Это семейное

      Если бы кто-нибудь спросил Ангелу, что она больше всего ценит в своих нанитах, дав ей перечислить в порядке от наиболее полезных функций до наименее, она должна признать, что ей, вероятно, даже не пришло бы в голову упомянуть о качестве своего сна.       Время, которое она экономит благодаря тому, что сна ей требуется так мало, о да. Оно не на первом месте, но точно где-то в верху списка. Всему человечеству приходится тратить примерно треть своей жизни на сон, и от этого никак не уйти. Сокращение сна ночью приводит лишь к тому, что человек вынужден дремать в течение всего дня, а постоянное отсутствие сна сократит целые дни жизни, как звенья одной цепи. Не то чтобы она была вынуждена спать так мало, она могла бы спать по шесть или восемь часов в сутки вместо двух. Но она могла бы спать и меньше. Маленький сон после ужина, когда она чувствует себя менее энергичной с полным желудком, скорее всего, полностью удовлетворит её потребности. Она ценит этот выбор почти так же высоко, как и возможность его сделать.       Качество её отдыха, напротив, находится где-то ниже внимания Ангелы по той простой причине, что сколько бы она ни спала, в какой бы позе, на какой бы поверхности ни лежала, в какие бы часы ни находилась, она всегда просыпается свежей и готовой к оставшейся части дня. Так было с давних пор, и она уже привыкла воспринимать это как данность. Факт жизни, который не стоит лишнего внимания.       Просыпаться с чувством готовности как минимум плюнуть в чей-то напиток – это совершенно чуждый для неё опыт, и она бы предпочла, чтобы он таким и оставался.       Она стонет, опираясь локтями на пол, кажется. Почему она на полу, она просто... она... что она ещё раз делала?       Смутные воспоминания, которые она пытается ухватить, такие осязаемые и одновременно нет, рассеиваются, как только окружающая обстановка окончательно проясняется в её сознании. Вон там вооружённая охрана, прижавшая её обременительного пациента к полу, и все они смотрят прямо на неё в невероятном шоке. Ах. Точно. Теперь она вспомнила. Она может достаточно легко представить цепь событий, которые привели к смене присутствующего персонала с её собственного на тот, что сейчас перед ней.       — Наверное, можно и так проверить силу верхней части тела, — ворчит Ангела, полностью вставая.       Её попытка спустить всё к шутке, как это часто бывает, остаётся неоцененной.       Хорошо, что ей не нужно спать, иначе остаток дня был бы действительно невыносимым.       Всё начинается с трёх отдельных попыток расспроса после того, как её и пациента разлучают (а именно агенты, которые уводят её, потом Командир и её отец), а самого Шимаду помещают под охрану. Кого охранять, Ангеле остаётся только догадываться, но уж точно не её пациента. Моррисон не разрешает ей продолжить осмотр, сколько бы она ни твердила, что он раздувает из мухи слона.       — Он проломил тебе череп, я видел пятно на стене.       — Максимум, помял. Мои наниты пока не умеют эффективно лечить такие повреждения.       Ангела также видела пятно. Хорошо, что её кровь активно сопротивляется понятию существования вне тела, иначе было бы гораздо сложнее лгать, когда за пределами головы лежит значительная часть её мозга. Она также предпочитает не упоминать о том, что ей разломили грудную клетку. Это только укрепит аргументацию Командира против неё.       — Ладно, оставим это так. Так или иначе, мы не можем отпустить его в таком состоянии. Это слишком опасно.       В этом конкретном вопросе они действительно согласны. Её пациент продемонстрировал отсутствие контроля над своими эмоциями и телом, что подвергает окружающих риску, если оставить его без присмотра. Будь это кто-то другой, кроме неё, кто попытался бы остановить мужчину от причинения себе вреда, он был бы уже мёртв.       — Я не говорю, что мы должны, — успокаивает она мужчину. — Что я хочу сказать, мы не должны держать на него зла. Он сейчас как маленький ребёнок в теле взрослого. Ему нужно время и помощь, чтобы адаптироваться. Помощь, которую лучше всего могу оказать я. Я создала его. И очевидно, что мне гораздо труднее навредить, чем обычному врачу.       На мгновение кажется, что Командир действительно обдумывает это, но потом он качает головой.       — Мое решение окончательное. Отныне мы делаем это по правилам.       По правилам, в данном случае, означает забрать Гэндзи Шимаду из-под её ответственности под предлогом его нападения на неё – что просто смешно для любого, кто потрудился бы посмотреть видеозапись инцидента (которую, как она предполагает, Командир видел). Мужчина не бросается к ней и и не делает никаких угрожающих движений в её сторону, когда тело Ангелы падает на пол, переломанное и светящееся красным. На самом деле, мистер Шимада застывает на месте, глядя на результат своей вспышки, как она подозревает, в шоке, в то время как два её ассистента, соответственно, выбегают из комнаты и пытаются слиться с декорациями (что у него отлично получилось, Ангела вообще не помнит, чтобы видела его там!). Не проходит и минуты, как вбегает охрана, и ещё меньше, когда она приходит в себя, и в это время мистер Шимада даёт скрутить себя, не оказывая никакого сопротивления, несмотря на грубое обращение. Уж кому, как не Ангеле знать. Если бы он был полон решимости сбежать, люди в комнате были бы бессильны остановить его, имея в своём распоряжении лишь малокалиберное оружие.       Более того, её также недвусмысленно отправляют на двухнедельную реабилитацию для восстановления после инцидента. Что, опять же, нелепо. В тот же час, когда она получила травму головы, ей выдали чистое заключение о состоянии здоровья, и она готова продолжать свою работу в обычном режиме, если бы не её ассистенты, которых тоже отправляют в отпуск.       — Я в полном порядке, — жалуется она отцу, пока они собирают её чемодан. — На самом деле, мне не грозила никакая опасность. Для этого ему пришлось бы сжечь моё тело, и я не думаю, что обычный огонь справился бы с этой задачей, так что ага, удачи ему, если я буду вставать каждые две минуты. Ну то есть, сначала ему пришлось бы меня расчленить, что, наверное, он мог бы сделать голыми руками, учитывая, насколько сильным я его сделала. Но откуда ему знать, что это надо сделать? И ещё, ему пришлось бы нести мои куски в–...       — Ангела, — она останавливается. — Ты уверена, что ты в порядке? И я имею в виду не физически.       Ну, очевидно, учитывая, что физически она не способна находиться никак иначе, кроме как в идеальном состоянии.       — Ты ведь знаешь, со мной бывало и хуже.       — Я спрашиваю совсем не об этом, и ты это знаешь.       Да. Это раздражает. Все ведут себя так, будто произошло что-то очень ужасное.       — Я бессмертна, — подчеркивает она, не отводя от него взгляда. — Для меня это действительно ничего серьёзного. Больно, конечно, но и ободрать коленку тоже. И знаешь что? Ободранная коленка имеет больше негативных последствий для обычного человека, чем проломленная голова для меня. Так что я в порядке. Правда.       Мгновение тянется, пока он смотрит на неё, взвешивая её слова. Она закатывает глаза.       — Ладно, — вздыхает он, уступая. — Ладно. Только... не рассказывай матери все эти вещи, что тебя надо расчленить и сжечь, хорошо?       Она и не собиралась, но всё равно даёт обещание. Это разумная просьба, учитывая то, как мама встречает её в аэропорту утром. Только там, в слезливых объятиях женщины, до неё доходит, что короткий разговор, который они провели накануне, это всё время, которое она нашла в этом месяце для общения с семьёй в Стокгольме.       — Мам, я в норме, — протестует она, но не пытается вырваться из объятий.       Сперва они не разговаривают. Не то чтобы. Совсем не о том, что, как Ангела точно знает, занимает мысли матери, за что она ей благодарна. Мнения её родителей обычно совпадают, и она не в настроении защищать свой выбор в последний месяц первым делом по приезду. Вместо этого они говорят о более безопасных вещах. О Бригитте. О работе мамы. Знала ли она, как отца беспокоит его рука. О её последнем открытии об охлаждающей способности дядиных нанитов. О том, что в доме пора провести ремонт. Даже о последних закручиваний гаек, происходящих в Великобритании, когда новости об этом звучат по радио в машине.       — Британцам пора уже определиться. Пятнадцать лет, а они всё ещё обходятся полумерами, — вздыхает мама.       — Не думаю, что омники сейчас просто возьмут и выстроятся в очередь на разборку, — Ангела смотрит в окно. Она никогда не была в Британии. И она не чувствует особого желания когда-либо посещать её.       — Я не говорю об очередной разборке, разве Нигерия всё ещё не принимает их?       Так и есть, Ангела знает это от Афины, хотя она сомневается, что так будет продолжаться, если Британия объявит о плане удвоения популяции омников в стране в течение года.       — Или они могут просто продолжать ждать ещё десятилетие или два, пока проблема не решится сама собой, — отмечает Ангела.       С учётом всемирного запрета на производство омников, запасные части для большинства омников – уже расходы на грани доступности. Со временем подавляющему большинству омников будет просто не по карману продолжать собственное техническое обслуживание. Никакой механик не сможет вечно чинить материнскую плату даже при наличии всех деталей в мире. Омники были разработаны как легко выбрасываемые инструменты, и, как и те, что были изначально разработаны, они скорее предназначены для замены, чем для ремонта. В этом они не сильно отличаются от любой другой формы жизни в мире – появляются в мире на несколько скудных лет, которые требуются им, чтобы состариться, и обречены на ту же судьбу, что и любой человек.       Ну. Не надолго, если ей будет что сказать по этому поводу.       Ступить на порог их дома после месяца отсутствия – самого долгого за двенадцать лет – настоящее облегчение. Девять лет в Цюрихе, и всё же она чувствует себя именно здесь больше дома, чем в собственной квартире. Наверное, полагает она, в старой пословице, что дом там где твоё сердце, есть доля правды.       Ангела помогает маме с ужином, когда Бригитта возвращается из школы. Среди сильной радости и визга одиннадцатилетней девочки Ангела замечает событие, которое она давно предвидела, но никак не могла к нему подготовиться.       — Теперь я старшая сестра, — гордо заявляет Бригитта, в самом деле обогнав Ангелу на последний сантиметр.       — Что ж, похоже, тогда мне придётся оставить поход за продуктами тебе.       — ...Что? — она видит, как свет исчезает из глаз её сестры, становясь холодным от цинизма взрослой жизни.       — Ты же не отправишь свою маленькую сестрёнку за покупками? А нам всё ещё нужны сливки для супа. Так что, ходу, ходу!       В конечном счёте, в магазин пришлось идти им обеим, когда в перепалку встряла мама, и пока это помогает сдерживать надвигающийся шквал дразнилок со стороны маленькой сестры, Ангела будет считать это стратегической победой.       И только когда Бригитта засыпает, а Ангела перебирается в мастерскую, где она обычно проводит ночи дома, происходит неизбежное: мама приходит со стулом.       Она не назвала бы последующий разговор спором. Мама достаточно тактична, чтобы хотя бы дать её высказанным соображениям видимость шанса, но Ангела легко может сказать, что переубедить женщину будет очень непросто.       — Ты ведь знаешь, я всё это говорю не шутки ради, — прерывает она сгустившуюся тишину, которая воцарилась между ними после рассказа о её последних достижениях. — Как только мои нанотехнологии сравняются с тем, что у меня внутри, я улучшу и своё тело.       — Ангела, это–... — теряет дар речи мама с круглыми глазами. — Тебе не кажется, что это заходит уже слишком далеко?       — С чего ради? Это не только дело порядочности, я буду лучше в каждом аспекте.       Мама берёт её за руки, поглаживая их большими пальцами.       — Милая, ты уже идеальна. Тебе не нужно заходить так далеко.       — Не нужно, — соглашается она. — Но я хочу.       Она так близка к совершенству, как никогда не был близок ни один человек (за исключением, вероятно, дяди). В прошлых веках её могли бы наречь богиней. И всё же, это ничего не значит. Как и она сама, всего несколько веков назад Гэндзи Шимада тоже считался бы богом. А если бы этот человек был оснащён технологией, столь же мощной, как и та, что спрятана у неё в груди и заполняет каждую щель её тела? Если Ангела уже совершенна, тогда что это значит для него? Кем станет бессмертная богиня, если у неё будет такое же тело, как у него? Каким станет человечество, если оно во всей своей полноте обретёт и то, и другое? Каким станет весь людской род, если продолжит и дальше усовершенствоваться?       Тело мистера Шимады является воссозданием базовой человеческой формы, которая очищена от ненужных частей и улучшена, но с небольшими отклонениями, доставшимися ей от природного дизайна, в выполняемых им функциях. У неё не было ни времени, ни права на что-то большее. Её работа заключалась в восстановлении утраченного, а не в добавлении функциональности, которая обычно не присутствует в человеческом теле, как, скажем, нейронный вычислительный интерфейс, или настоящие жабры, или глаза, способные видеть весь световой спектр. Жаль, но всё же тело, столь податливое, как у него, всегда можно усовершенствовать, а учитывая заморочки мужчины, возможно, оно и к лучшему, что они повременят с подобными улучшеними.       Проводить такие усовершенствования в массовом порядке, конечно, будет непозволительно дорого, но как довести всех до той формы, в котором сейчас находится мистера Шимада? Путь впереди кажется достаточно простым. Потребуется лишь немного усилий, чтобы перепрограммировать её наниты с задачей замены клеток на синтетический аналог. В настоящее время это ещё не осуществимо, особенно в том, что касается мозга, но есть над чем задуматься, как только она заставит свою технологию работать в таком тонком масштабе. Все смогут стать такими, как она и мистер Шимада. Божественными. До такой степени, что это слово будет означать не что иное, как быть человеком. Её даже интересно, какое новое определение богов они найдут.       — Нас больше ничего не будет сдерживать. Мы сможем быть кем угодно. Зачем держаться за... это... — она жестом показывает на себя, — ... когда есть что-то лучшее? Зачем устранять симптомы, если я могу полностью убрать первопричину?       — Ты про перестать быть человеком?       Лицо Ангелы мрачнеет. Опять это. Эта стокгольмская привязанность к неполноценности.       — Мам. Ты думаешь, я не человек?       — Что?! Конечно же, ты человек! Почему ты... — она прерывается, понимая, к чему она клонит. — Это не одно и то же.       — Разве? Всё потому что моё тело из плоти? Оно сделано точно так же, просто из других материалов, вот и вся разница. Поэтому, если бы человек был сделан полностью из искусственных материалов в результате точно такого же процесса, разве он перестал бы быть человеком?       — Дорогая... сейчас уже не тридцатые. Люди не относятся к машинам так доброжелательно, как раньше.       — Я заметила, — горько подмечает она. — Дело не в этом, и это ничего не меняет. Если протез руки не делает человека менее человеком, тогда что такого в сердце? Или лёгких, или желудке. Или ещё что-нибудь, раз уж на то пошло? Мы десятилетиями заменяем части тела машинами, и никого это не волнует, но стоит поменять всё сразу, и это вдруг становится проблемой. Как будто это вопрос количества.       — Я знаю, — выражение лица мамы приманивает страдальческие черты. — Я знаю, но даже так, просто... это чувствуется по-другому.       — Для меня нет.       После их обмена мнениями в доме воцаряется напряжение. Ощутимое в том, как разговоры рассыпаются и замирают. В неловкой тишине, засоряющей воздух там, где когда-то царило лёгкая шутливость. Хуже всего то, что Ангела не может найти способ это исправить. Ей не за что извиняться или даже просить прощения. Притвориться, что ничего не произошло, не получается, потому что ничего по сути не произошло. Они даже не расстроены друг другом, по крайней мере, Ангела не расстроена и не может заметить тревожные мысли у мамы.       — Я считаю, что разговор по душам – обычная рекомендация в решении межличностных конфликтов, — дает ей Афина, оценив ситуацию, неполированный самородок мудрости прямо из учебника.       — Разговор по душам изначально привёл к этому, — отвергает Ангела, глядя на пятно на потолке над своей кроватью, где она однажды раздавила муху. — Здесь нет никакого недопонимания. Ей неприятна сама мысль. Как будто быть сделанным из чего-то хрупкого – это суть человечности.       — В таком случае, ты не пробовала объяснить свои чувства по этому вопросу?       Глаза Ангелы сужаются, в глубине её сознания вспыхнула закопчённая соринка узнавания.       — Ты вычитала это в тех пособиях по психологии?       — Я составила базу данных соответствующей современной литературы, да.       Очень смешно, что человека нельзя считать полностью человеком на основании состава его тела. Разве столетие назад не велась мировая война, чтобы насадить всем это? Можно условиться, что мозг это минимум, но даже тогда существует такое разнообразие в том, как один мозг отличается от другого, даже у однояйцевых близнецов, из-за чего, как она подозревает, подобные утверждения не продержатся и полвека. И независимо от этого, мозг, сделанный из другого материала, который, тем не менее, в точности копирует функции оригинала, всё равно является ничем иным, как мозгом. Даже если определение человека настолько растяжимо, разве тогда омники, со всеми их недостатками и грозящим вымиранием, не являются просто другим видом людей? А Афина?       Ей приходится иметь дело даже не с разумными возражениями, их бы она рада услышать, тогда она могла бы поработать над их разрешением. Обеспокоенность по поводу безопасности искусственного тела полностью оправдана, особенно если учесть, что именно неудача в этой области спровоцировала Восстание машин. То же самое касается опасений по поводу вреда, который могут нанести электромагнитные поля. Или потребления энергии. Или даже безопасности тела у усовершенствованных людей, которые могут пострадать от усиленного индивидуума. Это всё осязаемые, реальные замечания.       К сожалению, вместо этого ей приходится препираться с эмоциями. Не найти более нелепой величины, на которой можно основывать свои суждения и которая склонна к ошибочным выводам. Например, эмоции затуманивают суждение мамы о том простом и неопровержимом факте, что синтетические материалы прочнее биологических, а значит, делают тело лучше.       Человек с хорошо сконструированным искусственным телом будет просто превосходить во всех отношениях того, кем он был во плоти и крови. Этот тезис невозможно опровергнуть. Как таковые, встречные аргументы полностью игнорируют данный довод и уходят в сентиментальности, чтобы иметь хоть какой-то шанс возразить. Люди обладают необычайной способностью формировать привязанности. Если бы человек подобрал с земли камень и хранил его в своём доме в течение десяти лет, он не захотел бы избавляться от него при переезде, даже если бы мог без проблем найти другой такой же камень. Точно так же человек придает ценность предметам в зависимости от их истории, даже если меч, которым владел знаменитый генерал, на самом деле ничем не отличается от меча, которым владел обыкновенный солдат. На этом основана торговля антиквариатом, и всё это совершенно оторвано от реальности.       Эти сантименты, которые задним числом заставляют людей верить, что быть более слабым, более уязвимым, смертным, каким-то образом являются обязательным условием для того, чтобы быть человеком. Ничего меньше не принимается. Что это более естественно. Как будто человечество на протяжении всей своей истории имело какие-либо отношения с природой, кроме войны с ней. Положение хомо сапиенс как высшего вида на Земле полностью противоречит естественному порядку вещей, и так было с тех пор, как первый великий первопроходец среди всех человеческих видов заточил палку, которую подобрал с земли. Нет никакой существенной разницы между использованием погрузчика, чтобы поднять груз, который слишком тяжёлый для человеческих мышц, и использованием искусственных мышц для выполнения работы погрузчика, для чего, в свою очередь, когда-то требовались краны, а до них – другие творческие и коллективные решения.       Нет ничего самого человечного в мире, чем заменить своё тело машиной. Желать большего от жизни. Иначе они всё ещё бродили бы по планете, побираясь и страшась того, что принесёт следующий день. Ну, все те немногие из них, кто остался бы в живых.       Если бы только она знала, как показать это остальному миру.       — Вы с мамой поссорились? — неожиданно спрашивает Бригитта, когда она выгружает фигурки Рыцарей на свою лунную базу лего, чтобы покончить с нашествием обезьян.       — Нет? То есть, вроде бы, нет, — поправляет себя Ангела. Она не совсем уверена, как это назвать.       — Просто вы ведёте себя странно. Что-то случилось?       Она прикусывает губу, чтобы подавить дрожь. Они в самом деле ведут себя странно, но она не думала, что её сестра заметит это, а ведь ей всего одиннадцать лет. С другой стороны, её собственный опыт в этом возрасте довольно сильно отличается от той жизни, которая была у её сестры.       — Месяц назад я оперировала одного человека, — признаётся она, перебирая в уме достаточно упрощённое объяснение.       — Да, папа рассказывал про это. Ты поэтому не приходила домой целый месяц?       Ангела кивает.       — Там были... трудности. Мне пришлось сделать ему новое тело ниже шеи.       — Сделать? — девочка замирает в перемещении своей ударной силы через шлюз, чтобы посмотреть на Ангелу широко раскрытыми глазами. — Подожди, типа, всамделишно сделала его? Как папа свою руку?       — Это было... немного сложнее, но в основном, да.       — Всё-всё?       Она вздыхает, чувствуя приближение очередной образной головной боли.       — Всё-всё.       — Это так круто!       Она моргает, на мгновение растерявшись, прежде чем улыбка, искренняя и внезапная, расцветает на её губах вместе с теплом в груди.       — И не говори, да? Так круто.