Пламя

      Гермиона всегда чувствовала лижущие языки тёмного пламени где-то между ребер: пламя было слабым и немощным, как умирающий старик. Но стоило ей совершить что-то несвойственное образу золотой отличницы из Гриффиндора, и пламя опасно жгло где-то в области сердца. Оно набирало силы, заполняло вены и рождало мурашки на затылке.       Сначала это были незначительные вещи: сжульничать с домашним заданием из-за усталости, заколдовать метлу одному из слизеринцев перед матчем по квиддичу. Это были детские шалости, которые близнецы Уизли впитали с молоком матери и переросли в возрасте трёх лет. Но маленькой веснушчатой Гермионе это казалось вопиющим нарушением всех моральных нравов и расстройством для мамы с папой. После таких эпизодов «наваждения» она словно просыпалась и с усиленным старанием делала дополнительные задания, чтобы закрыть оплошность по прошлому. Никто из преподавателей даже не замечал крайне редкого отсутствия домашних заданий, но малышка Миона, прежде всего, должна была быть чиста перед собой. Однажды, в очередном приступе стыда за проступок, она даже подкинула отвратительной компании Малфоя шоколадки, которые бабушка спрятала в её чемодан в качестве заначки. Гермиона разрывалась между мыслью, что невоспитанные, злые люди заслуживают пинков и что она не должна причинять зло ради зла. Какой толк, если с утра Гойл наденет заколдованные ботинки и они будут отплясывать пасодобль по пути на урок зельеварения? Разве он после этого одумается и станет хорошим мальчиком? Но приятное чувство восторга, трепещущего и запретного, порой заслоняли рационализм и выпускали маленьких, совсем крохотных чертиков наружу. В самом деле, никто ещё не умер от невыполнения домашнего задания и танцующих ботинок.       С наступлением волнующего подросткового периода «темные вещи» Гермионы стали ощутимее: целоваться с Флер Делакур в спальне, пока все на обеде; трепетно удовлетворять себя, представляя сцены из «Кармиллы»; нарочно портить Рону домашнее задание, когда он переходил даже свои границы заносчивости. Один из случаев с Роном заставил Гермиону Грейнджер буквально залить темное пламя и убрать его в темный ящик.

***

      4 курс, кажется, был даже тяжелее, чем предыдущие. Непокидающее чувство надвигающейся опасности. Участие её юного, неокрепшего друга Гарри в чертовом волшебном турнире. Постоянно маячащий рядом, очень милый и воспитанный Виктор Крам, который не интересовал её как романтическое увлечение. Окончательное осознание своей ориентации. Первый поцелуй с девушкой, по которой сходил с ума её лучший рыжий друг.       И, наконец, лучший рыжий друг. Рональд Уизли, несмотря на свою очаровательную натуру, был той ещё занозой в заднице. И, видимо, этот год стал расцветом его идиотизма: ссора с Гарри без попытки даже выяснить, что произошло и как его имя оказалось в кубке. Использование Гермионы как почтовой совы и, о Мерлин, его ревность. Долгое время Грейнджер вообще не понимала: он ревнует её или Виктора Крама? Как только они оказывались в поле зрения, выражение его лица приобретало зеленоватый оттенок. И при любом удобном случае он не затыкался, читая подруге лекции о неразумности этого общения. — Гермиона, ты не можешь с ним общаться! Это буквально предательство, — Уизли сжал кулаки, перед глазами калейдоскопом пролетали картинки со Святочного бала. — Он просто хочет выведать у тебя полезную информацию и использовать в своих целях. — Рон, ты невыносимый идиот…       Гермиона целый день провела с Гарри в библиотеке, пытаясь помочь подготовиться к испытанию. Вопреки совести и правилам. Да, в последнее время она жила девизом «вопреки». Голова гудела, переполненная информацией. Когда девушка закрывала глаза и массировала виски, перед глазами маячили перелистываемые страницы. — Нет, подожди! — Юноша судорожно огляделся, словно пытаясь найти аргументы в пользу своих слов. — Его мог надоумить Каркаров, он же. Ну. Понимаешь, он плохой. Темный, как Малфой и его семейка. — Гермиона не смогла сдержать смешок.        Мерлин, это звучало как детский лепет. «Плохой» — «хороший». Кажется, Рональду пора начать читать маггловскую философию и прекратить использовать столь узколобые понятия.        В ответ на пренебрежительный смешок подруги, Уизли насупился и покраснел. Он всегда проигрывал в спорах с ней. Ему не хватало рациональности, логических цепочек и словарного запаса. Но желание достучаться до волшебницы искренними намерениями, считал Рон, намного важнее и сильнее. Да, порой он явно забывал, с кем имеет дело. — Рон, это мое личное дело. И я сама буду решать, общаться мне с Виктором или нет, — слова прозвучали жестко и беспрекословно. Кажется, собеседник даже вздрогнул. — К твоему сведению, мы с ним вообще не обсуждаем турнир. Мы оба сыты этим по горло. — Грейнджер смягчилась. В конце концов, это был просто Рон.        Её лучший друг Рон, нелепый, но усиленно борящийся за свою правду. И последнее, что Гермиона хотела от общения с ним — бесконечные распри по вопросам Виктора Крама. — Тогда зачем?.. Зачем ты ему нужна? — Неподдельное недоумение этих слов выбило почву из-под ног. — Ты… Ты правда думаешь, что я не могу быть ему интересна? — Сердце, кажется, упало в желудок и растворилось в кислоте. Нет, ей послышалось. — Я только серая заучка? Такой ты меня видишь?       В гостиной воцарилась мертвая тишина. Рон даже не пытался извиниться. Он даже не придумывал чертовы извинения в своей голове. Вместо этого он сосредоточился на звуке потрескивания дров в камине. Самоанализ настигнет его позже.        Гермиона скривилась, чувствуя на языке вкус кислоты. Кислоты, которой хотелось плюнуть Рону прямо в веснушчатое лицо. Кислоты, которая требовала немедленного освобождения. Девушка пыталась сосредоточиться на своем дыхании: она не хотела тратить последние силы на слёзы и словесную перебранку с другом. Но все естество требовало отстоять себя. Доказать, что она может быть интересна кому угодно. — Что, Рон? — Тёмное пламя в глазах опасно заплясало. — Я пустышка? Пустышка-заучка, которая всегда приходит тебе на помощь и помогает сделать домашнее задание, чтобы он не опозорил мамочку!       Девушка выглядела так, будто бы сейчас издаст рык и бросится на свою добычу.       «Глупый, глупый. ТЫ НИКЧЕМНЫЙ, РОН!»       Как он посмел? Как у него только хватило совести сказать такое ей? Сказать это Гермионе, которая заботилась о нём, как будто его самооценка и состояние — самая хрупкая вещь в мире. Самолюбие точно хрусталь.       «Он сказал это случайно, правда? Он ведь не имел ввиду ничего плохого. Мы… Мы же друзья. Он не мог это сказать».       Гермиона Грейнджер была соткана из противоречий. — Гермиона, в самом деле, не заводись! — Словно пощёчина. Очередное обесценивание от него.       Чаша ярости резко перевесила чашу доводов в пользу оставления этого разговора. Кончики пальцев задрожали. Грудная клетка беспорядочно вздымалась.       «Ты должна дать ему ещё один шанс. Пусть скажет что-то, что спасёт его. ПУСТЬ СКАЖЕТ, ЧТО ОН НЕ ДОСТОИН ТВОЕГО ВНИМАНИЯ!»       В стремлении установить равновесие в своих мыслях, девушка попыталась успокоить дыхание и сосредоточиться на ощущениях. Она была безумно зла. Нет, она была в ярости. Дикая, обжигающая, невыносимая ярость душила гортань. Ярость требовала возмездия: никто не смел обращаться так с Гермионой Грейнджер.       Волшебница всхлипнула. Чувства накрывали лавиной, не давая даже шанса разобраться. Гермиона чувствовала себя маленькой девочкой, потерянной и слабой. Гермиона чувствовала себя воплощением Адского пламени, опасного даже для самой себя. Кто ты, Гермиона Джин Грейнджер? — Уходи. — Последние крупицы стабильности были потрачены на эту фразу. Рон в самом деле забывал, с кем он имеет дело. Или совсем не знал.       Девушка надеялась поднять голову и увидеть, как Уизли скрывается в комнате мальчиков. Но он стоял как истукан, смотрел на неё и растерянно хлопал глазами. Он никогда не видел Гермиону такой. Даже когда нелестно высказывался о домашних эльфах.        «Тогда зачем?.. Зачем ты ему нужна?»       Кто-то поставил в её голове пластинку, повторяющую треклятую фразу. Словно под кожу загнали иголки. В последний раз она чувствовала себя так при лихорадке. Да, наверняка она простудилась и её просто лихорадит. Гермиона Грейнджер весьма неплохо обладала навыком самовнушения. — Я просто пойду спать. Как перепсихуешь…       У Рона Уизли не было шанса закончить предложение. Не было не единого шанса благополучно уйти спать, потому что пламя не позволит такому сойти с рук. — Эверте Статум! — Отточенным движением девушка направила палочку и послала мощный заряд.        Это действие было столь естественным, наполняющим и живым, что Гермиона даже не обдумала его. Тело Рона взлетело в воздух, сделало кувырок и с силой приложилось о каменный герб Хогвартса на камине. Юноша не успел понять, что произошло. Дезориентация в пространстве с момента неожиданного для него конфликта была сильнее. Чересчур резко он приземлился на ковёр рядом с диваном. Волшебник был уверен, что сломал что-нибудь. Если нет — Гермиона добьёт его.        Всё произошло слишком быстро. Но отвратительное, язвительное наслаждение от вида распластавшегося Рона хлынуло волной. Она лавировала в нём, окуналась с головой и готова была отказаться от свежего воздуха, лишь бы продолжать тонуть. Не осталось места для сожалений и мягкости. Не сейчас.

***

      Странная эйфория быстро покинула Гермиону, когда Рон отчаянно простонал, пытаясь встать. Звук подействовал отрезвляюще. Девушка ахнула, кидаясь к Рону, чтобы ощупать на предмет травм. Что она наделала?       «Ты сошла с ума, с ума, СОШЛА С УМА!»       Итак, Гермиона Грейнджер в возрасте пятнадцати лет, на 4 курсе в школе волшебства, в уютной гостиной Гриффиндора столкнулась с тем, что всё это время находилось глубоко в её подсознании.       Паника окутала, вызывая рвотные позывы. Она не верила, отказывалась верить, что послала в лучшего друга заклятие, которое нанесло ему как минимум несколько ушибов. Как минимум. Мерлин, лучше бы она заставила его танцевать пасадобль. Никогда она не чувствовала себя такой… Такой другой, как в момент этой пугающей ярости.       «Меня отчислят, все отвернутся от меня, я ужасна. Я чуть не убила его».       Конечно это было самым большим преувеличением в её жизни. Никого ещё не отчисляли за применение ранящих заклятий. Никто не отвернулся бы от неё, если бы они услышали, ЧТО Рон позволил себе сказать. Фред и Джордж поддержали бы её и подсунули брату какие-нибудь блевотные конфетки собственного производства. И, несомненно, это было слишком далеко от убийства.       Гермиона перевернула Уизли на спину, схватила за грудки и начала отчаянно трясти. Истерика подступала — и это не было чем-то удивительным. Гриффиндорка была перенасыщена эмоциями. Она буквально взорвалась пару минут назад. Девушка просто не успела отследить начало цепочки гнева. Казалось, что всё начиналось скорее невинно и закончилось бы игнорированием друга ближайшую неделю. Казалось. В этом заключается вся суть изощрённого механизма регулирования эмоций.       «Слепые зоны», которые Грейнджер иногда не могла заметить в силу несовершенных навыков саморегуляции, сыграли злую шутку. «Слепые зоны» скрывались под плащом, позволяя почувствовать и опознать только резкие перепады состояния. Позитивные или негативные — не имеет значения. Нахождение на пике опустошало и лишало равновесия. Тёмное пламя Гермионы, конечно, безумно притягивало и заставляло желать большего, но его действие было краткосрочным. Пелена спадала, а реальность ударяла в ноздри отвратительным запахом сырости. — Тебе нужно постараться встать, Рон, — девушка всхлипнула. — Я… Я отведу тебя к мадам Помфри.       Она сама сознается и подтолкнёт себя в лапы профессора Макгонагалл. Несмотря ни на что, это всё ещё была Гермиона Грейнджер — совестная до мозга костей.

***

      Ничего вопиюще невыносимого после этого инцидента не произошло. Рон отделался ушибом головы и парой синяков на спине. Его даже не положили в больничное крыло, хотя он слёзно убеждал мадам Помфри, что сломал лодыжку. Лучше унизиться и соврать, чем писать эссе для Снейпа на тысячу слов.       Гермиона провела выходные в спальне, прячась от соседок за балдахином и книгами. Но ей не стоило беспокоиться, потому что для хрупкого самолюбия Рона было невозможно признаться в том, что Гермиона Грейнджер надрала ему зад. Если быть откровенным, она всегда могла надрать ему зад. Однако не в этом году, когда вокруг ходило столько красивых шармбатонок — слухи распространились бы очень быстро. Фред и Джордж могли бы нарисовать карикатурные плакаты с моментом его полёта.        Они приняли негласное соглашение о молчании. Рон промямлил слабые извинения, всунув ей бутылку сливочного пива и медовые ириски из «Сладкого королевства». Всё, казалось, вернулось на прежние места. Рону хватило ума вынести урок и он больше не заводил разговор о Краме, а также пытался чаще говорить Гермионе о том, как она важна для всех них. Получалось неловко, но это было лучше, чем ничего. Гарри был слишком поглощён чемпионатом и не заметил напряжения между друзьями. Это же Рон и Гермиона: они всегда находили повод сцепиться и устроить словесную баталию, а потом дулись друг на друга.       Для Гермионы Грейнджер всё изменилось. Она отчаянно искала грань, через которую стремительно прорвалась тем вечером. Что-то изменилось в ней. Что-то отчаянное борющееся за свободу и власть глубоко укрепилось в солнечном сплетении. Волшебница была слишком шокирована, чтобы провести беспристрастный самоанализ. Или она перегибала палку и называла себя исчадием ада; или оправдывала себя, уверенная, что Рон легко отделался. Противоречия изводили, излюбленная стабильность перестала существовать в какой-либо части её сознания.       Больше всего пугало захватывающее чувство тёмного восторга, когда тело Рона с силой ударилось о твёрдый камень. Порой она всё еще чувствовала это под языком: оно грело и извивалось, боясь быть пойманным. Гермиона убеждала себя, что не должна чувствовать этого.       «Это ложное ощущение. Да, конечно же».       Гермиона нуждалась в том, чтобы поделиться этим с кем-то более приземлённым, кем-то более здоровым в этом смысле. Но страх непринятия и отвержения всегда был сильнее. Поэтому она так старательно держала пламя в клетке: она не сможет без общественного одобрения. Не сможет без опоры в лице профессоров, друзей и родителей. Слишком рискованно было проверять примет ли кто-то неизведанную часть. Даже мысль об оставлении доставляла невыносимую боль. Нет, она справится сама: рано или поздно решение найдется в одной из книг. Так было всегда, правда? Отработанный способ малышки Грейнджер. Отработанный, наивный и не имеющий ничего общего с истинным желанием пламени обладать. Гермиона Грейнджер была сильнее, но это не означало, что она будет сильнее всегда.       «В самом деле, все люди многогранны и могут быть разными».       Не все люди потерянно ищут свою личность и расплетают слипшиеся комки чувств. Не все люди ищут опору во всех, кроме себя. Не все люди просыпаются ночью от кошмарного сна, в котором из кончиков пальцев сочится изумрудное свечение, уничтожающее всё вокруг. Гермиона Грейнджер всегда была исключительной.       Клетка пламени, превратившееся в жалкое подобие огня, выстроила крепкие стены и периодически освещало каждый тёмный уголок. Клетка цвела, обвивая прутьями рёбра, позволяя выдохнуть и идти дальше. Клетка для пламени — залог обманчивой стабильности, которая рано или поздно убьёт свою хозяйку.

***

      Тёмное пламя, зачахшее в темнице из человечности, альтруизма и здравого смысла, словно переломало ребра Грейнджер и взорвалось тысячью фейерверков, когда она впервые столкнулась с Беллатрикс Лестрейндж лицом к лицу. Животный, дикий страх смешался с неземной эйфорией при звуке хриплого голоса, бросающегося угрозами. В этот момент, в чертовом Отделе Тайн, Гермиона не желала ничего больше, чем нестись со всех ног в свою уютную кровать в Хогвартсе. И она не желала ничего больше, чем пригвоздить себя к месту и плавить остатки разума безумным шепотом Пожирательницы Смерти.       «Так чувствуют себя сумасшедшие? Люди с раздвоением личности? Я где-то читала об этом в справочнике по психиатрии, нужно только вспомнить…»       Гарри пытался что-то сказать ей, наступал пяткой на левую ногу, явно пытаясь сообщить, как спасти им всем жизнь. Гермиона пыталась заставить себя хотя бы начать дышать: силуэты сияющих шаров на стеллажах расплывались, увеличивались и уменьшались в размерах, превращались в причудливые фигуры. Первой её попыткой объяснить свое состояние были иллюзорные чары. Но когда Джинни положила руку ей на спину и шептала «всё в порядке, мы выберемся», Гермиона заподозрила что-то неладное. Кажется, будто бы она упускала важную деталь в сложившейся картине.       В следующую секунду Джинни выпустила заклинание и стеллажи вслед за шарами стали стремительно падать. Кто-то схватил её за руку и силой оттащил назад, а потом истошно закричал: — НУ ЖЕ! ОЧНИСЬ! ОЧНИСЬ, ГЕРМИОНА!       Её грудь словно сдавило тисками, а сверху небрежно кинули огромный булыжник. Все вокруг давило и лишало последних крупиц реальности происходящего. Гермиона была уверена: она умирает. Несомненно умирает. Кто-то из сумасшедших Пожирателей убил её Непростительным. Ей было все равно, потому что все, о чём она мечтала, чтобы боль закончилась. Но она продолжалась, казалось, целую вечность. Где-то на задворках разума возникла мысль, что это последствия смерти от мощного темного заклятия и теперь её удел скитаться в стенах боли и отчаяния. Эта мысль заполнила каждую клеточку тела и она чувствовала, что расщепляется на мельчайшие частицы, чтобы не существовать в этом.

Тёмное пламя опасно лизнуло разум.