Долли Фокс

Чайльд уходит на больничный слишком неожиданно, и даже не уточняет причины, прежде чем сделать это. Но он, тем не менее, уже какой день не появляется в школе, и Скарамучча этому не рад от слова совсем. Он и без того смотрел на всех одноклассников и других людей из его окружения как на клоунов в цирке, и ощущались они именно так – своими примитивными развлечениями, примитивным мышлением и примитивными идеями для разговора. Все знают, что Скарамуш не приветствует дружеские беседы, но все не шибко умные девочки, которые тащатся по эмо-боям вроде него, каждый день окружают Скарамуччу своим галдящим кругом. Его одноклассники выглядят так, будто находятся в зоопарке. Они все разговаривают слишком громко, ведут себя слишком раскрепощенно и не вызывают ощущения надежды на будущее поколение. Зато Чайльд не такой. С Чайльдом интересно проводить время, чем бы он не занимался, интересно обсудить что угодно и послушать его навязчивую болтовню. Помимо всего прочего, трахаться с Чайльдом тоже очень неплохо, но это была лишь одна из составляющих его хороших черт. Именно поэтому Тарталья был его единственным другом уже достаточно продолжительное время. Да, про особые привилегии в его отношениях Скарамучча не любил разглагольствовать, но не мог отрицать, что их не было, иначе Чайльд не брал бы его на вечеринках, куда они ходили, или прямо у Скарамуша дома – он ведь все равно жил один, почему бы не пользоваться возможностью. А ещё Чайльд прекрасно осведомлен о какой-то нездоровой зависимости Скарамуша в присутствии рыжего рядом, и не сказать, что он считал это чем-то сильно отталкивающим – раз ему нравился злобный коротышка, то в чем проблема? Но обстоятельства складывались так, что Скарамучче приходилось буквально выживать в те дни, когда Чайльда не было рядом. Да, он все понимает – Тарталья болеет, и он обязательно навестит его после школы, причем не только чтобы утолить голод одиночества. В конце-концов, Скарамуш просто боялся, что его бросят снова, и цеплялся за возможность быть с кем-то рядом, как утопающий в море за тонкую соломинку. А Чайльд не был против дать ему это спасение. – Я живое? – Нет. – Я двигаюсь? – Не-а. – Меня используют люди? – Ну, в какой-то степени очень даже. – Эй, не смешно! Мона хохочет, когда лицо Скарамуша краснеет от злости, а он уже тянется руками, чтобы как следует встряхнуть ее за шиворот. – Эээ, оставь свою агрессию при себе. Негоже на девушках срываться! – Мона перехватывает его за руки и начинает с усилиями отпихивать от себя. – Да что ты! Я всё ещё помню, как три года назад ты сломала мне ребро, так что не жужжи тут! Скарамучча дотянулся свободной рукой до лица Моны и ущипнул ее за нос. Они готовы были подраться каждые несколько минут общения, особенно во время игры в крокодила, когда Мона то и дело загадывала что-то из ряда вон выходящее, и были вещи, о которых Скарамучча и знать не знал. – Так, ладно. Я сделан из металла? – Ну, если честно, я понятия не имею. Может, из металла. – О, все, с меня хватит. Не горю желанием тратить свое время на игру для инвалидов. Скарамучча церемонно закатывает глаза и лезет в карман за сигаретами. Курить на школьном стадионе за футбольным полем – не лучшая идея, но кто он такой, чтобы считаться хотя бы с одним из пунктов устава? Он перестал произносить клятву перед американским флагом еще в начальной школе, за что его почти уже выгнали, но Райден тогда зачем-то настояла на том, чтобы администрация закрыла глаза на его проблематичный характер. Впрочем, потом Райден просто оставила его одного в квартире и уехала куда-то, после чего Скарамучча никогда не больше не видел, но и желанием не горел. Однако, это уже другая история, о которой он так же не хотел вспоминать. Скарамуш сунул сигарету между губ и пошарил по карманам в поисках зажигалки. Ее там, к превеликому сожалению, там не оказалось, и только потом он вспомнил, что на постоянной основе просил Чайльда поделиться с ним. А Чайльд рядом с ним всё ещё не появился. Скарамучча раздраженно плюется на чистый асфальт. Его настроение портилось с каждой минутой. – Ну и че ты раскис? – лицо Скарамуша, которое приобретали выражение в разы недовольнее обычного, не ускользнуло от взгляда Моны. – Ходить с недовольным ебалом – негласное правила общество эмо-боев? – Молодец, пошутила, – он закатывает глаза. – Слушай, я не в настроении сейчас о чем-то говорить. Даже покурить, блять, не могу. – О-о-о, – протянула Мона, – ну начинается. Что у опять случилось? – Ничего. Отвали. – Даже если ты не скажешь, мне не сложно будет разложить карты на твою проблему. Ничто не скроется от глаз астролога Мегистус! А теперь поясняй. – Вроде я понятно сказал, что не хочу ничего тебе говорить. – А вот непонятно! Терпеть не могу твое недовольное лицо. – Так не общайся со мной. В чем проблема? Мона тяжело вздохнула, будто пыталась разговорить самого неразговорчивого человека в мире. – Ага, ну да. Ты не общался со своим Чайльдом два дня, а уже выглядишь так, что готов умереть прям здесь. Боюсь представить, что будет, если я вдруг перестану составлять тебе компанию прогуливать уроки. – "Со своим Чайльдом"? Ты серьезно? Я плевать на него хотел. Да, Скарамучча лжец, причем не абы какой: однажды он сумел провернуть нехилый ряд афер, где выставили виноватыми всех, кроме него, хотя сам Скарамуш уже давно заслуживал отличления или как минимум крупного штрафа. Но когда он пытается соврать о том, что не скучает по Чайльду, или что не хочет трахаться с ним, не любит и вообще презирает, то это видно сразу. Может, не всем, но Мона знает его достаточно долго. Да, Скарамучча на самом деле хочет, чтобы Чайльд сейчас хотя бы стоял рядом. День без него тянется слишком долго, а общество становится все больше ненавистным, а на зубах Скарамуша и без того скрипела злоба. – Верю-верю. Ничуть не сомневаюсь, что ты говоришь искренне, ага, – Мона с наигранной гримасой смирения активно кивает головой. С каждой секундой Скарамушу все больше хочется то ли сломать ей нос, то ли разрыдаться. Он спешно выкидывает из головы последнюю идею. Не настолько же ему плохо, да? – Знаешь, я уже очень близок, чтобы въебать тебе не смотря на моральные принципы. – Значит ли это, что я права? Скарамучча не хочет отвечать. Он не сопляк и не слабак, но он все, чего он желает в данный момент – сильных рук с едва заметными веснушками по всему телу. Грубой хватки на бедрах, укуса на плече или шее, прикосновений губами к его кадыку, да что угодно, кроме этого ужасного одиночества. Раньше Скарамуш думал, что привык быть один, но теперь очень сильно усомнился в этом. Он считал это слабостью – по крайней мере, тактильный голод, который испытывал. – Думай, что хочешь. Чайльд возвращается лишь спустя неделю. На самом деле, он почти обиделся на то, что Скарамуш его не навещал, но тот легко парировал с аргументом "не заслужил". По крайней мере, он сказал так только в первую их встречу после такой своеобразной пытки для Скарамуччи; когда у них нашлось время уединиться у него дома, Скарамуш дал понять, что скучал. Очень сильно.