь, а на смерть? Я видел, как ты в очередной раз бездумно лезешь в самое пекло, пытаясь показать какой ты дохуя крутой и заботливый, но знаешь что? Мне твоя забота нахуй не нужна! — Не нужна? Ты бы подох там, если бы не я! — Кацуки снова толкает Мидорию, ноги проваливаются в глубокую лужу, но парней это не сильно беспокоит. — Наверное было бы славно, если бы я там сдох! — крик Изуку прерывает звонкая оплеуха, и тут срывает все тормоза, что Изуку так долго и трепетно устанавливал в своей голове, он замахивается левой ногой, но Кацуки ее захватывает и уже заносит левую руку для удара, но Мидория уже выставил блок. — Тебе не нужно меня спасать!       Бакуго ставит подсечку ногой, и Мидория падает на спину, разбрызгивая всю воду, они полностью промокли, валяясь в воде, перекатываясь то в одну, то в другую сторону, пока Изуку резко не подрывается с места, вставая в боевую стойку и утирая кровь с губы. — Да кто же спасет твою тощую задницу кроме меня! — Но Изуку снова замахивается левой ногой, только Бакуго в этот раз перехватывает ее у своей головы и фиксирует под правой рукой. Удар правой рукой. — И это я еще!.. — удар левой. — Веду себя как ребенок все время, пустоголовый осел!       Изуку резко убирает блок и вытягивает руки, он подпрыгивает на правой ноге, ударяя Кацуки в голову и роняет его на землю. Он сам обдирает ладони о мелкие камни, но быстро встает, пытаясь восстановить дыхание, Кацуки ловит воздух на земле, смотря сквозь треснувшую маску на серые тучи. Он почти не пострадал, в отличие от Мидории, который изредка замахивался и оборонялся, а вот Бакуго разбил ему губу. — Эй! Королевы драмы! Ну-ка быстро в машину, пока не заболели! — Сосаки подзывает их рукой, двигатель уже ревет, а все члены ее отряда уже расселись по своим местам, они ждут этих двоих.       Изуку жалобно смотрит на плачущее небо и плетется к машине, сильнее хромая на больную ногу, кажется, не стоило использовать замах ногой, но руками он бы ничего не смог сделать, а так хоть смог утихомирить бешеного напарника. Кацуки встает следом, в груди все еще тяжело, особенно ноют ушибленные ребра, не желая принимать в себя кислород, а через треснувший противогаз почти ничего не видно, он почти вслепую добирается до машины и садиться следом за Мидорией. В коробках в багажнике есть пара запасных противогазов, пока он там копается, Изуку быстро достал сигареты из своего рюкзака, он запихнул одну в рот, не успев ее зажечь, затем вытащил шприц с ампулой и заполнил его лекарством. Пока Бакуго, опираясь на спинку заднего сиденья, пытался найти противогаз, Изуку, не заморачиваясь, воткнул шприц с вакциной в верхнюю часть ягодицы Кацуки, пытаясь другой рукой откопать зажигалку в рюкзаке. — Ай! Твою мать! Ты хули там делаешь?! — Бакуго обернулся через плечо, но увидел только абсолютно отрешенное лицо Мидории, который уже убрал шприц и раздраженно рылся в рюкзаке. — Мидория! В машине не курят! — Чатора, кинул украденную зажигалку Изуку, тот неуклюже ее поймал и злобно глянул на сослуживца, но тот просто улыбнулся и отвернулся к Шино, обсуждая с ней планы.       Изуку смог закурить только в помещении. Он сжимал стучащими зубами сигарету, пока пытался прицелиться из винтовки, но пальцы так сильно дрожали, что прицел постоянно сбивался, Кацуки уже хотел дать ему свою куртку, чтобы его непутевый командир согрелся, но тот только грубо отпихнул от себя протянутую руку. — Блять, Изу, да что с тобой твориться? — Бакуго снова опустился на пол. Их оставили одних в квартире напротив дома, в котором проводилась операция. Задача была проста: обстреливать всех упырей, что появлялись из подвала дома или собирались сбежать. Сорок четвертый же самостоятельно проводил зачистку в доме.       Ему казалось, что пара метров между ними превратилась в километры, которые пропастью уходили вниз, забирая с собой кудрявую голову Изуку, до него не дотянуться, сколько бы Кацуки не пытался, его руку постоянно отталкивали, грустно улыбались или скалились, отказываясь от навязанной заботы. А Бакуго действительно пытался. Страховал, когда Изуку измученно опускался на больную ногу, пытался прикрывать спину, через силу удерживая мачете в руках и отсекая головы упырей, но все его попытки быстро пресекались, перекрытые тощим телом с шумным дыханием. Он следил за тем, чтобы Мидория стабильно ел, подогревал ему тушенку на маленькой таганке, чтобы не увлекался снотворным, о котором говорил Айзава, но Изуку так ни разу и не достал эту проклятую банку. Кацуки действительно старался заботиться о нем, чтобы загладить свою вину из-за ошибки, но его намерения грубо пресекали, выстраивая невидимую стену между ними, как на первой неделе.       И Кацуки не понимал, почему так происходит. У них были огромные проблемы в начале, которые парень пытается преодолевать, переламывая свою гордость, чтобы выжить в этом мире и не проебаться еще раз, он видел огромную разницу между их отрядом и сорок четвертым: они были слаженные. Идеальная командная работа с поддержкой друг друга, даже в самых сложных ситуациях они всегда стояли рядом, готовые помочь напарнику, между ними было такое безмолвное, но такое крепкое доверие и абсолютное понимание, что Кацуки было аж завидно, наблюдая за их красивой работой. Первый был абсолютно другим. Изуку тащил все на себе, отстраняя Кацуки от главной заварушки, прикрывая и его и свой тыл, не давал хоть немного подступиться к нему, чтобы достигнуть такого же понимания. И Кацуки до ужаса бесился. Злился, как ему так старательно вливали в уши про полное взаимопонимание в команде для лучшей работы, а по итогу полный раздрай в отношениях. Причем все было нормально, до определенного момента, пока их разговоры не превратились в пустые слова, которые со временем и вовсе пропали, оставив после себя горькое послевкусие желанного общества, пока приятные беседы, приправленные забавными шутками и историями, не испортились до простых и холодных приказов.       Изуку медленно курил, наблюдая за тарабанящим дождем в открытом окне, он крупными каплями разливался по подоконнику, стекая вниз быстрым ручьем, еще немного, и эта речушка доберется до носа ботинок. — Ничего. — тихо и сипло, настолько уродливо лживо, что Кацуки даже морщиться. — Пиздишь. — на голову Изуку упала тяжелая капля, он лишь поморщился, но даже не предпринял попытки отсесть или поменять положения, только сильнее сполз на пол, уже полулежа. — Кто мне буквально недавно втирал про хорошие отношения в команде? Доверие? М?       Мидория не ответил, только сонно моргнул, он не смотрел на Кацуки, демонстративно пялясь в это ублюдское окно. — Да хули ты там такого интересного нашел?! — Кацуки рычит, его бесит это равнодушие, это безразличие на бледном лице, что хочется просто разбить вдребезги эту глупую маску и достучаться до человека, настоящего, который заперт где-то там внутри, которого он видел в тот вечер, когда они рассказывали истории, когда тот нагло улыбался и безумно смеялся, человека, который безмолвно плакал в военном госпитале. Бакуго хотел увидеть Изуку, а не это бездушное нечто. Но командир только переводит взгляд на злобного Кацуки. — Прекрати вести себя как стерва! — Кацуки, чего ты хочешь? Мы работаем, справляемся, все нормально. — Изуку устало потирает глаза. — Не, нихуя! — Бакуго встает и подходит ближе, присаживаясь перед Мидорией, чтобы убрать эту пропасть хотя бы физически. — Я не такой тупой, Изуку, даже я, блять, понял, как сильно отношения в команде влияют на качество работы, ты же у нас дохуя умный, так что же не сравнил сорок четвертый и наш отряд? Они за две недели ни разу не пострадали и с блеском исполняли свои обязанности, а мы ели выбрались из того подвала, ты чуть не умер, да к тому же тебе почти оттяпали руку, — Изуку неопределенно дернул рукой, бинты неприятно собирались под водолазкой, но он и пальцем не пошевелит для собственного комфорта. — А все почему? Потому что ты такой охуенный и со всем справляешься сам! — Кацуки… — Не ты ли меня все это время наставлял, а? Так старательно учил, типа, смотри как надо работать! А по итогу? — Яйцо курицу не учит… — А кто виноват, что у тебя и правда мозги куриные?! Может, это я чего-то не понимаю, может, у тебя и правда есть какой-то неведомый замысел в твоей больной головушке, и все это имеет сакральный смысл, что ты позволяешь делать из себя бессмертного и отталкивать вообще всех, м? Ну, я жду. — Не лезь в мою голову. — Изуку рыкнул, поднимая тяжелый взгляд. Кацуки не мог понять, то ли он сейчас закричит, то ли расплачется.       Бакуго отсел обратно, тяжело опуская голову на руки, пытаясь успокоиться. Это какой-то бесконечный сюрреализм, а не реальность, в которой просто все не имеет смысла, поведение Изуку, его резкая смена отношения, и эта ублюдская погода за окном, что тяжелым бременем сваливалась на голову, прижимая волосы к макушке, весь этот зомби-апокалипсис вместе с непрекращающейся войной и абсолютно невозможное чувство собственной беспомощности. — Я хочу… — и Бакуго не может сформулировать эти мысли в связные слова, как описать те ощущения приятного общества у костра, разливающееся тепло от мягкого и тихого голоса, что так отвлекал от этой кровавой бойни и ужасающего мертвого вида напарника, как описать, что он снова хочет тот уют, который они внезапно построили, но так резко потеряли? — …чтобы ты мне доверял. — Изуку затягивается и поднимает на него убитый взгляд. Абсолютно напуганный, не верящий, словно он смотрит в глаза своему главному кошмару. И Бакуго не понимает этой реакции. Удивленно выдыхает, до чертиков испуганный этими мертвыми изумрудами. — Чтобы… мы снова просто разговаривали и… вместе отвлекались от всего этого ужаса. Я не знаю, что такого случилось, или что, блять, я такого натворил, что сделало тебя похожим на ходячий труп, но я хочу команду, как у Чаторы-сана, чтобы мы также доверяли друг другу и поддерживали. В плане, ты постоянно прикрываешь меня, но не даешь возможности отплатить тем же, а мы с Айзавой-саном очень беспокоимся за тебя, он, ну… — Что? — Кацуки даже удивился, как хрипло это прозвучало. — Он боится, что ты с собой что-то сделаешь. — Что? — Изуку непонимающе пялится, капля снова упала ему на макушку, заставляя Кацуки раздраженно вздохнуть. Черт, почему неприятно Мидории, а беситься Бакуго? — Тебе выписали снотворное, вот и беспокоится… — и тут Изуку закрывает лицо руками, что-то бормоча, он очень шумно выдыхает, с силой трет глаза и смотрит загнанно на напарника. — Я не брал его, я что, совсем тупой по-вашему? — Кацуки хочет что-то сказать, но сиплый голос его перебивает. — Господи, со мной все в порядке, не нужно обо мне беспокоиться, волноваться, заботиться или делать подобную ересь, потому что я в порядке, полном, абсолютно, я со всем справлюсь, и не надо трястись за жизнь, которая ничего не стоит, так сильно, потому что это бессмысленно… — Эй, ты хули творишь?! — Кацуки подскакивает с места, когда видит, что Изуку с шипением ткнул тлеющий фильтр в свое запястье, но тот на возглас не обратил никакого внимания, продолжая свою тираду. — Я просто, — Мидория захлебнулся словами, прикрывая обожженными руками красные глаза, он с силой давил на них, не позволяя скатиться горькому одиночеству в подтверждение его жалкой жизни. — Я просто не хочу, чтобы кто-то еще умер из-за меня, я больше не хочу носить эту кровь на своих руках, видеть смерти своих близких, это так больно, Кацуки, что ты даже представить себе не можешь, и это… — Изуку обнял себя руками, пытаясь собраться с силами. — И это просто невыносимо постоянно терять дорогих тебе людей. Просто… — И что теперь, отталкивать всех подряд, чтобы уберечь себя от этого? Ты себя слышишь вообще? — Кацуки внимательно наблюдает за напарником, кажется, у него все же получилось немного залезть в его голову, но весь запал сразу пропадает, когда по бледным щекам катятся скудные слезы. Он впервые видит, как Изуку плачет, и от этого зрелища становится так плохо, что хочется взвыть, расплакаться самому от чувства невероятной боли в уставших глазах. — Не себя. — совсем тихо проговаривает Мидория. Он впервые признался кому-то в этом, подпустил постороннего человека к своим демонам, открыл свои уродливые мысли и… Доверился?       Изуку плачет, захлебываясь соленой влагой, задыхаясь от нехватки кислорода и переизбытка чувств. Все то, что он долгое время взращивал в себе долгие годы, прорвалось сквозь плотину напускного безразличия, холодности и резкости, которыми он тщательно отгораживал людей от себя. Но привязанность уже появилась, когда он тихими ночами приглядывал за спокойным сном Кацуки, когда спасал от голодных монстров и слушал его ворчание по дороге на миссию, Изуку было так хорошо слушать тихий, скромный смех Кацуки над его глупыми шутками и историями Чаторы, что хотелось снова погрузиться в эту теплую атмосферу. — Я просто… Я… — Изуку глотал слова, пытаясь унять разрастающуюся истерику, но она бурно капала с его глаз жгучими слезами, застревала в горле плотным комом, не давая вдохнуть кислород. — Я не хочу, чтобы ты закончил в той палате, — Кацуки вздрагивает от одного упоминания военного госпиталя, но продолжает стойко следить за реакцией Изуку. Инстинкты Бакуго подсказывают, что сейчас случится либо полномасштабная истерика, либо полноценная паническая атака, но все равно боязливо ожидает продолжения скомканного монолога напарника. — Я не хочу, чтобы ты умер из-за меня, или страдал потом, из-за того, что умер твой напарник, это происходит слишком часто, Кацуки, почти все «Смертники» так заканчивают, и… — Изуку глубоко вдыхает, пытаясь успокоить мысли. — и, я не хочу, чтобы ты проходил через такое, не сейчас.       Кацуки молчит, обдумывая его слова, но на ум приходит только одна мысль, которая кажется Бакуго наиболее логичной. — Тогда, — после долгого молчания начинает он, и Изуку замирает в ожидании вердикта. — Давай будем прикрывать спины друг другу, чтобы избежать лишних смертей. Потому что я все еще не хочу тебя терять.       Блондин протягивает ему руку, всю забинтованную, в шрамах, кое-где все еще видятся короткие полосы царапин, уже почти зажившие, но все еще болезненно отзывающиеся где-то в глубине сознания, но рука держится твердо, уверенно, словно спасательный крюк, за который можно зацепиться. Дрожащие руки не слушаются, они опасливо тянутся к этому теплу и не сильно сжимают ладонь, боясь, что наваждение уйдет, только твердая рука сжимается сильнее и легко подтягивает к себе хрупкое тело, заключая в действительно согревающие объятия. — Первый шаг к хорошей командной работе, да? — тихо говорит Бакуго, накрывая их обоих своей курткой. Изуку дрожит не то от холода, не то от непрекращающихся рыданий, он только тихо всхлипывает, вжимаясь в попытке согреться сильнее, чувствуя, как зияющая пустота внутри на миг отступает, заставляя прочувствовать весь спектр его подавленных эмоций. Бакуго аккуратно поглаживает его волосы, пока наблюдает за стекающим дождем за окном.