Слуга науки

От заветной комнаты их отделял лишь темный коридор, который, Василь думал, они быстро преодолеют. Но Юра не дал их восхождению превратиться в торжественную процессию – на полпути он остановился, прижал Василя к стене и поцеловал. Просунув руку под рубашку, он медленно погладил Василеву поясницу, спускаясь ниже, забираясь под пояс. Василь задрожал, прижимаясь всем телом, когда почувствовал крепкую хватку. Этого он ждал – откровенной Юриной власти над его телом, как нашептывали мокрые сны, в которых он уже давно принадлежал этому человеку. Юра не спрашивает, он – берет, и Василя вело от мысли, что сейчас все произойдёт наяву. – Такой чувствительный, мой мальчик… – едва слышно пробормотал Юра, в свое удовольствие щупая выставленную задницу, а Василь разрывался между двумя желаниями: прижаться к Юриному члену, крепко натянувшему брюки, и податься назад, к рукам. Он был готов сделать что угодно и прямо здесь – темный коридор до боли напоминал подворотню, в которой Василь сто раз представлял себя прижатым к стенке со спущенными штанами, а Юра... ему было можно все. Спускаясь поцелуями все ниже, Юра потянул рубашку за ворот, а Василь повёл плечами, и вот уже стоял перед ним полуголый, а Юра с наслаждением впивался в его шею, оглаживая обнаженную спину. Василь захлебывался возбуждением, жмурился, словно мало ему было нависающей темноты, и едва слышно всхлипывал всякий раз, когда Юрины поцелуи выходили особенно чувствительными. – Ты хочешь меня… прямо здесь? – Спросил он, сам не зная, какой ответ хочет услышать. – Не в этот раз, – усмехнулся Юра, и неожиданно остановился, отпустил свою на все готовую добычу, целомудренно чмокнув в нос. – Пойдём. Он увлёк Василя за собой, а тот шёл, как заколдованный – «не в этот раз» значило, что однажды его действительно развернут и впечатают лицом в стену, а он раздвинет ноги и примет, уже привычный ко всему. От этих мыслей кружилась голова, да так, что хоть бы первый раз пережить – но Юра не давал упасть, держал крепко и властно, точно зная, что хочет сделать со своим мальчиком. В дверном проеме они снова застыли, и снова целовались; Юра как-то лихо расстегнул Василю штаны и спустил их вместе с трусами, управившись за секунду – Василь даже не понял, что происходит, лишь рассеянно переступил по полу, выпутываясь из одежды. Совершенно голый перед полностью одетым Юрой, он чувствовал себя целиком в его власти. Даже если бы он захотел остановиться, он бы уже не решился. Но он и не хотел. На секунду теряя нарисованный возбужденным Василевым сознанием царственный образ, Юра мазнул губами по виску и велел: – Ступай на кровать. Он зажег свет, по привыкшим к темноте глазам ударило желтое электричество, но Василь не мог медлить и, жмурясь, послушался. Не зная, как лучше, он вытянулся стрункой, и видимо, не совсем прогадал – Юра стоял перед ним, расстёгивая рубашку, и смотрел, а лицо у него при этом было такое, что казалось, вздумай кто им сейчас помешать – быть беде. Нагота, которой Василь в любой другой раз застеснялся бы, заставляла лишь чувствовать, как беззащитен он был перед этим взглядом: алчущим, пронзительным. Юра пожирал его глазами. Сам он был уже раздет по пояс и в этот самый момент избавлялся от брюк. Василь сглотнул. Ему хотелось увидеть член Чуйко, и хотелось верить, что сумрачные сны не соврали. Было жутко, и пальцы ног поджимались не от восторга, а от ужаса – как же он, вот сейчас, с мужчиной… но впервые его занимала не моральная сторона вопроса. Василь боялся, глупо и по-мальчишечьи того, чего и положено мальчишке бояться: немного боли и чуть больше – не оправдать ожиданий. Чуйко скинул брюки и белье, и предстал перед ним во всем великолепии. Между ног торчал, уже полностью вставший, крупный член, и Василь сглотнул от такого зрелища – он, как последняя портовая блядь, грезил, что так и будет. Юра не спешил, красовался, видя, какое производит впечатление. Василь, не отрываясь, пялился ему между ног, а по телу разливалась слабость, будто доисторический инстинкт жертвы – расслабить все мышцы, чтобы не смочь убежать, и чтобы самцу было удобнее трахать подставленную дырку. Вспомнив о позах, в которых себя представлял, Василь зажмурился и бездумно раздвинул колени – все вышло само собой, без всякого пошлого умысла. И в ту же минуту колена коснулись рукой, тёплой, сильной и крепкой – он помнил это прикосновение, и происходящее сейчас до ужаса напоминало фантазию, к которой то, первое, привело. Юра, не останавливаясь, гладил его по бедру, а Василь чувствовал, как дрожь собирается в пятках и разлетается по всему телу. Он ждал, что Юра, дойдя в своём жесте до финала, по-хозяйски схватит его и развернёт, чтобы удобнее было трахать, но неожиданно почувствовал на скуле тёплое прикосновение поцелуя. – Василь, хороший мой… я же вижу, как тебе это нравится. Отчего у тебя лицо такое, будто тебя пытают? – Я представлял, что вы… ты… – Василь запутался, не понимая, как лучше. «Ты» было правильнее теперь, но «вы» возбуждало, расцветая новыми смыслами. – Меня… лицом в подушку… и сзади, как… как… Не в силах продолжить, он замолчал, но Юра сразу же отозвался. – Открой глаза, мой мальчик, – попросил он, и Василь не смог отказать. Юра нависал над ним, бесподобная седая челка спадало на лицо, а глаза были чёрные-чёрные, как далекий беззвездный космос. – А теперь расскажи мне, что ты представлял. Стараясь не закрывать глаза – а так хотелось спрятаться, – Василь втянул воздух и сознался на выдохе: – Я хотел, чтобы ты меня… Как будто я… не могу отказаться. Как будто меня… заставили. – Хочешь, чтобы я взял тебя силой? – Юра вскинул брови, совсем не насмешливо, как обычно, а будто взаправду удивился. – Я сам отдамся, – выпалил Василь прежде мысли и снова зажмурился. Юра не стал возражать, но вероломно накрыл его член ладонью и принялся ласкать – медленно, упоенно. От неожиданной ласки, такой непривычной и сладкой, Василь окончательно потерял совесть. – Я хочу вас… тебя… внутри. – Что-то сорвалось, и Василь выложил все свои мечтания – и выдуманную рыбалку в укромной палатке, и фантазию о темной подворотне, и тот самый сон, где его доставили Чуйко связанным пленником. Быстро, суетно, непристойно и совсем бесстыдно, понимая, что ниже ему уже не упасть. А Юра держался, лишь все настойчивее поглаживал, и Василь не выдержал, застонал: – Юра… пожалуйста… – Пожалуйста… что? – Эхом откликнулся Юра, и все-таки дотронулся – там. Просто надавил, но Василь заерзал, занервничал, захотел больше. – Сделай это уже, блядь, наконец, – прошипел он. Член торчал колом, но Василь не смел трогать себя – во-первых, от такого мог сразу и кончить, и во-вторых – будто ждал команды, которой Чуйко ему не давал. Прикосновение пропало, и Василь нерешительно приоткрыл глаза: Юра вертел в руках какую-то жестяную баночку – вазелин, знакомый и зелёный, как в материной аптечке. – Это… – спросил было Василь, но Юра шикнул на него и, отбросив крышечку, набрал на пальцы скользкое месиво. – Это нужно, – сказал он, и приложил средний палец к дырке. Непривычно, подумал Василь, а через секунду почувствовал, как палец скользит в него. Ощущения поплыли, по коже будто заскакали электрические искры. Юра готовил его тело, готовил для себя – знал ведь, что делать, царапнула Василя ревность. – Узкий, зараза, – усмехнулся Юра. – Мальчик мой, ты никогда сам с собой не баловался? – Василь замотал головой, отнекиваясь. – Ну, мы это исправим, – Чуйко снова подался вперед, прикасаясь губами к взъерошенному Василеву виску. Видать, нарочно нежничал, боялся, что Василь из-под его рук от неосторожного движения выпорхнет. Но ему-то нежность на хер не сдалась – и Василь решительно качнулся навстречу, насаживаясь на палец. Юра оценил. – Страстная попалась сучка, – хмыкнул он, и тут же загнал второй палец, уже не миндальничая. Третий скоро пошёл следом, почти с болью, но Василю все было нипочём – сучка, именно что сучка, стучало в висках, нормальный мужик бы не скулил от предвкушения, когда ему жопу вспахивают, а Василь скулил и мечтал поскорее принять член, чтобы было все, как в фантазиях. Чтоб как девку, как дуру гулящую, ебали без спросу и отдыху. Юра не спрашивал, готов ли Василь, и так все видел – но состорожничал последний раз, когда вошёл головкой и помедлил; а Василь стесняться не стал и насадился рывком, сам себя калеча. Юра едва успел придержать своего мальчика за бёдра, и схватил крепко, чтобы не самодеятельничал. А стесняться уже было нечего – член вошёл по самые яйца. Чуйко не спешил, ждал, все-таки боялся, что его страстный неопытный мальчик натворит беды, а Василь прислушивался, причувствовался – большой и горячий Юрин член в нем, внутри, крепкий и готовый. Было больно, но куда сильнее было хорошо. Он отдавался своему покровителю. Роль слабого юнца, безропотно принимающего страсть опытного мужчины, казалась как никогда уместной. – Юра… давай, – попросил он, и Чуйко, подхватив его под ягодицы, начал двигаться. Сначала медленно, словно готовый прекратить по первой просьбе, но вскоре сорвался на быстрый ритм, выбивая из Василя рваные вздохи, а тот толкался навстречу. Василь не верил, что это происходит с ним – да у него и шанса не было, чтобы подумать и поверить. Все застилали собой ощущения – так вот как оно взаправду, когда нетронутый зад таранят крепким членом, когда он входит, распирая стенки и оставляя мелкие ранки, когда мужчина владеет тобой до конца и наслаждается тем, что до него у тебя никого не было. Терять девственность, когда рвут тебя, оказалось вдвойне слаще, и Василь не замечал боли, упрямо насаживаясь в такт Юриным толчкам, громко всхлипывая от каждого столкновения. Свихнувшемуся от удовольствия Василю хотелось сильнее, глубже, чтобы всем телом чувствовать свою неожиданную уязвимость. Он сжимался изнутри, инстинктивно понимая, что Юре так будет приятнее, и приподнимал зад, упираясь пятками в матрас. Его трахал мужчина, сильный и властный, ебал в собственное удовольствие, лишая последних остатков невинности, и единственное, чего Василь не мог взять в толк – почему сам он так долго от этого бежал. – Какой ты чувствительный мальчик… – задыхаясь, шептал Юра, вдалбливаясь в послушное тело. Он крепко, по-хозяйски держал за бёдра и осматривал Василя жадным взглядом, словно клеймил: «Мое». С этим клеймом и всеми следами запретной любви хотелось явиться людям: пусть знают, что их нелюбимый Василёк вдогонку всем своим грехам ещё и пассивный гомосексуалист, покорно раздвигающий ноги перед сильными, властными, темпераментными мужчинами. Он выйдет из этой комнаты другим человеком, и тело будет помнить: в пульсирующей, до крови измученной дырке, останется сперма, и внутри ее будет не удержать, семя из разъебанного отверстия потечёт по бедру, а колени будут дрожать, как у пущенной по кругу солдатской девки, мелкой дрожью. Но самое ужасное – ему будет хотеться снова. Юра превратит его в сучку, готовую подставиться по первому зову. – Юра, – просипел Василь, – давай в меня… внутрь… хочу, чтобы там… осталось… – С тобой по-другому и нельзя, Вася… – ответил Юра, невесть как еще способный на целые фразы, и от этого признания Василя повело. С ним – и правда по-другому нельзя, только спускать в раздолбанную задницу, потому что он сучка, сучка, сучка… Возможно, он крикнул это вслух, но себя не услышал, потому что в этот момент кончил сам. Не касаясь себя, лишь от Юриных слов и рваных, уже суетных толчков дерущего его члена. Он не распознал момента, когда Юра излился внутрь, лишь через минуту, когда белое марево в голове рассеялось, почувствовал внезапную пустоту и горячие капли, медленно сползающие по ягодице. Собственных слез он не заметил, и лишь нежный, почти невесомый поцелуй Юры показался ему странно соленым. – Боже мой, – совсем не по-советски выдохнул Чуйко ему в ухо. – Василь, ты невероятный… как давно я хотел тебя, такого… – Что ты со мной сделал, Юра… – пробормотал Василь, бездумно подставляясь удивительной посторгазменной нежности. – Я ведь теперь без этого не смогу… – И не нужно, – хриплый голос Юры звучал честно и решительно. – Нам с тобой ещё так много нужно сделать. – Но ведь не будет уже… как раньше? – Пробормотал он, чувствуя, как на место распалявшему тело возбуждению приходит ледяное чувство обиды. – Будет, как захочешь, – отозвался Чуйко. – Захочешь – будем на лыжах кататься, в теннис играть, на рыбалку поедем… а захочешь – буду ебать, как девочку, чтобы ходить не мог… Василь и сейчас-то не был уверен, что сможет встать. Все тело охватила внезапная слабость. Он уткнулся носом в мокрое Юрино плечо и вцепился в руку, будто отказываясь отпускать. Сперма на коже остывала, и хотелось вымыться – но больше хотелось спать, обняв Юру, спать и не думать ни о прошлом, ни о будущем. – Спи… спи, мой родной, – прошептал Юра, гладя любовника по затылку. – Поспи немного. Тебе это нужно. Убаюканный словами, Василь прикрыл глаза и уснул через секунду. Проснулся он от настойчивой, надсадной трели – где-то в глубине Юриной квартиры надрывался телефон. Звук с раздражением врывался в сон, и Василь с трудом оторвал голову от подушки, пытаясь разобраться – правда ли он его слышит, или ему только кажется. Подушка оказалась чужая, кровать – тоже, и в следующий миг Василь понял: ему не привиделось. Он действительно лежал в постели Чуйко в чем мать родила, бережно накрытый одеялом. Будто к слову о матери, до него донёсся приглушённый голос Чуйко. – Да, Мария Стефановна, все верно. У меня. Простите дураков, заработались, совсем счёт времени потеряли. Понимаю. Не знаю, я передам… ну что вы, какие стеснения… Пошевелившись, Василь почувствовал, как ноет все тело. Чувствительнее всех отзывался зад. Стыдливо морщась, он провёл пальцами между ягодиц и нащупал отверстие – чувствительное, ещё не стянувшееся до конца после того, что он позволил с собой сделать. От воспоминаний бросило в жар – он ведь совсем не стеснялся, все свои фантазии рассказал… стыдиться было поздно, но Василь со стоном повалился лицом в подушку, понимая, что произошло что-то необратимое. – О, проснулся, – радостно констатировал Юра, возникая в дверном проеме. Василь обернулся. На Чуйко был длинный темный халат, перевязанный поясом, а влажная челка растрепалась по лбу. В руках он держал очищенный мандарин. – Хочешь чего-нибудь? Кровать рядом прогнулась под весом тела, и Василь прищурился , чтобы рассмотреть на Юру, осторожно выискивая хоть какой-то признак неминуемого, как ему казалось, презрения. Но тут же удивился, потому что никогда не видел прежде у Юры такого взгляда. В его глазах была только нежность… и ещё что-то, чему Василь не осмеливался дать названия. – Прости за шум. Твоя мама звонила. Оказывается, уже двенадцатый час, спрашивала, где гуляет ее единственный сын. Мандаринку будешь? – Черт! – Василь подскочил и ударился затылком об изголовье – не больно, но от обиды едва искры из глаз не подсыпались. Не так он фантазиях являлся своему любовнику после страстной ночи. – Мне же домой надо! – Да не спеши ты так, – блаженно ответил Чуйко, чуть улыбаясь. Он выглядел так, будто за время Василева сна угодил в Нирвану. – Я сказал, что ты можешь у меня остаться. Мария Стефановна решила, что это жутко неудобно, но я счёл своим долгом не объяснять ей, почему не возражаю. – Ну нет, она все-таки волнуется… – пробубнил Василь, а Юра недоверчиво фыркнул. – Почему мне кажется, что бесстрашный Василь Петрович решил сбежать? – Никуда я не бегу. – Отличный выбор, – Юра закинул в рот мандариновую дольку. – Мандарины нынче удались, очень рекомендую. Ещё одну дольку он протянул Василю, и тот, смирившись, взял ее губами прямо с протянутой ладони. Вот до чего докатился – ест у Чуйко с рук. – Дома, дорогой мой Василь, потерпят без тебя. А тебе, как минимум, нужно ополоснуться – я, конечно, тебя вытер, но внутри… – видимо, у Василя в этот момент на лице случилось такое выражение, что Юра решил – продолжать не стоит. – Все, молчу. Как ты себя чувствуешь? – Странно, – признался Василь. – Странно хорошо или?.. – Скорее хорошо. Я… я не знаю, как мы теперь… кто мы теперь друг другу? Если вообще… – Ну, это сложный вопрос, – Юра усмехнулся и отвёл глаза куда-то вверх, будто задумался. – Если бы ты, мой мальчик, был женщиной, я бы окрестил тебя своей дамой сердца. Но ты мужчина, и поэтому – сам понимаешь, вопрос сложный. От этой тирады в груди у Василя что-то сжалось, будто ледяная буря пронеслась и превратила редкие ещё цветущие там бутоны в морозные осколки. Захотелось сейчас же, сию минуту убежать, желательно – на край земли, чтобы не было там ни Юры, ни этой проклятой кровати, и чтобы сам Василь своего имени там не мог вспомнить. Словно разглядев весь этот кошмар, Юра мигом посерьёзнел, забрался на кровать с ногами и улёгся рядом, заключая Василя в объятия. – Влюблён я в тебя, придурок… влюблён! А ты что подумал? Да, я старый идиот, лощеный профессор, и член КПСС, между прочим, влюблён в тебя, дурного, и жизни своей не вижу без тебя. Черт его знает, как жить ее, эту жизнь, но ты мне нужен. Они лежали, прислонившись лбами, и Василь смотрел на Юру, сам не веря в услышанное. А на месте морозного стекла расцветала новая, пышная цветистая поляна. В него? Влюбляться? Где-то в прошлой жизни такое было возможно. Его любили, и он любил… но после стольких лет, проведённых в презрении и одиночестве, постоянно озираясь, не прилетит ли с чьей-то легкой руки очередная претензия, Василь разучился верить в подобное. И уж тем более дико было услышать это от Чуйко, блистательного и неприступного, которому задолжали все, а он – никому, который жил так, будто весь мир под него скроен, который по какой-то неведомой никому случайности выбрал из всей толпы, готовой его обожать, тихого, принципиального и бесконечно одинокого Василя. – Это… правда? – Прошептал Василь. Этого не могло случиться. Мир таким не бывает. – Правда. Голос Юры, всегда такой насмешливый и дерзкий, совсем переменился: он будто умолял ему поверить. И Василь поверил. Все разом встало на свои места: и его забота, и его чрезмерное беспокойство, и это стремление всюду тащить Василя за собой, будь то глухой лес или Большой театр… и все, что Василь чувствовал, тоже обросло логикой: его попытки будто случайно наткнуться на Юру в университете, странный трепет от каждого приглашение, и даже то, что сны его, будь они неладны, так некстати после стольких лет обрели лицо… он тоже был влюблён, глупо и по-детски, вот только понял это, лишь оказавшись с Юрой в одной постели. – Я… кажется, тоже, – хрипло пробормотал Василь, не узнавая собственного голоса. – Я… не понимаю, как это… я никогда… – А это неважно, – беззаботно бросил Чуйко, ласково поглаживая большим пальцем Василев висок. – Мы люди умные. Как-нибудь выкрутимся. Только умоляю, не надо больше так переживать. Ещё одного такого лица я не переживу. Юра сделался так комично печален, что Василь не выдержал и улыбнулся – широко, несдержанно, как улыбаются только от счастья. Он поверил – а все остальное такая ерунда. Мир никогда не будет идеальным, но это же не повод не любить.