Слуга науки

POV Юрий Иванович – А, это Вася, – широко улыбнулся Игорь Иванович, декан истфака. – Безобидный алкаш. Нет, не подумайте чего, – затараторил он, поймав строгий взгляд Чуйко. – При студентах ни-ни. Строго за пределами и строго в нерабочее время. – Какой же он безобидный, – закипела самоваром Любовь Юрьевна, его заместительница. Чуйко послышались знакомые нотки выслуживания. – Уже который раз пытается протащить в ученый совет всякую крамолу! – А какого года фото? Старое? – Задумчиво поинтересовался Юрий, разглядывая досье. – Да вы что! Свежее, прошлогоднее. Каждые пять лет обновляем. – Алкаш, значит… Юрий внимательно разглядывал свежую, серьезную физиономию «алкаша», сверяясь с обозначенным возрастом – тридцать пять лет. Выглядит, как мальчишка. Абсолютно ясные, грустные темные глаза, придирчиво изогнутые красивые губы. Что же он такое пьет, что по нему это не просто не заметно, а еще и действует, как молодильные яблоки? – Вот его хочу, – решил он. – Видеть, – прибавил он спешно, захлопывая досье. Игорь Иванович погрустнел, а Любовь Юрьевна, напротив, торжествовала. Когда Чуйко ставили ректором, одна из задач была выявить растратчиков, которых в университете подозревали кучу. Не приставленный ни к каким активам Голобородько на растратчика не тянул, но что-то в его репутации было нечисто, и Юрий хотел разобраться с этим лично. А потом, когда этот чудесный мальчишка очутился у него на пороге, Юрий разом все понял. У Василя была осанка танцора, нежное чистое лицо, серьезный, пронзительный взгляд и невозможная аура – в его присутствии самому хотелось встать и отмести все мирское, как пыль. Чуйко знал таких людей – принципиальные коммунисты, честные и правильные, до мозга костей, до хруста зубов. В последнее время подобные встречались ему все реже. Василь, должно быть, и сам не подозревал, какое впечатление производил – пытался раболепно сутулиться, прятал глаза, но такую породу не забьешь ни приказами, ни подачками, она везде проступит. Мальчишка был гордый, но смущался, как юнец, и проводил его Юрий с крепким ощущением того, что отпускать такого ни в коем случае не следует. Василь блестяще прошел все проверки – ни о чем не просил, никому не сказал. Приходил на корт и честно махал ракеткой, неуклюже падал, смело поднимался и рвался в бой. Иногда Юрий любовался его грацией, о которой Василь наверняка и не знал, но такое бывает с людьми, которые думают о себе в последнюю очередь. Он быстро понял, почему этот лебедь до сих пор жил в статусе гадкого утенка – людям было неловко в его обществе, поэтому они радостно выдумали миф про запои и бесталанность, чтобы не видеть, как на самом деле прекрасен их Василь. Прекрасен и абсолютно безвреден – если не считать это его дикое увлечение судьбой украинского народа. Бороться с национальными настроениями Чуйко тоже велели, но он не хотел находить своего врага в лице Василя. Он ведь и не делал ничего дурного, не собирал подпольные кружки, не печатал листовки – просто, стиснув зубы, копал свою тему, раз за разом безуспешно пытаясь по ней защититься. Крест, стоявший на его академической карьере, виднелся издалека, но Юрий восхищался его упорством. Эта самоотверженность была по-античному прекрасна. И не только она. Еще тогда, в первый раз, в кабинете, Чуйко заметил за собой обострение давней порочной склонности. Единственный, так сказать, грех правоверного атеиста, который раз в пятилетку высовывал свою угрюмую голову, но никогда не попадал на что-то подобное. С отрочества, с довоенных времен, Юрий знал, что любит еще и мужчин. Тогда это походило на детскую одержимость кумирами, даже в лучшую сторону отличаясь от того, что сверстники испытывали к девочкам: можно было поэтично ловить каждый вздох своего героя, не дразниться, не делать всякие приятные гадости исподтишка. С тех пор утекло много разной воды, но в своем возрасте и статусе Юрий знал: врать можно кому угодно, только не себе. Он признавал себя целиком, держа демона в узде и выпуская в люди только там, где дозволено. И вот теперь демон ощерился на мальчишку. Не бывало такого, чтобы и демон, и радар античного идеала нацеливались на кого-нибудь одного. Вернее, было – но в другой жизни… А в этой Юрий счел совпадение опасным, но отступить не смог. Как и все могущественные люди, он с трудом мог представить себе ситуацию, с которой не смог бы справиться. Практически парадокс бога. Когда Василь задрёмывал по пути в Киев, Юрий периодически отвлекался от дороги, чтобы посмотреть на его безмятежное лицо. Когда губы расслаблены, а вечно пылающие глаза закрыты, Василь выглядел еще моложе. Без стального блеска, сопровождавшего каждое его сознательное движение, он был совсем беззащитным. Каждый раз было жалко выкидывать его на остановке, и Чуйко не понимал, откуда в нем эта жалость взялась. Как любой титан, он сентиментально любил котят и прочие по умолчанию слабые, не представляющие угрозы вещи, а Василя он слабым совсем не считал, а значит, и жалеть его было нелогично. И все же, отпуская его домой, Юрий всякий раз чувствовал, что ошибается. После финальной игры в «сезоне» он хотел обрадовать Василя предложением перебраться на зиму в крытый зал в черте города, но неожиданно для самого себя довез аж до дома и понял – нужно пообщаться с ним без посторонних глаз. Чуйко знал сам себя, свою выработанную годами интуитивную склонность плести стратегии, еще того не понимая. И это, возможно, был один из таких ходов, замаскированный тщательно обеляющим себя сознанием под личину сиюминутного желания. – Хотелось бы с вами обсудить, чем можно заменить теннис в холодное время года. Жаль, не придется больше совмещать приятное с полезным, но без тенниса он как-нибудь обойдется. А Василь, если не ухватить покрепче, хлестнет хвостом по воде и уплывет. Как-то сразу пришли в голову шахматы. Василь пробовал сомневаться, но Юрий опять настоял. И пригласил к себе. Успокоил беднягу, что никого не будет. У Виктории Викторовны, не к ночи будет упомянута, важный общественный пост. Он бы выразился тоньше - позиция. Изящная победная позиция с раздвинутыми ногами в постели ее любовничка-снабженца, совмещенная с кое-какой непыльной должностью, чтобы без тунеядства, и врожденной московской пропиской. Думал, уговаривать будет дольше. Василь согласился почти сразу, как будто тоже хотел провести время в его обществе. На это, впрочем, и был расчет – был бы Чуйко ему неприятен, он был бы взаимно неприятен Чуйко. Юрий не любил людей с дурным вкусом, в каких поголовно записывал всех, кого он не устраивал. У Василя со вкусом все было в порядке, поэтому с ним можно было иметь дело. Особого марафета на себя и квартиру он наводить не стал – уж больно жалко это выглядело, как будто волнуется, или будто Василь способен оценить. Но сложно было сказать, чего в этом случае Чуйко бы боялся больше – что не заметит и все будет зря, или что заметит и не поймет. Василь явно был не из тех, ради кого много старались, и следовало варить его в комфортной для него температуре. Юрий достал с полки запылившиеся шахматы, расставил их на журнальном столике – все-таки гостей надо принимать в гостиной. Насыпал в чайник заварку, чтобы залить ее сразу, как Василь появится. Рок холостяцкой берлоги его квартиру не трогал – каждую субботу приходила уборщица, спасая Чуйко от бытовых забот. Подумав, он сообразил бутербродов с колбасой – Василь производил впечатление человека, который ест, только когда еду сунут ему прямо под нос, – и принялся ждать. Когда часы опередили условленный срок на тридцать минут, он глубоко вздохнул и поднял трубку.