Слуга науки

Удушливая пелена, темная из-за крутившегося в воздухе песка, забилась в глотку, когда Василь попробовал вздохнуть. Не успел он открыть глаз, как его крепко вздернули за воротник и толкнули вперед, на землю, которая тут же взвилась столпом пыли. Под коленями было жарко, почти горячо, совсем не похоже на промозглый киевский январь, и Василь попытался покрутить головой, чтобы понять, где находится. Его тут же остановила чья-то стальная хватка, и через секунду его в четыре руки потащили вперед. Глядя перед собой, он увидел какой-то шатер, темно-зеленый по задумке, но сейчас грязно-серый. Неизвестные затолкнули его внутрь и бросили под ноги человеку, что сидел внутри, на возвышении. Первым делом Василь приметил диковинный наряд и попытался вспомнить, в какой исторической эпохе носили подобное. Голова, мутная от недавнего обморока и бог знает еще каких приключений, отказывалась размышлять. Интуитивно мерещилось сразу несколько разных времен, и тут до Василя дошла одна, чистая и ясная, будто загоревшаяся лампочка, мысль: все происходящее нереально, это все – сон. Осмелев, он поднял голову и увидел лицо человека, что восседал перед ним в странном, по-восточному роскошном одеянии. Это был Юрий Иванович. – Он ваш, – раздалось из-за спины, и Василь дернулся на голос, но позади никого не оказалось. А когда он повернулся обратно, Юрий Иванович показался куда ближе – на расстоянии вытянутой руки. Голобородько понимал, что все еще стоит на коленях, но не мог шелохнуться, словно к месту его приковали каким-то заговором. – Здравствуй, мой мальчик, – раздался теплый, бархатный голос Чуйко, неестественно прекрасный по сравнению с тем, что помнилось. Голос словно давил на плечи, не давая ни встать, ни двинуться, и Василь попытался взбунтоваться против своего незавидного положения. – Я не мальчик, – бросил он резко, глядя исподлобья. В ответ Юрий Иванович засмеялся, тихо и ласково, и сказал: – Пока еще – мальчик, – И Василя будто током прошило от этой фразы. – Но это ненадолго. Ты – мой пленник, а это значит, что я могу делать с тобой, что угодно. Последние слова отозвались дрожью в теле. Василь пошатнулся, попытался поймать равновесие, и только теперь понял, что руки связаны за спиной – действительно, пленник. Между ног стало горячо. Юрий Иванович смотрел на него жадными глазами, разглядывал по-хозяйски. Василь понимал, что таилось за этим «что угодно». Этому чему-то он даже со свободными руками не смог бы сопротивляться. – Что вы со мной сделаете? – Как будто ты не знаешь, – со своей настоящей усмешкой ответил Чуйко. – Ну да, официальные советские источники мало о таком говорят. А в древнем мире пленник в долгом походе вполне мог попасть на ложе полководца. Бесправный, под каждодневным страхом наказания, он становился прекрасной игрушкой для мужчины, чей пыл только разгорался в бою. Тобой, мой мальчик, я хочу пользоваться ежедневно. Моя постель давно пустует, поэтому, боюсь, тебе придется несладко… но ты ведь ничего не боишься, верно? Он наклонился к Василю, и вытянув руку, поднял его лицо за подбородок. Василь шумно вздохнул, стиснув зубы – от прикосновения невероятный жар во всем теле стал только сильнее. Во сне он и впрямь не боялся ничего, и был готов услужить своему господину сейчас и здесь, стирая колени о грязный пол шатра. Член в штанах стоял колом, а рот наполнялся слюной от мысли, что ему наверняка придется подставлять не только зад. Поцелуй оказался неожиданным, нелогичным со столь далекого расстояния, но сновидения, Василь знал, логике неподвластны. Он не чаял, что с ним будут нежничать, и еле устоял на коленях, но тут же позволил, чувствуя теплые и жадные губы. Рукой Чуйко стиснул волосы на его затылке, держа крепко, властно, будто Василь мог куда сбежать, будто недостаточно выдал свое желание подчиниться всему и тут же. Пронзительный скрежет будильника словно канцелярская бритва рассек картинку на двое, и Василь подскочил на кровати, путаясь в простынях. Вспотевший и возбужденный, первую минуту он сидел, не понимая, где находится. Как мешком по голове ударили – ни день, ни место не вспоминалось, лишь чувствовалась нехватка Юрия Ивановича. Темнота и утренний холод словно высвечивали Василево одиночество, и без того острое и горькое после сладких, порочных грез. Привычный после подобных снов стыд все не приходил: было грустно. В голове сформировалось неожиданное откровение – части Василя, ответственной за все это безобразие, очень не нравилось просыпаться без Юрия Ивановича. Ледяной душ почти смыл ночные воспоминания, и Василь исправно приступил к сборам. Чемодан, предназначенный в командировку, был готов с вечера, и Василь лишь кинул туда зубную щетку. Самолет был ранний, поэтому домашние все еще спали, а Василь на цыпочках сновал между комнатой и кухней, неловко утюжа рубашку и соображая кофе. Ночные сюжеты напрочь лишили аппетита, вернее – отбили желание есть, потому что аппетит иного рода все еще ощущался. Василь поддался ему настолько, что лишь за пару минут до выхода с ужасом вспомнил, что ему еще смотреть Юрию Ивановичу в глаза. Внизу, во дворе, уже стояла чуйковская машина. Василь сунулся к заднему сидению, почему-то решив, что Юрий Иванович устроится спереди, а, осознав свою ошибку, уже не решился исправлять, и сел рядом с ним, зажавшись в угол как можно дальше. – Вы чего такой взмыленный? – Сонно пробормотал Чуйко, и сам не отошедший еще от раннего подъема. – Приснилось чего? Василь вытаращился, не зная, что ответить. В экстрасенсорику он не верил, но способность Юрия Ивановича даже в полусне бить в точку его пугала. – Я… волнуюсь немного, – пробормотал Голобородько почти правду. Его тревожила перспектива лететь на самолете. – Не переживайте, Василь Петрович. Нам лететь около часа, а это почти что взлететь и сразу же приземлиться. Василь покорно бродил за Чуйко по аэропорту, как теленок на привязи – по команде вытаскивал паспорт, протягивал билет, даже сдал чемодан в багаж, как было велено, хотя разлучаться с имуществом ему было непривычно. Ожидание посадки далось ему трудно, потому что сидеть возле Чуйко и вести светскую беседу было невозможно, а отходить далеко он боялся, поэтому нервно мерил шагами зал, то и дело оборачиваясь к окну и разглядывая, как катаются по взлетному полю, расправив разлапистые крылья, огромные самолеты. – Ну вот, сейчас взлетим, часик потерпите – и мы в Москве, – словно ребенку, сказал Юрий Иванович, когда они устроились: Василь у иллюминатора, а он сам – в середине. Василь тут же пристегнулся и вцепился в подлокотник, стараясь не смотреть по сторонам, будто опасаясь увидеть признак неминуемой катастрофы. Вопреки ожиданиям, взлет прошел нормально – ничего не взорвалось, не загорелось, – но от этого Василю стало только хуже. Информация о том, что они находятся на какой-то безумной высоте, добила его окончательно: он понял, что начинает задыхаться. Замкнутые помещения почти не беспокоили Василя – он без проблем ездил в лифтах, спускался в метро, и как-то в молодости даже залез на спор в ящик из-под картошки, когда истфак отрядили помогать совхозу. Но все эти места были относительно близко к земле, а самолет, будь он неладен, болтался в воздухе, и это приводило в ужас. Василь чувствовал, что ему не хватает воздуха. Ухватившись за сидение перед ним, он уперся лбом в спинку и прикрыл глаза, пытаясь восстановить дыхание, но лучше не сделалось. Даже наоборот: почувствовав вибрацию, он разволновался еще сильнее и стал дышать чаще. Разбуженный его возней, Юрий Иванович приоткрыл глаза и мигом заметил неладное. – Василь Петрович, все в порядке? – Да, – упрямо отозвался Василь, хотя его позеленевшее лицо и говорило об обратном. – А мне так не кажется. Ну-ка посмотрите на меня. Василь повернулся, зная, что своего состояния скрыть не сможет – впрочем, ему было так дурно, что приличия его не волновали. – Вас тошнит? – Без тени брезгливости, а как-то заботливо и встревоженно спросил Чуйко. Василь помотал головой. – А что же тогда? Задыхаетесь? Он задумался, а потом полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда плоскую металлическую фляжку. – Пóлно вам, Василь Петрович, – проговорил он почти шепотом. – У нас с вами все хо-ро-шо… вот, выпейте. Вы просто переволновались. Василь, уже не способный на сомнения, схватил фляжку и попытался дрожащими пальцами открутить крышку, но ничего не вышло. Чуйко вздохнул, отобрал фляжку, открыл ее сам и протянул обратно. Одного глотка было достаточно, чтобы опознать коньяк. Теплый, терпкий, он отозвался сладкой согревающей волной в плечах. На секунду Василю стало легче, но тут же проснулась способность соображать: – Вы что, напоить меня решили? – Только пара глотков. Чтобы вы не паниковали, – Чуйко пожал плечами и протянул карамельку. – Не хотите коньяк – возьмите конфетку. Сладкое успокаивает. Василь послушался, и не зря – от карамельки его паника превратилась в задумчивость. Дышать стало легче, почти захотелось спать, но тут самолет тряхнуло. Сердце заколотилось снова, воздуха стало не хватать, и Василь не глядя схватился за первое, что попалось под руку – за рукав Юрия Ивановича. – Василь Петрович, все в порядке, это обыкновенная турбулентность, – вкрадчиво подсказал Чуйко, но, видимо, понял, что словами дело не решить – Василь перед ним жутко гримасничал и цеплялся так, будто бок самолета уже отвалился, и не схватись он за рукав, его бы воздухом утянуло наружу. – Ну что же вы за человек-то такой… – фыркнул Юрий Иванович и потянулся свободной рукой к воротнику Василевой рубашки. Он ловко расстегнул верхнюю пуговицу и заглянул в вполошенное голобородьковское лицо. Василь то хватал ртом воздух, то кусал губы, и если бы сейчас видел себя со стороны, то понял бы, что так Юрия Ивановича очаровало. – Вы что делаете, – буркнул Голобородько, совсем потерянный во времени и пространстве. – Рубашку вам расстегиваю. Чтобы дышать было легче, – Василь попытался было сказать что-то еще, но Чуйко остановил его. – Молчите. Вам лучше ничего не говорить, пока дыхание не восстановится. Лучше слушайте мой голос и думайте над тем, что я говорю, а свои мысли не думайте. Неожиданное предложение на секунду отвлекло Василя от дум о неизбежной смерти – вот только он не был уверен, что от слов Чуйко от не схватит сердечный приступ еще раньше. Он все же послушался, и Юрий Иванович стал говорить – почему-то о Третьяковской галерее, где какие висят картины и какие художники их рисовали. Говорил он медленно, размеренно, будто ребенку сказку рассказывал, и Василь заслушался, да так, что забыл, что он летит на огромной высоте в дребезжащей стальной махине. Голос Чуйко, лишенный привычной ершистости, успокаивал, убаюкивал. Василь понимал, что его клонит в сон. Перед глазами начали расцветать рисованные маслом образы, какие-то леса и долины с картин художников. В полудреме Василь не заметил, как отпустил рукав чужого пиджака, и Юрий Иванович почему-то приобнял его этой отпущенной на волю рукой, прижал поближе; зато он почувствовал тепло, какой-то приятный, почти родной запах, и вместе с этим чувством и мерцающими картинками перед глазами провалился в сон, не примечательный ничем, кроме уютной, ласкающей темноты. Проснулся Василь от стука о землю, но стоило ему подскочить на месте, как Юрий Иванович тут же осадил его, ухватив за плечо. – Без паники, Василь Петрович. Мы не падаем. Мы сели. Реальность, от близости к земле куда более осязаемая, доходила до Василя медленно, по крупицам. Сначала он понял, что они долетели до Москвы, что по пути ничего не сломалось и не сгорело, и что можно больше не бояться. Затем вспомнил, как Юрий Иванович спасал его от клаустрофобии, совал карамельки и коньяк, а потом убаюкивал, как ребенка, самоотверженно и терпеливо, будто и не большой начальник он ему вовсе. А потом стало стыдно за свое детское поведение, за недостойный мужчины страх и за доставленные ректору неудобства. И последним, будто пародируя апокалиптический сюжет, пришло осознание того, что впервые он оказался так близко к Юрию Ивановичу. Не просто рядом, и не в будничном физическом контакте, а практически в объятиях. Если бы Василь умел краснеть, он бы стал красный, как помидор – до того его впечатлило это знание. Это ведь был совсем неприличный жест – один мужчина у всех на глазах обнимает другого, насмерть испуганного, а тот, другой, вместо того, чтобы отшатнуться, льнет и засыпает у него на плече. Совсем это было не по-советски, не по-людски. Лишь думая об этом, Василь опасался смотреть по сторонам, боясь наткнуться на чей-то непонимающий, осуждающий взгляд. Еле дотерпев до выхода из аэропорта, Василь даже не посмотрел по сторонам. Он исправно глядел себе под ноги, ровно чтобы понимать, куда перед ним следует Юрий Иванович, и едва не врезался в Волгу с шашечками, которую Чуйко ангажировал, чтобы доехать до города. В такси, хоть и зная наверняка, что водитель точно не видел его позора, Василь все никак не решался посмотреть в зеркало заднего вида, да и на Юрия Ивановича не глядел. Он рассматривал серое, недостроенное Подмосковье, которое вдруг, в один миг перешло в пышущую силой сталинскую Москву. В гостинице он также послушно подсунул паспорт строгой женщине на стойке. Она даже не посмотрела в его сторону, целиком поглощенная обаянием Юрия Ивановича. Тот жонглировал перед ней бумагами, рассказывал про командировку и конференцию, хвалил город и болтал много о чем еще. Для него такая ситуация была привычной – он ведь где только не был, в каких только гостиницах не жил, это лишь Василю все было в новинку. Наконец им выдали ключи и отправили на этаж, где им предстояло обитать ближайшую неделю. Юрий Иванович распахнул дверь и предложил Василю идти вперед, будто женщине или кошке – и, не найдя достойного повода отказаться, Голобородько послушно зашел. Комната была обставлена без излишеств, но с каким-то официозным шиком – две кровати у противоположных стен, высокий шкаф, стол с нависающей над ним желтой шапочкой лампы и приставленным стулом, две тумбы с выдвижными ящиками и жесткое, громоздкое кресло. К комнате примыкала ванная – небольшая, безыскусная, с вкрученной в стену лейкой душа и некогда белоснежной клеенчатой занавеской. Все было чистое, но слегка потрепанное, будто здесь постоянно жили люди, вот только пугающая, глухая тишина за стенами не давала в это поверить. Василь устроил чемодан возле кровати и присел на покрывало, оглядываясь кругом. Им с Чуйко предстояло жить в одной комнате. – Вы чего? – Поинтересовался Юрий Иванович, тут же распахивая свой чемодан и вытаскивая оттуда одну за одной рубашки. В шкафу оказались вешалки, и Чуйко тут же воспользовался ими по назначению. – Я… устал просто, – выдавил из себя Василь, пытаясь скрыть робость. Вроде бы что сложного – открыть чемодан и выложить вещи, но это бы значило, что он уже точно остается тут, и ночью Юрий Иванович окажется от него в каких-то четырех метрах. Если бы Василева безопасность измерялась ГОСТом, за такое ничтожное расстояние ответственные органы могли и расстрелять. – Ну, ясное дело, – как ни в чем не бывало отозвался Чуйко. – У вас сегодня денек выдался… тяжелый. Вы тогда располагайтесь тут, отдохните… а я в ресторан схожу, тут, внизу есть. Ничего не ел с утра, а это, знаете ли, не лучшим образом на организме сказывается. Влёгкую управившись с вещами, Юрий Иванович, как и обещал, скрылся из виду, оставив Василя наедине с гостиничным номером. Нехотя раскрыв чемодан, Голобородько все же начал раскладывать вещи. Вытащив рубашку, он распахнул шкаф, в котором уже хранилось юрьиванычево добро, и застыл. За каких-то пару минут все внутренность шкафа успела пропитаться знакомым запахом. Воровато оглянувшись, Василь потянул за рукав чуйковскую рубашку и зарылся в нее носом. Рубашка была чистая, но даже стирка не смогла вытравить из нее запах знакомого одеколона, солидный, директорский запах. Снова стало спокойно и хорошо, будто нет никаких бед на свете – и в ту же минуту Василь испугался собственной реакции. Покой за последние десять лет для него стал подобен смерти, но неожиданное успокоение – еще полбеды. Вторая половина была в том, что именно его успокаивало – близость опасного, могущественного человека, другого мужчины, который наверняка бы разозлился, узнай он, как Василь тут трется физиономией о его вещи… опасное желание быть застигнутым на секунду взбудоражило, будто означало продолжение, в котором Василь сполна получает за свое безумное поведение, но тут же вмешался разум и объявил, что в реальности этого быть не может, и любое безумие карается еще большим одиночеством, в данном случае – смертельной обидой Юрия Ивановича и еще бог знает какими санкциями. Помедлив, Василь отпустил рубашку и принялся раскладывать свои вещи. Покончив с багажом, он уселся на кровать и пристально посмотрел туда, где, предполагал он, будет спать Юрий Иванович. Хотелось верить, что спит он крепко, потому что за свой сон Василь был не в ответе. Мало ли что приснится… Василь не знал, как поступит, если ему привидится что-то, из-за чего он проснется в мокрых трусах: здесь не дом, и такое не скроешь. Но выхода не было – не просить же отдельный номер за свой счет, выдумывая объяснения… Чувствуя, что от мыслей вновь бросает в жар, Василь решил сходить в душ. От холодной воды голова пришла в норму, и Василь даже вспомнил, что и сам он не завтракал. Переменив рубашку, он последний раз окинул взглядом номер, до боли сейчас напоминавший плаху, и вышел прочь, на поиски Чуйко и обозначенного им ресторана.