Слуга науки

К концу дня Юра постановил, что мама бы им гордилась: воспитала она его благородно, ничего не скажешь. Дабы не смущать беднягу Василя, вечером он сообщил о намерении выпить в гостиничном ресторане, и даже позвал его с собой, зная, что тот, конечно, откажется. Поганенький коньячок, не чета заждавшемуся дома французскому, подавали втридорога, но эта была цена, которую Юра платил за вежливость. Коньяк он единожды пригубил – из любопытства, и с тех пор не трогал, а просто заказывал и сидел с книгой, выжидая положенный час, чтобы Василь успел побегать по номеру в исподнем и забиться под одеяло. В остальном их неделя была насыщенной – регулярная научная болтовня, встречи со Юриными знакомыми, болтовня уже с ними… Юра, как и полагалось, выступил с докладом, его засыпали вопросами, и он почти удивился: и когда только среди всех своих бед нашел время на научную работу. Василю тоже нашлось место, и он показал себя блестяще – вот только Юра пару раз морщился, понимая, как опасно он ходит по краю. К счастью, секцию для молодняка его давний знакомец Ивглаф своим присутствием не почтил, не его полета были ласточки. А вот Татьяна Ивановна заглянула, и у них с Василем случилась интересная дискуссия, разом как-то поднявшая его статус в глазах всех присутствующих. Немногим, знаете ли, из молодежи выдается честь подискутировать с живым академиком. В остальном культурная программа была насыщенной - все силами Юры, которому захотелось Василя слегка растормошить. Звать его в Киеве в театр или там в музей почему-то казалось вычурным, а вот в Москве - пожалуйста, они ведь почти туристы. Тем более, что в Москве Василь никогда не был, а Юра прожил здесь пятнадцать лет и знал едва ли не каждую улочку. Самым эксцентричным вывертом, какой Юра себе позволил, были билеты в Большой на Историческую сцену. Он не знал, оценит ли Василь его жест, а если и оценит, то не поднимет ли хай из-за чрезмерной роскоши, но все прошло идеально: опера Василю понравилась, а вот расфуфыренной публики он просто не заметил. Ныть он принялся позже, когда они возвращались в гостиницу. – Юрий Иванович, я… благодарен вам за театр. Большой – историческое место. Я многое слышал, но чтобы так, своими глазами… и все же не стоило. – Это еще почему? – Ну… сами посудите: когда бы еще я, простой киевский историк, туда попал? – А что в этом такого? Театр, Василь Петрович, существует для всех, – парировал Чуйко. Всерьез, конечно, не говорил – Василь не дурак, в «Большой для народа» не поверит. – Вы поняли, о чем я. – Понял. И я вам так скажу: вы своим удовольствием сегодня никаких общечеловеческих законов не нарушили. – А у меня такое ощущение, будто я через чью-то голову перепрыгнул. – Меня поражает порой ход вашей мысли, Василь Петрович, – Юра вздохнул, выпуская в подмороженный воздух облачко пара. – Вот так кажется, вы вспомните однажды, что есть люди, которые сами дышать не могут – и тоже дышать перестанете. – Ну вы не передергивайте… – А где она, эта граница? Где вам можно быть лучше других, а где - уже нет, а, Василь Петрович? Посреди замерзшей Москвы случилось невиданное чудо – Василь заткнулся. Каким-то удивительным образом Юре удалось его переспорить, но у неожиданного триумфа был кислый привкус. Ввязавшись в диспут, Юра хотел Василя подбодрить, а не победить – но у того, как всегда, совесть выплескивалась через край. И как он только жил, болезный – это же с ума сойдешь, каждый день носить в голове образы всех, кому ты своим благополучием что-то задолжал. Юра так жить не умел и не хотел. И все же понимал – пока Василь рядом, считаться с его этой склонностью придется. На третий день Юру отвлек от его привычного ресторанного чтения официант: мол, подойдите к стойке, вас к телефону. По дороге Юра задумался, кому мог так резко понадобиться, но услышав голос, тут же отругал себя за несообразительность. – Юрочка, здравствуй, родимый, – пропела ему в трубку Вика со всегдашней издевкой. – Мне тут птичка донесла, что ты в Москве. А ведь даже не позвонил! – Викуля, душа моя… жутко перед тобой виноват, – в тон ей отозвался Чуйко. – Был занят. Притворялся мертвым, чтобы ты меня не нашла. Несмотря на виртуозное взаимное хамство и жизнь по разным городам, Юра с Викой вовсе не были врагами, и даже не злились друг на друга за неудавшийся брак. Их объединяло ехидное, полное яда и обид, но все-таки приятельство. ... Вика, чудесное создание, ворвалась в его жизнь в шестьдесят седьмом, девятнадцатилетней вездесущей комсомолкой. Яркая, деловитая, она была на два года старше его первой дочери и поначалу жутко бесила своей не по годам развитой ушлостью и трезвостью ума. Вика была циником, но не в базаровском ключе, естественном и даже милым в ее ровесниках, а так, как бывают взрослые, дважды разведённые, но не унывающие тетки. Она не верила в любовь, не мечтала о принце, а хотела во всем состояться сама, но при этом знала, что с хорошим мужчиной достигнет в два раза больше. Откуда это было в ней, балованной дочке московского партийца, Юра не знал; загадкой было и то, как среди всех других она приметила именно так подходящего ей Юру. Скорее всего, это была случайность: среди ее ближнего круга только он был в разводе; такие, как Вика, были везучи, вот и с Юрой ей подфартило. Его коллегам нужна была не Александра Коллонтай, а Софья Толстая, прилежно записывающая за мужем; а Чуйко всегда был сам по себе, и оттого падок на таких же своевольных и отчаянных, кого приручить – никаких шансов. Максим, Ира, Викуля, и вот теперь Василь – все они были разные, но каждый по-своему безумен. В моральном плане Вика была полной противоположностью Голобородько – ее не волновали другие, она хотела комфортной, красивой жизни, ей нравилось выделяться и знать, что ей завидуют. Но эта яркая внутренняя сила, сметающая все на пути, у них была общая – поэтому даже после стольких лет взаимного обмана и оскорблений Юра не мог на неё злиться. Вика не злилась тоже – Юра не сделал ей ничего дурного. В конце концов, в их браке он дал ей все, что она хотела: красивую жизнь, полезные знакомства, поездки в солнечную Болгарию и полную свободу действий. Она не хотела иметь детей – и он не настаивал; ей не хотелось вести хозяйство – он нанял домработницу. Юра знал, что за последние лет пять он не был ее единственным, и даже уже не ревновал, потому что успел выучить Викины повадки: единственная верность, на которую она была способна, была именно такой – крепкой, полной насмешек и яда, жесткой и физически распущенной верностью души. Ни одного Юриного секрета она бы в жизни ни выдала, и случись с ним что – всегда бы помогла, а с нынешними связями она была способна на многое. Он и сам не был святым – последняя треть их брака, когда он, фактически, жил один в их общей московской квартире, а она пропадала то в командировках, то у своих высокопоставленных любовников, была для него чем-то – казалось тогда – вроде карт-бланша. Сам Юра окрестил ее «эрой декаданса», потому что так они в то время и жили – близким предчувствием финала и оттого во всем прочем вседозволенностью. В те времена у него был любовник – художник из дома мод, на пятнадцать лет младше, настолько не подходивший ему по духу, что теперь даже вспоминать не хотелось. Но тогда это было отдохновением: в конце концов, этот черт был красив и опытен, спать с ним было одно удовольствие, вот только его болтовня Юру раздражала. На счастье, его любовник был увлечён собой и своим творчеством так сильно, что Юриного презрения не замечал, а принимая его приглашения на показы, Юра убивал двух зайцев: и вроде как изображал интерес, и водил туда Вику, которая тряпки обожала. Однажды бес принёс ее в неурочный час – то ли разругалась со своим снабженцем, то ли командировка закончилась раньше, – и, как водится в традиции водевилей, застукала Юру в постели с художником. Устроив для правдоподобности сцену, она выгнала взашей гостя, пригрозив милицией, а когда тот в ужасе сбежал, села на край кровати и расхохоталась: – Я-то думала, ты в мое отсутствие баб водишь… а ты, оказывается… Юра, почти поверивший в ее сцену, с облегчением выдохнул. Он думал, что Вика, подобно другим женщинам, брезгливо поморщится и надуется, но она отреагировала с каким-то азартом: видимо, с ее страстью ко всему заморскому и Юра в ее глазах теперь выглядел чём-то вроде трофея. Она налила коньяку – себе и ему – и спросила в лоб: – И давно это у тебя? – Этот? Второй год… – Нет, это-то понятно… Этот – плесень, – о людях она всегда судила резко и без сантиментов. – Я вообще про мужиков говорю. – Ну… – Юра задумался. – Долго. Столько же, сколько с бабами. – Фантастика. То есть тебе и мужики, и бабы нравятся? – А ты не заметила? – Ехидно спросил Юра. На первых порах их брак был безумно страстным, и было бы забавно, если бы Вика об этом забыла. – Ну… заметила, ещё как, – усмехнулась она. – Но мало ли, вдруг в тебе актёр пропадает. И что, кто кого? Юра не сразу понял, на что она намекает. – В основном – я, – усмехнулся он. – Но бывает наоборот. – Охренеть, – интеллигентная Вика никогда не стеснялась в выражениях. – Выкладывай, чего ещё я о тебе не знаю, Юра. Они проговорили до ночи и изрядно напились – Юра говорил о своём, Вика тоже. Она стала первой, кому он рассказал о Максиме. Посмеялась, конечно, гадина – но он сам напросился, нечего было при ней упоминать слово «любовь», но поняла и приняла, будто и не было в этом какого-то особого ужаса. Сам об этом Юра не переживал, никакой внутренней драмы у него отродясь не было, но найти понимание в Вике было приятно, будто вот эту огромную тяжесть тайны они вдруг поделили на двоих. Для Вики с тех пор он стал чем-то вроде экзотического друга. Под ее покровительством можно было все. На публике она прекрасно играла роль высокопоставленной жены, умело флиртуя с профессурой, и как-то так умудрялась скрывать их общую двойную жизнь, что о ней не знала ни одна живая душа – даже когда Юру сорвали в Киев, а она не поехала с ним, окружение восприняло ситуацию как саму собой разумеющуюся. И вот теперь она, видите ли, соскучилась, и захотела побаловать себя обществом законного мужа. Не будь Василя, Юра бы радостно сорвался – прожить один вечер просто, по-глупому, за досужей болтовней и седлом барашка в лучшем московском ресторане. Но тащить Голобородько к Вике, тем более сейчас, когда тот уже влюблён и так боится, было безумием. Словно показуха – вот, Василь Петрович, у меня, кстати, есть жена, почти ваша ровесница, женщина редкой красоты и ума. Вика его спугнет, и кроме того – в дикой природе они, как виды, были несовместимы. – Прости, моя зазноба, в этот раз не могу. Есть некоторые… обстоятельства. Юра возненавидел себя за эти слова в тот же миг, как произнёс. С Викиным чутьём на тайны, считай, что все выдал. – Обстоятельства? – Встрепенулась она, явно уже все себе уяснившая. – И как зовут эти… «обстоятельства»? – Виктория Викторовна, у вас своих, что ли, обстоятельств нет? Имейте совесть. В ответ она расхохоталась, да так, что Юре самому стало смешно – и правда, какая совесть, это же Вика. – Ну смотри мне, Чуйко, – пригрозила она. – Ты ведь меня знаешь. – Как и ты меня, моя дорогая, – проворковал Юра в ответ, и они распрощались. Было бы глупо думать, что Вика на этом успокоится. Она нашла их в Третьяковской галерее – по следу, что ли, шла, ведьма. Выглядела она, как всегда, ослепительно – длинные темные кудри, красная помада, шелковая блузка под длинным бежевым пальто и неизменные каблуки, просто французская кинозвезда, а не советская женщина. – Юрочка! – Позвала она, наплевав на все галерейные приличия. Василь тут же очнулся от своей исторической дремы, навеянной картинами, и настороженно подтянулся, холодным взглядом инспектируя незнакомку. – Юра, как здорово, что я тебя тут встретила. А чего не позвонил? Я думала, заглянешь, посидим по-родственному… кстати, а кто это с тобой? Представишь нас? Она играла, явно и нарочито, видимо, специально устраивая балаган для того, с кем ожидала Юру увидеть. – Знакомься, Виктория, это – Василий Петрович. Он мой… диссертант. Историк. – Василий Петрович, очень приятно! – Она стянула лайковую перчатку и бросилась пожимать ему руку. – А я Виктория Викторовна, жена Юрия Ивановича. Бывшая. На миг Юра оторопел – вот же, дрянь, проницательная! В официальном разводе они не были, просто разбежались, вернее – разъехались. Но ведь как-то просекла одним взглядом, что при Василе лучше в подробности не вдаваться, а значит – уже все себе уяснила и сейчас начнёт разведку боем. При всем Викином рыцарском умении держать язык за зубами, она ненавидела секреты, которые берегли от неё. – Как здорово, что мы встретились. А пойдёмте, посидим где-нибудь? Здесь, на Пятницкой, есть вполне приличное заведение. – Очень приятно, Виктория Викторовна, – ледяным голосом отчеканил Василь. – Но мне кажется, мы с Юрием Ивановичем спешим. Любая другая от этой казенной вежливости отступила бы, но не она. – Василий Петрович, я понимаю, что вам может быть неловко, все-таки бывшая жена вашего… научного руководителя. Вот только уверяю, мы с Юрой разошлись по-доброму и без претензий, так что никаких скандалов. Просто хочется, знаете ли, поговорить. Прежде вокруг меня всегда было полно ученых, и слушала, рот раскрыв – а теперь ведь никто всяких умных вещей не рассказывает, а быт, знаете, иногда так надоедает… уважьте даму, подарите ей часик своего бесценного времени? Я угощаю. – Ну… – Юра видел, как Василь мнётся от такой тирады – Вика ведь ударила в самую точку, разыграла скучающую мадаму, падкую до науки – хотя ее «эта галиматья» никогда не интересовала. – Хорошо, Виктория Викторовна. Но только ради вас и только на час. Если Юрий Иванович не возражает. Юра проклинал себя за то, что согласился, но знал, что Вика просто так не отстанет – ей, видимо, до жути хотелось посмотреть на Василя, и понять, злиться на Юру за то, что не развлёк ее прошлым вечером, или все-таки посмеяться над его чувствительной душонкой. Ресторан, указанный Викой, был не из первого эшелона, но вполне сносный, тем более, что в дневное время там было почти пусто. – Берите свинину, – посоветовала она. – Говядина здесь паршивая. Про рыбу и говорить нечего… зато десерты здесь – отменные. Василий Петрович, не стесняйтесь. Для меня угостить вас – совсем не накладно и в одно удовольствие. Предчувствуя очередную моральную дилемму, Юра выдернул так и не открытое меню у Василя из-под носа и отдал официанту. – Пусть дама решит, что мы сегодня будем, – дипломатично сказал он. Конечно же, Вика заказала им полный обед, а когда Василь стыдливо отлучился «помыть руки», нагнулась через стол к Юре и спросила громким шепотом: – Это ведь он – твои «обстоятельства», да? – Отпираться было бессмысленно. – И как далеко все зашло? – Как ты нас нашла? – Отправила водителя за вами следить, – не просто честно, а с гордостью ответила Вика. – Ещё и ждать вас пришлось два часа, искусствоведы… так что у тебя с этим мальчиком? – Он на два года старше тебя. – А выглядит младше. Юра, не отпирайся. – Ничего у нас нет… пока. Он, знаешь ли, сам ещё ничего не понял… – Ю-ю-юра… – протянула Вика с издевкой. – Ты что же, собрался совратить невинную душу? – Иди к черту, – отмахнутся Чуйко. – Жил без твоих советов полжизни, и тут как-нибудь разберусь. – Ну, как знаешь, – Вика с деланной обидой откинулась на спинку стула и скрестила руки. – Кляссеры свои с марками не хочешь забрать? – Вдруг поинтересовалась она, будто мимоходом. – Какие ещё кляссеры? Они тут причём? – Проворчал Юра, но тут Василь вернулся, и Вика обратилась в нему: – Василий Петрович, я тут все Юрочку уговариваю марки свои забрать – мне они без надобности, а ему – настоящее сокровище. А он говорит, один не довезет. Вы же ему поможете? – Марками? Юрий Иванович, вы собираете марки? – Глаза Василя неожиданно загорелись. Вот уж не думалось, что Вика сможет с первого кона так Василя поддеть. Сама она, ведьма, многозначительно зыркнула на Чуйко, мол, дурного не посоветую. Марки достались Юре от Романицкого – увёз их с собой после его смерти, да и забыл на полке. Вранья не было – он ими дорожил, но скорее как памятью о своём воспитателе, нежели каким-то бесценным сокровищем. – Ну, как – собираю… скорее, владею, – он пожал плечами. – Но забрать – непременно заберу. Если Василь Петрович подсобит, конечно. Василь с радостью вызывался подсобить, и разговор как-то завязался: Вика изо всех сил изображала скромную профессорскую жену, по крупицам вытягивая из Василя подробности его жизни, а Юра сидел и слушал – он всегда завидовал Викулиному таланту располагать к себе незнакомцев. Ей Василь рассказал все – и о бывшей жене, и о сыне, и о диссертации, хорошо лишь о крамоле не растрепал, а то будь на Викином месте любая другая – не понятно, где бы он после этого оказался. Сам собой на столе образовался коньяк и закуски. За окном стемнело, но Василь, похоже, забыл о своём условии за час управиться. Вика, будь она неладна, его очаровала. Юра почти утратил бдительность, надеясь, что ничего не случится, но его бывшая не была бы собой, если бы не выкинула какого-нибудь фокуса. – А вы не знаете, случайно, Василий Петрович… У Юры, может, кто-нибудь появился? А то он ведь скрытный, – она протянула руку и многозначительно уложила ладонь на Юрино предплечье. – Никогда сам не расскажет. – Я… я не… не знаю, – запинаясь, произнёс Василь. Его глаза в этот момент неожиданно почернели и стали словно чернильные – холодные, глубокие, злые. Вика спешно отдернула руку, боясь переборщить, и невинно запела: – Просто Юра… он ведь особенный. Я-то женщина простая, на меня достойный мужчина внимание обратил – и втрескалась по уши. А Юра… ему что-то особенное нужно. Героическое. Знаете, мне кажется, что ни одна живая женщина ему не подходит. Юра под столом ткнул Викину туфельку носком ботинка – заткнись, мол, сводница. Но ей все было нипочём – она больно пнула его в ответ и, улыбаясь, продолжила: – Так что вы думаете, Василь Петрович? Есть у Юры шанс на счастье? Бедный Василь был на последнем издыхании – бледный, злой, и руки его, кажется, дрожали. Вика издевалась совсем бессовестно: при всей ее проницательности, у неё порой отказывали тормоза. – Виктория, уймись, – рявкнул Юра. – Зачем ты мучаешь Василия Петровича? Ему, может быть, и дела нет до личной жизни старого придурка вроде меня. Он молод, хорош собой, и ему наверняка есть, о чем думать в свободное время. – Ах, простите, простите… – Викуля, казалось, дала заднюю. – И вы простите, Васенька. Что-то я… расчувствовалась. Сама же обещала без семейных сцен. Вы о себе лучше расскажите, как у вас на любовном фронте? И в этот момент, Юра был готов поклясться, он заметил на себе быстрый, пугливый и горячий, как сам ад, взгляд Василя. Всего на секунду – но этого хватило, чтобы понять: мальчишка даже мысли свои контролирует с трудом, все остальное – вопрос пары дней. Надеясь, что виной тому не коньяк, Юра все же наступил на Викину черевичку под столом – для профилактики. – Я… у меня никого, – вроде бы нашёлся Василь, вот только произнёс он это, стыдливо глядя в стол. Вика начала причитать, что у такого видного человека «никого» быть не может, и что он наверняка если не влюблён, то к кому-нибудь присматривается. Отрезать ей, что ли, эту ногу, чтобы уже поняла – думал Юра, понимая, что на Вику его предупреждения эффекта не имеют. Она вела какую-то свою игру, и на чувства дорогого Юры ей было наплевать. – Ну, вот знаете, смотрю я на вас, и понять не могу… у вас ведь лицо абсолютно не читаемое, – Юра едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Нечитаемое. У Василя. Ехидна она все-таки, ох, ехидна. – Вот и понять не могу, влюблены вы или нет. Когда Василь снова ушёл в уборную, Юра накинулся на Вику: – Ты чего творишь, дура? Развлечься решила? – Сам дурак, – фыркнула Вика, вытянула из пачки сигарету и закурила, изображая неприступность. – Ты хоть одну бабу сам в жизни соблазнил? Это мы сами за тобой бегали. И Васька бы твой тоже побежал, если бы бабой был. Но он не баба, в этом-то и сложность. Влюблён он в тебя по уши, у него это на лице написано. – Это я и без тебя знаю, – фыркнул Юра. Ему в этот момент очень захотелось попросить сигаретку, но он сдержался – ради Василя, не иначе. – Можешь не стараться. – Не могу, котик. Ты его своим величием одурманиваешь. Ему, чтобы решиться, нужно тебе довериться – понять, что ты простой человек, козел и змеюка, но с сердцем. А пока ты вокруг него кружишь, как ястреб, он будет бояться. Это бабы у нас на величие падки, потому что им так положено – а между вами, родной, стоит обычная уголовная статья, и пока ты ему не покажешь, что в случае чего, под статью вы вместе пойдёте – он будет думать, что ты его проверяешь. Юра замер. Вика, дрянь такая, выпустила дым ему прямо в лицо, и насмешливо улыбнулась – права была, чертовка, во всем права. За этим и унижала их обоих своими расспросами – чтобы оба они чувствовали себя одинаково неловко, чтобы эта неловкость их объединила. Была она все-таки любительницей, что говорится, социальной инженерии – вот и впихнула в идеальный Юрин план один крошечный, но отчаянно недостающий там элемент. Их, немного пьяненьких, Вика отпустила с миром и даже подвезла до гостиницы. Василь, вытряхнувшись из «Волги» следом за Юрой, проводил взглядом отъезжающий автомобиль и обратился к Чуйко с привычной осторожностью: – Вы простите, что я… что мы… как-то неуместно вроде. – Ох, Василь Петрович, это вы меня простите. Виктория Викторовна – создание своеобразное. Она хороший товарищ, но характер… да вы и сами видели. – Да уж, дама она… особенная, – Василь зевнул. – Устал сегодня жутко. А вы? – Да и я… но я бы ещё в ресторан спустился, почитал, – спохватился Юра, не желая смущать Василя. – Да бросьте, – Василь был слегка не трезв, но ровно до той степени, когда позволял себе вот так спорить о бытовом. – Я же знаю, что вы там сидите из вежливости. Не нужно, почитаете в номере. Юра послушался, и снова вспомнил Вику – то ли она права была, то ли просто коньяк попался хороший, но привычная скованность Василя куда-то делась. Он долго намывался в душе, и, выбравшись оттуда в весьма целомудренной пижаме, рухнул спать. Юра проделал тот же путь и улёгся в кровать. Сбитый коньяком, сон не шёл – в его возрасте с алкоголем нужно было быть осторожным, одна порция гарантировала сладкие грезы, а три – бдение до талого. Он повертелся, немного почитал при свете прикроватного ночника, и почти угомонился, когда услышал из темноты тихое, вымученное: – Юра… Он чуть было не откликнулся, подумав, что Василь хочет его о чём-то попросить, но вовремя понял, что Юрой он бы его не назвал, а если так – то сейчас его зовёт не Василь, а его освобожденное сном подсознание. Он прислушался. – Юра… – раздалось снова. – Юра, я… пожалуйста… Василь звучал дивно – без привычной стали в его хриплом баритоне остались лишь нежные, чувственные интонации. – Юра, – бормотал он, и каждый звук собственного имени словно током пронзал Чуйко, заставляя едва ли не подскакивать. Его бы такого, да в сознании… – Юра, хочу… Чуйко затаился. Ему очень хотелось узнать, что именно хочет его мальчик – и пусть от этого стона ему самому… хотелось, он велел себе лежать смирно. Василь же смирным не был – метался в кровати, ерзал, и порой сам себя заглушал. – Возьми… – простонал он едва различимо, и раздался шорох – его одеяло сползло на пол. В занавешенной тяжелыми шторами комнате было плохо видно, но Юра разбирал силуэт – рука Василя лежала на паху, а он, сам того не зная, дергался ей навстречу. Тело явно хотело воплотить мучавший своего хозяина сон, а сон – очевидно – был эротический. Глаза привыкали к темноте, и теперь Юра смотрел – ему хотелось увидеть лицо Василя, сейчас наверняка прекрасное, от таких-то мук. Хотелось увидеть, как он кончит во сне – как подросток, право слово. Юра почти приготовился смотреть, но тут в голову пришла неожиданно трезвая мысль – проснётся Василь в мокрых трусах, и что будет? Изведётся же весь, напугается… и будет бояться, дурак, и весь день к стенке отворачиваться. Вздохнув, Юра схватил читаную перед сном книжку, поднял ее над собой – чтоб погромче вышло, – и отпустил. Книга с грохотом рухнула на пол, а он спешно отвернулся к стене, изображая глубокое забвение. Василь перестал стонать, заерзал – проснулся. Неожиданно настала тишина, звенящая и тугая, как натянутая струна. Юра постарался наполнить ее своим сопением, чтобы Василь решил, что ему ничего не угрожает – и тот, видимо, поверив в свою безнаказанность, соскочил с кровати и убежал в душ. Под звуки включённой воды Юра, наконец, задремал. Он сегодня услышал многое, и кое-что из этого он вскоре услышит снова.