Это семейное

      Оставшиеся недели между телефонным разговором Ангелы с дядей и её поездкой в Мессину – самое напряжённое время, которое она когда-либо переживала после войны. Это глупо. Не происходит ничего необычного. Ничего, что могло бы дать ей повод волноваться. Дядя даже берёт трубку, когда она звонит ему, чтобы спросить, в силе ли их план за несколько дней до окончания каникул. Кроме того, если бы у него не было намерения встретиться с ней, он бы не позвонил ей в первую очередь – так что, по здравому размышлению, нет никакой разницы, помчится она в Италию прямо сейчас или подождёт неделю под благовидным предлогом. И всё же, сомнения не дают ей покоя. Что, если она приедет на Сицилию и ничего не найдёт? Что, если он уедет раньше? Что, если это ловушка? Что, если дядя что-то с ней сделает?       Если, если, если.       Что, если это то, что ей нужно, чтобы наконец-то добиться реального прогресса?       Она вылетает в Цюрих в пятницу, чтобы иметь немного времени всё устроить. Прямой рейс в Италию был бы предпочтительнее, но она никогда не жаловалась на то, что родные провожают её в аэропорту, и было бы странно делать это сейчас, ни с того ни с сего. К сожалению, это увеличивает срок её ожидания ещё на один нервный день. В теории, она могла бы сесть на автобус и приехать на несколько часов раньше самолёта, но это означало бы необходимость решать все вопросы, связанные с её подозрительным ростом, с которыми ей больше не приходится сталкиваться в аэропортах Цюриха или Стокгольма – персонал привык к ней.       Вместо этого Ангела ещё раз просматривает все документы и схемы, которые она подготовила перед полётом, откладывая сон. Ноющее чувство в животе подсказывает ей, что отдых всё равно не принесёт ей покоя.       Если не считать привычных претензий к ней со стороны металлодетекторов, прибытие Ангелы в Калабрию проходит спокойно и без происшествий. Высадка из самолёта всегда проще, чем посадка без родителей. Что сделают ей охранники? Запихнут её обратно в самолёт?       Пройдёт ещё несколько часов, прежде чем она доберётся до Сицилии, поэтому сперва ей нужно поймать такси, затем купить билет на паром, ходящий между пяткой итальянского сапога и островом – к счастью, без поднятых в удивлении бровей. Она догадывается, что для детей совершить тридцатиминутную поездку на пароме не так подозрительно, как перелететь через границу.       Оказавшись в искомом городе, Ангела довольно легко находит адрес, который ей дали. Это такой же район, который она помнит по своему детству и Стамбулу – не богатый, не бедный, не выделяющийся.       Она поднимается по лестнице многоквартирного дома со слишком сильной болью в груди для такого короткого усилия, затем несколько минут стоит перед дверью, проверяя и перепроверяя адрес, пока её сердце успокаивается. Наконец, она звонит в звонок.       А потом.       Появляется он.       Дядя выглядит точно так же, как она помнит. Безумным. Возможно, ожидающим. Логично, что создатель того, что находится внутри неё, точно так же не стареет. Однако, мужчина не делает никаких попыток скрыть свою личность. Его стрижка та же самая, без следов бороды или усов. Даже его очки выглядят точно в той же оправе, которая запечатлелась в её памяти. Они ему вообще нужны? Его технология может подарить слепым ястребиное зрение.       — Ах! Ангела! — она застывает на месте, когда дядя приветственно обнимает её. — Ты ничуть не изменилась!       И чья же это, по-твоему, вина?       Его слова вывели Ангелу из состояния окаменения, зажгли в её груди жар, которого она не ощущала уже давно. Тем не менее, она сглатывает ядовитый поток, собирающейся в глубине её горла.       — Можно войти?       — Конечно! Конечно. Каким бы я был дядей, если бы заставлял свою племянницу стоять в дверях после того, как она проделала весь этот путь сюда? Заходи. Я испёк тортик.       Мужчина приглашает её войти внутрь через неприметную дверь. Внутри же совсем другая история. Большинство клиник (все, которые Ангела когда-либо видела) устроены так, чтобы создать видимость профессионализма, образ священного места науки и медицины: медицинские журналы на столике, физиологические графики на стерильно-белых стенах, разбросанные повсюду листовки с инструкцией по ведению здоровой жизни – всё как полагается. Всё это служит для того, чтобы успокоить пациента, дать ему понять, что он пришёл в лечебное заведение и чего от него ожидать. Всё это очень стандартизировано и лишено индивидуальности.       Здесь ничего подобного нет. По сути, это обычная квартира, не слишком нуждающаяся в ремонте, со всеми необходимыми удобствами и интерьером. Она отличается от того, что она помнит, что было в её старом доме, но не сильно. Не в том смысле, который имеет значение. Гостиная, где она осталась, пока дядя доставал торт, выглядит почти обжитой. На стене даже висят фотографии в рамке.       Там даже есть её.       Её улыбающееся лицо не так уж сильно отличается от того, как она выглядит сейчас, но достаточно сильно. Мало кто мог знать, но у Ангелы было десять лет, чтобы запомнить все мельчайшие неизменные детали её лица. Должно быть, ей было тогда... восемь? В тот раз дядя вспомнил о её дне рождения после операции, так что единственная свеча на торте должна означать восемь. Или это было семь?       — Вот, держи, — дядя ставит перед ней тарелку с коричневым куском торта с небольшим количеством орехов, прежде чем сесть самому. — Я в него добавил немного апельсиновой цедры. На самом деле они неотличимы от тех, что в Германии.       — Швеции.       — Хмм? — издаёт дядя с уже набитым ртом.       — И Швейцария. Я теперь живу в Швеции и Швейцарии.       — Ганс как Хайри, дорогуша. Это всё к северу от Альп.       Точно. Какая ему разница, где она живет. Германия, Швейцария, Швеция или Бразилия. Не то чтобы он хоть раз проведал её за последние восемь лет. И не то чтобы она хотела этого, просто...       Она откусывает первый кусочек и, к своему негодованию, вкус оставляет желать лучшего.       — Итак, — продолжает дядя, запихивая последний кусок в рот с лучезарной улыбкой. От этого у Ангелы в животе всё связывается узлом. — Ты говорила по телефону, что пытаешься воссоздать мою работу. В чём же проблема?       Ангела поднимает рюкзак с пола, чтобы достать бумаги с подробными записями о каждой (кроме одной) итерации её нанитов, с их запланированными функциями, техническими характеристиками, использованными материалами и всей другой информации, которую возможно изложить на бумаге. Она не совсем подготовила характеристику на каждого, но это и не нужно. Она помнит все свои неудачи в удручающих подробностях, как и все препятствия, с которыми она сталкивалась: спагетти-код, проблемы с производством, компьютеры, превращённые в кирпичи.       — А! Это. Защита от омников. Там химический бэкдор.       Ангела моргает.       — Что?       — Химический бэкдор. Наниты реагируют при контакте с определённым веществом и становятся послушными. Я сейчас не помню, какое у тебя вещество, но моё – огуречный сок.       Ч-чт–       — Почему огуречный сок?       — А почему нет? Он дешёвый. Легко найти, ну или сделать. Маловероятно, что кто-то вколит его тебе. Да и остатки всегда можно выпить!       Это вообще к делу не относится. Инъекция огуречного сока может вызвать серьёзные побочные эффекты, вплоть до комы и, возможно, даже смерти, как это произошло бы при введении в организм любой другой кислоты.       Но опять же, дядя не просто кто-то. И она тоже. Она до сих пор помнит все уколы, которые дядя опробовал на ней десять лет назад, и ощущение жидкого огня, распространяющегося по её жилам. Она не спрашивала, что это были за жидкости, но почти наверняка ничего такого безобидного, как кулинарный продукт. Ей всё ещё будет весьма больно, поскольку сок всё-таки кислота, но, кроме этого, у этого метода нет никаких недостатков. Дядя совершенно прав в том, что банку маринованных огурцов очень легко приобрести, и она скорее может представить, что ей введут серную кислоту, чем сок, блин, из огурцов.       Хах.       — Есть ещё одна проблема с тем, что ты мне дал, — продолжает Ангела, закончив перебирать свои мысли.       — Какая проблема? — дядя наклоняется вперед, хмурясь.       Серьёзно? Она правда должна сказать это?       — Я не расту.       — Ну, конечно же, нет! Твой штамм это пробный вариант, который я собрал в середине разработки, чтобы увидеть его в действии. Он до боли простой и достигает определённых целей довольно... силовыми методами. Но всё работает, как задумано! Да и вообще! Лучше оставаться молодым, чем старым, согласись, а? Спроси у любого, кому за тридцать. Но, раз уж мы заговорили об этом, какие ещё побочки ты заметила?       — Я... — это был просто пробник? Устройство, которое ни одна известная наука не может создать, было просто выброшено на ветер, сделано ради теста? — Я всё ещё не могу физически напрягаться? — она вздрогнула от жалкого тона, который принял её голос.       — Что ж, это прискорбно. Я надеялся, что сердце сможет адаптироваться со временем, но, видимо, нет. Тебе просто нужно больше места в грудной полости.       — Чего у меня не может быть, потому что я не расту, — услужливо подсказывает Ангела.       — Огрехи прогресса. Не волнуйся, решим в два счёта. Полностью через программу. Я обновлю тебя за пять минут. Ну, может быть, за десять. Мой компьютер иногда не загружается с первого раза – и я не могу понять, почему. На самом деле, столько же времени понадобится, чтобы сходить в магазин за твоим огуречным соком... Что-то не так?       Ангела не уверена. Пять минут, говорит он. Пять минут, чтобы отменить установку её реальности, на которую ни она, ни её приёмные родители не могли повлиять последние шесть лет. Из-за... из-за огуречного сока, или клубничного джема, или ещё чего-то, что, чёрт побери, дядя посчитал подходящей мерой безопасности. Могла ли она когда-нибудь догадаться об этом? Может быть. Нет. Скорее всего, нет. Ей пришлось бы как-то обходить эту проблему, потому что, ну, блин, огуречный сок. Ей больно это говорить, но это гениально.       — Можем мы сразу перейти к делу? — говорит она в итоге.       — Конечно! — отвечает дядя с самой широкой ухмылкой, которую она когда-либо видела на нём. — Давай тогда переместимся в лабораторию, ага?       Ангела кивает без слов, прежде чем резко встать, чтобы преодолеть внезапную скованность в конечностях.       Лаборатория, как и в их старом доме, больше похожа на кухню, чем на операционную. Нет, подождите. Это и есть кухня, хотя единственные признаки той – раковина и холодильник. Инструменты, в кои-то веки чистые, разбросаны вместе с тарелками и грязной посудой. По всему помещению раскиданы странные устройства, назначение которых Ангела до сих пор не знает, но многие из них светятся очень знакомым красным цветом. Ангела гадает, что – или кого – она найдёт, если откроет холодильник. Она почти делает это, но неуверенность в кои-то веки спасает её, и, прежде чем она успевает принять решение открыть дверцу, дядя подносит ей стул.       — На стол можешь не забираться. Просто дай мне руку, мне нужен образец, чтобы понять, с чем мы имеем дело.       Вскоре после того, как она вырвала свою руку из его руки, мужчина объявляет, что они имеют дело с клубничным молоком – которое они действительно должны сперва купить. Точнее, его должна купить Ангела, поскольку дядя посылает её с этим поручением, пока сам он изучает документы, которые она принесла ему для ознакомления. По мнению самой Ангелы, это всё же лучше, чем огуречный сок.        — Ииии готово. Теперь ты можешь врубить процесс старения в любой момент, я напишу тебе записку, как это сделать. В новых версиях это проще, но для этого нам нужно заменить твой производственный блок, а у меня его сейчас нет. Я могу сделать его тебе на следующей неделе, если хочешь?       — Пас, — отвечает она, закатывая рукав. Шрамы всё ещё там. Это нормально. Они давно перестали её беспокоить. Сейчас было бы странно случайно показывать свою кожу. — Я потом обновлю систему моими нанитами.       — О, насчёт этого! Ну, как бы это сказать... все они в принципе бесполезны, и их нужно разрабатывать с нуля.       Ангела не может ничего сделать, кроме как просто моргнуть при этих словах. Бесполезны. Три года работы. Бесполезны.       На одно-единственное мгновение слепая ярость овладевает ею, и ей приходит в голову мысль уйти и продолжить работу, как она делала последние три года. Но это мгновение проходит, и Ангела понимает, что это заблуждение о невозвратных затратах. Независимо от того, сколько труда она вложила в свою технологию и насколько впечатляющей она кажется в теории, на деле она бесполезна. Она только убивает, хотя должна восстанавливать. Начинать всё заново может показаться пугающей перспективой после всех тех усилий, которые она уже приложила, но в конечном счёте это окупиться в разы больше, чем если она останется на прежнем уровне.       — Как?       Он говорит ей. Говорит в деталях. Но когда он заканчивает говорить, от его слов не остается ничего, что Ангела могла бы собрать воедино у себя в голове. Только пустота. Как если бы она читала книгу без двухнедельного сна, и обнаружила, что не может вспомнить ни одной вещи, которую читала на странице, которую только что перевернула.       Она застывает на месте, разум работает на пределе, а сердце бьётся в бешеном ритме. Что он сделал? Она не чувствует в себе ничего неправильного, кроме...       Обновление.       Это должно быть оно. Оно или торт. Но гораздо вероятнее обновление, или что там на самом деле сделал дядя. Из всех людей на планете он знает, как накачать её наркотиками, но зачем париться, если он может просто перепрограммировать машины с атомарным уровнем контроля над её телом? Когда он может физически переписать её воспоминания по своему желанию? Она всегда считала такой уровень контроля невозможным. Нет, наверняка даже технологии дяди не могут быть настолько продвинутыми, чтобы выборочно управлять воспоминаниями.       Её глаза снова сфокусировались на ожидающей улыбке дяди.       — Что ты сделал?       На лице мужчины промелькнула нотка растерянности.       — Я... рассказал тебе, о чём ты спросила? Или ты спрашиваешь, как мне это удалось?       Ангела не знает, чего она ожидала. Если он просто стёр ей память, то почему он настаивает на том, что только что всё ей рассказал? Она бы сразу поняла, что что-то не так. А она знает. Нет. Нет, это не лишено смысла. Может быть, это ошибка в системе, случайно перестроившая её краткосрочную память? Нет. Она слышала, как он всё рассказывал, она помнит, что слушала!       — Я не могу вспомнить, что ты только что говорил, — признаётся она, пытаясь отыскать в памяти ещё какие-нибудь несоответствия.       Улыбка дяди полностью слезает с его лица, и он снова впадает в своё объяснение. И снова Ангела обнаруживает, что в конце не помнит ни слова.       — Ничего? — спрашивает дядя при виде потерянного выражение на её лице, на что Ангела просто кивает. Функционально ничего. Воспоминание, которое, как она знает, есть, но не может быть проиграно. — Хм...       — Что происходит? Почему я не могу вспомнить?       — Кажется, у меня есть догадка. Сейчас проверим. Подожди-ка пока тут, — и куда бы она пошла, узнав, что её мозг не задерживает в себе информацию? На улицу, чтобы забыть, куда она должна идти?       Когда дядя возвращается, в руках у него рулон... пергамента? Это пергамент. Он расстилает его на обеденном/операционном столе, используя кружки как грузики, чтобы он не свернулся снова. Ангела забирается на стул, чтобы лучше видеть, но находит текст совершенно неузнаваемым – хотя и обычным, в чужестранном смысле. Похоже на иврит или что-то вроде того.       — Что это?       — Мой контракт. Все условия и соглашения указаны здесь, и я, кажется, припоминаю... вот тут! — дядя впивается пальцем в документ. — Я не должен распространять знания, полученные в ходе обмена, через какие-либо... ну, это неважно. Да, кажется, я знаю, в чём проблема! Ты можешь это прочитать? — спрашивает он, подтаскивая её к экрану компьютера и открывая файл с...       С...       Ангела прищуривается, глядя на заполненный текстом экран.       — Нет.       — А если так? — он хватает одну из ручек, лежащих рядом, чтобы написать... что-то на столе.       — Нет.       — Нет, то есть ты не можешь прочесть или не знаешь, как?       — Первое. Что происходит?       — Я написал это на французском. Ты заметила?       — Нет, я не заметила, я не могу даже смотреть на это без того, чтобы в моей голове не становилось пусто. Что происходит? — рявкнула Ангела, её голос неловко приблизился к грани истерики. Ей не следовало приходить сюда. Ей следовало продолжать в прежнем темпе, и в конце концов она сама во всём разобралась бы. Вместо этого она поторопилась, и теперь в её крови вирус. Почему она решила, что довериться дяде хорошая идея? Она видела, что случалось с некоторыми его пациентами даже при самых лучших намерениях с его стороны.       — Я думаю, что это мой благодетель против того, чтобы я делился его откровениями без его одобрения.       Благодетель? Оу. Оу.       Дура. Ну конечно. Насколько наивной она была, думая, что дядя всё это время работал один? Созданная им технология опережает текущие на десятилетия. Ни одно великое открытие больше не совершается одиночками, наука и технология просто продвинулись слишком далеко, став слишком сложными для понимания отдельным человеком. Она знала это на каком-то уровне уже много лет, но отказывалась признавать, потому что никогда не видела, как кто-то работает с дядей, и не слышала, как он говорит о своей работе с кем-то, кроме неё. Как будто очень сложно скрывать такие вещи от маленького ребёнка.       Ангела сглатывает.       О да, в самом деле, как трудно скрывать такие вещи от любого человека, обладая способностью играться с памятью.       — Получается, — говорит она тоненьким голоском, — тут есть встроенная программа лояльности? — это единственный вывод, которое приходит на ум, поэтому, конечно же, дядя качает головой.       — О, нет! Такая штука была бы очень умным ходом. Хорошая программа лояльности оставила бы субъекта в неведении о её существовании, но вот мы здесь. Говорим об этом. Нет, всё гораздо грубее. Видишь ли...       Ангела не видит. И не слышит. И не помнит. Она трясет головой в тщетной попытке разогнать туман в висках.       — Ой, прости за это! Забыл совсем.       — Можешь это удалить? — она смотрит на мужчину из-под чёлки.       — Штуку с памятью? Не парься из-за этого.       Ангела сглатывает крик, нарастающий в её горле.       — Как я могу "не париться"? Мне только что сказали, что у кого-то есть лазейка в мой мозг.       — А? Оу, не, не, не. Это не ты. Это я. Контракт заключен между дьяволом и мной. Ну, юридически говоря, между ним, мной и... ну, неважно. Твоя душа никак не затронута, всё завязано на мне.       Ангела скрежещет зубами на бессмысленные бредни дяди.       — Тогда как это работает? Я не оставлю моим нанитам возможность для кого-то...       — Это не наниты, — перебивает дядя её жестким взглядом и голосом. Ангеле требуется вся я её сила воли, чтобы не отпрянуть назад на своём стуле, как маленький ребёнок, которого ругает воспитатель. — Подумай, Ангела. Если мне запрещено распространять эти знания, тогда это очень плохая защита только от людей, которые уже пользуются данной технологией, лишив их возможности думать о ней, в то время как все остальные пять миллиардов людей остаются незатронутыми. Сродни тому, как надеть намордник лишь на меня, а не на всю остальную планету, улавливаешь? — словно по щелчку, улыбка возвращается на его лицо, такая же сияющая, как и прежде. — Итак, если ты закончила истерить, мы можем приступить к обходу этой защиты?       Ангеле требуется мгновение, чтобы прийти в себя и в итоге беззвучно кивнуть головой.       Ей это не нравится. Ей это совсем не нравится, но дядя прав. Он никак не может быть причиной её провалов в памяти, это лишено всякой логики, но он прав. Если он может рассказать всё это любому другому человеку в мире, то какой тогда в этом смысл? Она всё равно ничего не может с этим поделать. Не похоже, что она может понять его другие технологии с научной стороны вопроса. Пока не может. Когда она разработает свою собственную технологию, она сможет оградить себя от любых возможных вмешательств. Но до тех пор...       Правда её положения заключается в том, что ей нужен прорыв. Что бы ни дал ей дядя, ей следует быть осторожной с излишками, но в конечном итоге ей всё равно нужен прорыв, и она примет его из рук самого дьявола, если такова будет цена.       И потому, Ангела делает то, что говорит дядя, и вместе с ним изучает странный контракт в поисках ответа.       — Фокус, я думаю, в том, что я не могу поделиться с тобой тем, что знаю. Хотя не то чтобы ты или ещё кто-нибудь смогли бы что-то с этим знанием сделать. Ты должна сама изыскать то, что узнал я, самостоятельно, а затем заполнить пробелы. Кажется, у меня ещё остались мои старые записи...       Остаток дня и бо́льшая часть ночи полны пробелов, но по сравнению с прежней зияющей пропастью это действительно значительное улучшение. Это утомительный процесс перебрасывания каждой страницы исследования туда и обратно между ними двумя. Предложение за предложением. Иногда слово за словом и цифра за цифрой.       Ангела не понимает, не может даже представить себе, какая технология требуется для того, чтобы воздействовать на умы не только по желанию, мгновенно, но и так точно. Ни одна из её теорий не работает. Очевидно, ничто не мешает дяде говорить о своей работе или даже об этом его дьявольском благодетеле, пока это происходит под псевдонимом. Дядя говорит, что это не вопрос близости, что – опять же. Лишено логики. Если дело не в нанитах, а в них нет никакой логики, то как можно зашифровать слова дяди на расстоянии тысячи километров? Почему даже написанное им ускользает от её памяти?       Всё. Всё это лишено логики.       В чём есть логика, так это в нескольких цифрах и чертежах, которые им удалось собрать после двух изнурительных дней работы над записями дяди, и гораздо, гораздо больше ждут своего часа записи в файлах, которые они не успели просмотреть.       Она не спрашивает. Ей не нужно спрашивать.       — В то же время на следующей неделе? — предлагает дядя в аэропорту Калабрии, куда Ангела попросила его отвезти её, чтобы помочь с вылетом.       В её груди бурлят эмоции, которым она не хочет давать названия, но в конце концов, ей остаётся только дать согласие.