Эстернат
Перед тем, как навестить наставника, прогулялись по парку. — Хорошее было время, а? — Помню смутно, — Мари грустно вздохнула, — как-то всё размыто в памяти. — Графиня нас частенько хвалила, — подбадриваю её. Приют Эстер создан для детей-сирот. Договорившись с ней, родители буквально сбагрили нас в приют, а сами отправились путешествовать, заниматься собой и просто жить. Конечно же, мы слышали то, что это лишь нам во благо, ради нашего будущего. Да, знаю, что они старались дать нам наилучшее образование, развить в детях какие-то таланты, особенности, но лучше бы почаще интересовались нашими интересами. Обижена ли я на родителей? Нет. Есть ли травмы? Да. Дети запускали в небо механических птичек и наблюдали за изобретениями. — А потом, — усмехнулась, — роботы восстанут и поработят нас. — Или, — смотрю на то, как птичка упала, — нет. — Так быстро? Почему она упала перед куполом? — Возможно, — размышляю, — распознавание предметов не установили в систему, или же, потеряла радиосигнал. — Что-то на умном. — Девочки. Графиня не изменилась за двенадцать лет. Такая же статная, лаконичная и красивая женщина. — Здравствуйте, — оборачиваемся, — чудесно выглядите, — хором. — Спасибо, — смущается, — рада, что вы вернулись домой. Как Германия? — Стоит, — Мари, — как посмотрю, — восторженно, — с каждым годом всё лучше и лучше. Браво. — Стараемся. Мои приюты работают уже сорок лет, и за это время прогресс на месте не стоит. Не жалеете, что уехали? Частично. — Всё решили за нас, — отвечаю, — много ли выпускников стали кем-то знаменитым? — Достаточно, — кивнула, — они занимают высокие ступени в своих сферах, и благодаря им, приюты ни в чем не нуждаются. У нас есть Коля, — указывает на белокурого мальчика лет пяти, — и он сегодня целый час переводил для меня японский язык. — Внедряете систему обучения на международный уровень? — Да, Евгения, вы правы. Многие интересуются моим методом. Эстер провела нам экскурсию по приюту, рассказала о своих учениках, а после пригласила в свой кабинет на чай. Вспомнив старое, нахохотавшись вдоволь и расслабившись, обсудили последние новости: — Мне известно о том, что Николай и Пётр завещали всё своё имущество на нужды моих приютов, но, — нервничает, — претендовать не буду. Чужого не надо, тем более, таким способом. Минус один подозреваемый. Мы ещё успели поиграть с ребятами у озера, и починить механическую птичку. — Вы такая умная тётя, — мальчонка смотрел влюблёнными глазами, — я бы на вас женился. — Тогда, — взъерошила ему волосы, — лет через двадцать увидимся. Попрощавшись, сразу же разъехались. Мари по магазинам, а я домой переодеться, и сразу же на работу. Бриллинг заметил меня в отделе, бросил взгляд на часы и улыбнулся. — Прошу, — кивнул. — Благодарю. — Так-так, — снова сел на стол, — я в предвкушении. — Эстер непричастна к убийствам Ахтырцева и Кокорина, наоборот, графиня заявила, что не собирается претендовать на неожиданное наследство. — То есть, Ахтырцев сказал правду, и это был порыв доброй воли? — Именно так. — Потрясающе! — очень рад, — справились вы за два часа и одиннадцать минут, — оценивающе оглядел. — Спасибо. Что с Ульяновым и Амалией? — Ищем. Всё под контролем. Можете приступить к своим обязанностям. — Простите, но я немного не понимаю, — выдохнула, — из сыскной полиции меня уволили, так? — Так, — промурчал. — И что мне делать? — То же, что и в сыскной. Для всех вы всё ещё сотрудник, но для моих ребят — коллега. — Теперь, мне всё ясно. — Отлично. За работу. Ксаверий Феофилактович с презрением наблюдал за мной. Во взгляде таилась тихая ненависть и, как показалось, зависть. Грушин не может принять новое начальство и его работу. — Карницкая. Олег. Лысый, худой, с какими-то непонятными чёрными усами. Он неопрятный, хамоватый и от него пахнет жареной рыбой. — Слушаю. — Пошли кофе попьём, а? — подмигнул. Я толкнула рядом стоящий стол в сторону Карпенко, упирая его в ноги коллеги. — Даже не подходи ко мне. — Брось. Чего ломаешься? — Оглох? — разозлилась, — как-то по-другому объяснить? — А что такого? Мне хотелось ему высказать всё, что накипело за время работы, но недовольный взгляд Ивана Францевича охладил мой пыл. — Зайдите ко мне, — прошёл мимо. Жень, первый день в новой должности и первый выговор. — Шеф, — хочу оправдаться, — это вопиющий случай, буквально единичный. — Вы про Карпенко? — ухмыльнулся, — он мне тоже не нравится. Вы должны помнить, что не стоит показывать свои слабые места и позволять управлять собой через психологические травмы. Ваш молодой человек скончался от передозировки? — Как вы это делаете? — истерично. — Прошу, ответьте. Время идёт, а боль не утихает. Внутри всё обрушилось от одного лишь воспоминания. — Моё личное дело было увлекательным чтивом? — Этого там нет. Вы не знали, да? Сколько вам было? Семнадцать или восемнадцать? — Семнадцать. — Вы эффектная блондинка с потрясающей фигурой, которой может позавидовать каждый, имеете отличное образование, манеры, и я уверен, что окажись кто-нибудь другой на вашем месте, — улыбается, — он бы вёл себя иначе. Вы мужчин не подпускаете близко к себе, — вновь встал за моей спиной, — а от меня шарахаетесь. В анкете было указано, что вы никогда не имели вредных привычек: наркотики, алкоголь и никотин. Но молодость же всё простит, — отходит, — верно? Бриллинг начинает меня раздражать. — Первые три года вашей студенческой жизни были весьма активными: организатор, староста, лучший студент курса, постоянные олимпиады и конкурсы, а потом, — щёлкнул, — ничего, лишь учёба и только. Что могло такого произойти? Либо у вас резко пропал интерес, сомневаюсь, либо случилась трагедия. Слишком личная, — сел рядом со мной, — то, что задело до глубины души и не отпускает до сих пор. Разбитое девичье сердце? Нет. Пройдет через год. Что-то более серьёзное. Наши отношения с Франциском начались в тот момент, когда мне исполнилось семнадцать лет, а ему двадцать. Он был высоким, красивым брюнетом с голубыми глазами, загорелым. Вёл себя очень вызывающе, флиртовал со всеми девушками, был душой компании и главным тусовщиком. Типичный плохой парень, который нравится всем. Учился в одной группе с Марией, но на занятиях был редко, так как являлся выходцем из влиятельной семьи Франции. А значит, что за прогулы ему ничего не будет. Всё проплачено. Франциск из Франции имел прозвище «Туфранс». Влюбившись до беспамятства, я не замечала абсолютно ничего, начиная от грубости и заканчивая изменами. Каждая ссора — его вина, но наивная Женя считала иначе. Она извинялась, кричала, умоляла не обижаться, просила обнять её, или хотя бы взять трубку… Девчушка рыдала, говоря о том, как сильно любит человека, которому не нужна. Это сейчас Евгения выросла, стала гордой сильной птицей, которая никогда не станет унижаться перед мужчиной, а вот Женечка была совсем другой. Он называл меня Дженей. В тот день было посвящение в студенты, и конечно же, вечеринка с кокаином, марками, травкой. Как такое могло случиться в престижном институте для аристократов? Гулять нам никто не запрещал. Мари запретила мне идти туда, из-за чего я устроила дичайшую истерику, скандал, но всё равно осталась в женском корпусе. — Ты — дура, поняла? Уходить надо, а не бежать к нему! Оно того не стоит! — Много ты понимаешь! Это любовь! — Это пиздец, Жень. Одна из присутствующих девушек отправила мне фотографию её с Франциском поцелуя. Я написала ему огромнейшее письмо о том, как устала и больше не намерена его терпеть, а после отключила телефон. Посреди ночи нас разбудили сирены скорой помощи и полиции... Как объяснили друзья, его расстроили мои слова, и Франц решил упороться в ноль, дабы показать мне, что и без меня хорошо. Доказал… А виню себя за то, что сквозь розовые очки не увидела истинного лица человека, поступков, и не ушла от него. Возможно, Франциск был бы жив… С тех самых пор, любое излишнее мужское внимание заставляет меня напрягаться. Вдруг, погрузившись в любовь с головой, я вновь не замечу какую-то важную деталь, способную повлиять на дальнейшую жизнь? — Почему вы вините себя? — заметил, что я задумалась. — Надо было думать головой, а не сердцем. — Я вам неприятен? — Вы мне непонятен, — сжимаю рукав пиджака. — Вас ещё и детстве недолюбили, да? Не хватило отцовской любви, материнской заботы… Иначе, вы были бы более мягкой, нежной и улыбчивой. — Разве? — усмехнулась. — Да. Улыбка у вас красивая. И без капли искренности. — Карницкая, — смотрит в глаза, — дедукция это ещё и умение считывать чужую боль. Наша работа жестокая и неприятная, она сломает и перевернёт всё внутри, а со временем, вы очерствеете. — Как вы? — О, — улыбается, — нет. Когда вы с Фандориным отправитесь на покер к Зурову, то ваша задача быть сексуальной, раскрепощённой и уверенной в себе девушкой, которая может похитить сердце любого мужчины. — Мне надо стать эскорт-сопровождением для Ипполита? — Вы начинаете мне нравится. Да… — Отлично. Из графини в эскортницу. — Нет-нет-нет, — машет руками, — за пределами отделения и в нерабочее время — графиня Карницкая, а здесь и прямо сейчас, в том числе, на задании — тайный агент Третьего отдела. Разница есть? — Огромная. Я поняла вас. — Фандорин будет богатеньким художником, который очень любит покер. — Он играть не умеет… — Разве? — Уверена. В дверь постучали. — Шеф, там Воробьёва и Попова привели. Мёбиус выдал ошибку, священник не хотел убивать простого работягу, более того, они даже не знакомы. Программу отправили на доработку. — Чем займётесь вечером? — Прогуляюсь, — спокойно ответила, — а вы? — Фандорину привет и скорейшего выздоровления. — Вы можете сюда не лезть? — прикусила губу. — Простите-извините, — по-театральному приложил руку ко лбу, — хорошо, обещаю, больше никакой слежки и прочего. — Наконец-то появилось право на личную жизнь. — Эраст в вашем вкусе, Карницкая? Не поверю. Вам какое дело? — Евгения, — фыркаю, — у меня есть имя. — Да, — кивает, — я знаю. Хорошего вечера. — И вам, Иван Францевич. — Шеф, — напоминает, — Карницкая, шеф. — Евгения, — расхохоталась, — Иван Францевич, Евгения. — Какая вы, — тоже засмеялся, — ух!Вечер
Неподалёку от многоквартирного дома, в котором жил Фандорин, расположился живописный сквер. Там и прогуляемся. Эраст задал мне миллион вопросов, напомнив Бриллинга. Я рассказала ему обо всём произошедшем сегодня. Он слушал с блеском в глазах. — Что скажешь? — Амалия. Она не выходит у меня из головы. Все приводит к ней: государь, студенты, Ульянов. — Бежецкая медийная личность. Ей свойственны такие знакомства. Необходимо сказать Бриллингу о твоих мыслях. — И как он? — сразу же забыл про певицу, — строгий начальник? — Своеобразный, — подбираю слова, — импульсивный, но думаю, что лучше познакомиться с ним лично.Два дня спустя
Фандорин наконец-то вышел с больничного. Швы сняли вчера. Амалию и Ульянова всё ещё не нашли, а значит, этим вечером мы будем вытягивать информацию из Ипполита. Алкоголь, покер и азарт. — Что скажешь? — Гений, — ошарашен, — меня тоже приняли в Третий отдел, — прошептал, — представляешь? — С повышением. — Господа, — Бриллинг широкого улыбнулся. Иван Францевич выглядел сегодня очень свежо. Серый костюм с жилетом в клетку, белая рубашка, и обворожительный аромат. В нём есть харизма. Она вызвана манерой речи, поведением, Бриллинг вызывает неоднозначные эмоции, ощущения. Притягивает, но это не моё. — А вы завтракали сегодня? — закатывает рукава, — Карницкая, помогите, будьте так добры. До этого вы как справлялись? — Конечно. От моего прикосновения у него пошли мурашки по коже. Выражение лица не изменилось. — Да, — ответил Эраст. — Да. — Отлично, — кивнул, — благодарю. Вас ждёт покер. Фандорин, играете? — Конечно. Я усмехнулась, а Бриллинг подозрительно прищурился. Никто не поверил. — Конечно нет, — признался. — Научу. Присоединиться не желаете? — У меня горы документации на столе, которую надо разобрать. Присоединиться не желаете? — Лучше покер, — поджал губы. — Я помогу, — мило улыбнулся, — но позже. Нет, меня всё же трясёт от Бриллинга, а точнее, я от него «шарахаюсь». Все эти «помогите», его улыбки, взгляды, личные вопросы и применение дедукции — проверка на прочность. Я улыбаюсь, мила с ним, приветлива, но долго ли так продержусь?