Слуга науки

Юра сидел, вглядываясь одутловатые лица своих заместителей, и не мог взять в толк, о чем они спорят: речь шла о какой-то чепухе вроде неправильного подсчета времени на проверку студенческих работ, и его смешило, что люди, заслужившие докторские степени разрешением важных проблем человечества, о такой чепухе не могли договориться. Иронии добавляло и то, что малую часть спорщиков можно было не слушать вовсе – дела на них уже лежали на столах у нужных людей. Если система сработает по часам, то до следующего учебного года, когда предмет их горячего диспута вступит в силу, они уже будут пристроены к деятельности с более очевидным подсчетом производственных результатов. Юра вспоминал об этом без злорадства, скорее с горьким чувством неудобной необходимости – в идеальном мире, он был уверен, любое воровство можно пресечь, если взвинтить издержки самого процесса до небес административными методами, а не карать, спохватившись, и потом среди таких же хапуг перераспределять отобранное. Люди – они везде люди, слабые, но изобретательные. Вот только здесь и сейчас эти люди, знатно перевалив за отведенные им два часа времени, воровали это время у Юры, который всеми мыслями уже был не здесь. Его Василь, преданный и терпеливый, ждал в приемной, вычитывая работы своих желторотиков на опустевшем секретарском стуле. В его графике часов на эти хлопоты не отводилось совсем, потому что и письменных работ как таковых на семинарах не полагалось; но Василь, в вопросе образования щепетильный донельзя, терпеть не мог, когда весь семестр три отличника пересказывали заученный текст, а остальные отсиживались, как в театре. Он заставлял первокурсников «включать аналитическое мышление», и бедняжки, привыкшие со школьной скамьи, что всему есть готовое и правильное объяснение, половину пары корпели, соображая, какие могли быть предпосылки у заданного исторического события и к чему оно привело. Комментарии Василь оставлял щедро, расписывая красной ручкой целые послания на полях, но оценок не ставил: ему было важнее, чтобы дети научились мыслить без оглядки на авторитеты. Зачем он воспитывал в студентах такой бесполезный для жизни навык и как это до сих пор не вскрылось, Юра не знал, но Василево рвение очаровывало. Он во всем проявлял редкостное упорство: не нависай над ним, таким рьяным, соломенный колпак режима, он бы сейчас летал на таких высотах, что Юре и не снились. Когда замы, прооравшись, разошлись, невидяще сочась мимо забывшегося в углу Василя, Юра вышел из кабинета в приемную и, устало прислонившись к дверному косяку, хмыкнул: – Ну что, диссертант? Идем домой? Юра был рад, что его научное руководство служило им только ширмой; будь оно настоящим, Василь бы точно ни строчки не написал, потому что наедине о кандидатской и не думалось. Зато хорошо получалось объяснить, почему вечерами они постоянно заняты, и почему Голобородько больше не приходит домой к ужину. Василь сводил его с ума. Юра знал, что его мальчик – тихий омут с развратными чертями, но не ждал, что он будет настолько пылким. Грешным делом Юра даже побаивался, что надолго его не хватит – Василь возбуждался просто от объятий, ластился и просил, и сложно было порой дотерпеть до постели. Один раз Чуйко выдрал его прямо в коридоре, не раздевая, прижав лицом к стене и шипя непристойности на ухо. Мальчик любил, когда ему приказывали, и когда Юра хрипло велел «спусти штаны», распахнул свои огромные темные глазища и задышал, как загнанный, моментально подчиняясь. От университета они пошли пешком, переговариваясь сквозь настырную февральскую метель. Юра поймал себя за рассказом о своей жизни: какой-то давней, еще одесской истории, как он, мальчишка, вымучивал из себя домашнее задание по обязательному тогда для многих немецкому языку, вовсе не зная, как скоро ему этот язык пригодится. Василь смеялся и спрашивал, на скольких языках Чуйко говорит; подсчитали и вышло, что на трех, если говорить нужно о ерунде, и только по-английски, если разговор серьезный. Василю хотелось рассказать все: и то, что берег от Иры, храня ее ранимую душу от всякой грязи, и то, что скрывал от Вики, боясь показаться старым мечтательным дураком. Тех двадцати лет, что их с Василем разделяли, словно и не было: жизнь будто вообще теряла срок, когда они оказывались вдвоем. – Юра, – серьезным тоном позвал Василь, забравшись с ногами в кресло. Растрепанный, с чуть влажными после душа волосами и в застегнутой только наполовину рубашке, он выглядел совсем юным. Ну мальчишка – он мальчишка и есть, право слово. – Я кое-что хочу. – Что именно? – Спросил Чуйко, расставляя на журнальном столике чашки. Ужинать Василя было не загнать, от коньяка в рабочие вечера он тоже отказывался, но хотя бы чай с куском сыра запихнуть в это бог весть какой манной живущее тело Юра считал своим долгом. Василь молчал, и Юра поднял голову, чтобы понять в чем дело – тот сидел, кусая губы, и, видимо, набирался решимости. Это внезапная робость в нем была прелестна – в порыве страсти, когда Василя уносило, он требовал «драть его как блядь последнюю», конец цитаты, а теперь вдруг стал прежним стыдливым собой. И в то же время его стыдливость будоражила – если так жмется, значит, задумал что-то лихое. – Я еще никогда… – запинаясь, пробормотал он, – не брал… в рот. Юре потребовалось секунда, чтобы оценить предложение. За две недели почти ежедневных случек он не раз думал об этом, но его мальчик всегда подставлялся с такой готовностью, что было как-то не до минета, а ведь Юра это очень любил. Любил делать сам, чувствовать на языке горячую тяжесть и одновременно проникать в любовника двумя пальцами сзади, чтобы со всех сторон контролировать его удовольствие. И любил, когда делали ему, особенно если брали глубоко, до самого горла. Он подошел к Василю и опустился перед ним на колени, аккуратно расправляя полы халата, чтобы не дразнить раньше времени. Василь замер, подобрался, зыркнул настороженно, но ничего не сказал. Юра положил руку ему на колено, погладил неторопливо, не отрываясь глядя в глаза. – Хочешь взять в рот? Василь, словно загипнотизированный, кивнул и облизал и без того пылающие губы. Юра взял его за подбородок и провел большим пальцам по этим тонким, капризным губам – невероятно красивые, слишком мягкие для мужчины, и очень дерзкие, если заговорят. Целовать их было одно удовольствие, а представлять, как они сосут член – еще слаще. – И ты позволишь мне кончить сюда? – Да, – ответил Василь, чуть помедлив. Представил. – И должен будешь все проглотить. Василь тут же сглотнул, видимо, вообразив и это. Юра уже выучил, как его мальчик любил это «должен» – и слов не нужно было, чтобы понять, кем Василь себя воображает порой, подставляя зад. В памяти еще не остыла история их первой ночи, когда Василь отчаянно выбалтывал свои фантазии и поведал, что в одной из них он – безотказный раб. – Я все сделаю, – пробормотал Василь, уже готовый к бою, но Юра остановил его, медленно погладил по руке, опускаясь ниже, провел ладонью от колена к паху и замер, накрыв ладонью уже пустивший влажную каплю под штанами член. – Тебе когда-нибудь делали минет? – Никогда, – ответил Василь, и Юра едва удержался от комментария – мол, до чего бедна на впечатления комсомольская жизнь. – Тогда сначала я покажу тебе, как мне нравится. А потом ты попробуешь сам. После душа Василь не надел белья – и Юра на секунду расфантазировался, как было бы замечательно, если бы он совсем его не носил. Им бы это было без пользы, но знать об этом… было бы здорово. Член Василя, небольшой, красивый и полностью готовый, идеально лег в руку, и Юра подразнил головку пальцем, размазывая выступившую смазку. Его собственный член уже терся о полы халата и стремительно креп – спокойно смотреть на Василя, расхристанного и возбужденного, было почти невозможно, но Юра сосредоточился на главном. Наклонившись, он облизал головку и опустился ниже, потерся лицом об ствол, стараясь не задевать нежную кожу щетиной. Василь задрожал и ухватился за подлокотники, и Юра украдкой посмотрел вверх – мальчик запрокинул голову и прикрыл глаза, все также бессовестно закусывая губы и, может, уже забыл, для чего все это делалось. Ну, что ж, не освоит теорию – научится на практике, решил Юра, и продолжил. Поласкал пальцами яички и под ними, отчего Василь снова дернулся и как-то недвусмысленно попытался приподняться выше, словно прося засунуть пальцы в него – но Юра со смешком усадил его на место. – Мальчик мой, ты меня слышишь? – Позвал он, и Василь нехотя открыл глаза. – Когда берешь, прячь зубы. Будь аккуратнее. Снова облизав головку, он обхватил ее губами и принялся медленно опускаться. Потом, когда их образовательный этюд завершится, он непременно сделает это снова, подумал Юра, но уже со всей обстоятельностью, выясняя, как нравится его мальчику: на теле чувствительного Василя наверняка полно особых точек, о которых он и не догадывается, концентрируя всю силу влечения, как прежде – всю свою жизнь, в какой-то крошечной точке внутри ума. Но не эмоциями едиными… двигаясь вверх и вниз, Юра крепко сжимал губы вокруг ствола, а руками придерживал Василя – тому явно было не до учения, он весь дрожал и был почти на пределе. Совсем как мальчик, право слово – как немного ему нужно… Сжав Василев член у основания, Юра поднял голову и объяснил: – Вот это делать не обязательно. Но тебе, мой родной, кончать еще рано. Он опустился обратно, и в этот раз, воскрешая забытые умения, вобрал до конца – головка пролезла в глотку, и Юра задышал носом, привыкая. Этому Василь, конечно, с первого раза не научится, он и сам освоил это небыстро, но к идеалу нужно стремиться. Стараясь держать дыхание, Юра сглотнул – знал, как это чувствуется внутри, его это всегда доводило почти до предела, – и выпустил член изо рта, отодвинулся, сел на пятки. Василь, будто не понимая, куда все пропало, открыл глаза и посмотрел на Юру почти обиженно. – Я обещал показать, – усмехнулся Юра, вытирая мокрые губы пальцами. – А теперь твоя очередь. Он поднялся и подошел к креслу сбоку. – Вставай на колени, – велел он, и Василь с готовностью послушался: поднялся и сразу потянулся к поясу халата – так хотел получить свое. Первые шаги он повторил досконально – также погладил пальцами, облизал и прижался лицом, а еще почти застонал, вдыхая запах. Казалось, что Василя ведет лишь от того, что ему позволили это делать, и он не торопился, смакуя каждое движение, а Юра наслаждался открывшимся ему видом. Василь встал перед ним на колени, но не наклонился, а вытянулся вперед, прогнувшись по-кошачьи, и уперся руками в подлокотник. С его позиции было не видно, но Юра успел заметить, что Василь не застегнул брюки, а значит, его влажный, колом торчащий член сейчас выпирал наружу, превращая просто красивую картинку в абсолютно непристойную. Вот так его мальчик любит удовольствия – даже не замечает, как он выглядит со стороны. А может, замечает, и нарочно красуется, чтобы выглядеть точь-в-точь так, как он в этот момент себя чувствует – распутной, на все готовой блядью. Василь облизывал член, увлекшись, но Юра не возражал – от одного вида его блаженного лица воздух вокруг закипал. Хотелось дотронуться, схватить его за волосы, но было еще рано – Василь пока только примерялся, пробовал, ему нужно было немного свободы, чтобы приноровиться. Юра был терпелив, но это терпение давалось ему дорого. Наконец, Василь решился и обхватил член губами, послушно и аккуратно, как Юра его учил. Предчувствия не соврали: губы у него и впрямь были мягкие, словно идеально под такое созданные. Он медленно заскользил вниз по стволу, не помогая себе руками, и, дойдя до упора, упрямо решил продолжать, но закашлялся и отстранился, переводя дыхание. Конечно, его мальчику было труднее – Юра был гораздо крупнее, да и опыта ноль… но Василь метнул ему всполошенный взгляд, словно возмутился такой несправедливости, и на место похотливой горячки, какую бы обычно испытал Юра, увидев его в подобном положении, пришла странная нежность. Так ведь старается, упрямец… и как с ним, таким, с ума не сойти… – Чтобы получилось, надо расслабить горло, – сказал Юра, сам удивляясь тому, каким хриплым был его голос. – Но сейчас не обязательно. Еще успеешь научиться. В ответ Василь промолчал, только прижался носом к его паху и снова высунул язык, провел по стволу тонким напряженным кончиком, и Юра не сдержал задушенного вздоха. Вот, шельмец, придумал же… то, до чего прежде него никто не додумался. Василь повторил свой трюк, закрепляя изученное, а потом снова обхватил член губами и принялся двигаться, крепко сжимая ствол и на этот раз помогая себе рукой. Тут уже Юра не сдержался, положил руку ему на голову и чуть надавил, будто чувствуя, что Василь оценит – и правда, тот не то всхлипнул, не то застонал, но усердия не сбавил. Вскоре у Юры под веками уже плясали цветные круги, но он боялся открыть глаза, потому что там, наяву, бесстыдно красивый Василь обхаживал его, как мог, сам блаженствуя. Едва сообразив, что делает, Юра вцепился ему в волосы и принялся толкаться вперед – а Василь не сдавался, удерживая невероятный ритм, но в какой-то момент просто остановился и замер с закрытыми глазами, позволяя Юре двигаться так, как он хочет. Теперь уже Юра трахал его в рот, быстро, размашисто, с трудом удерживая себя от того, чего его мальчик пока дать ему не мог… Эта безумная покорность довела Юру до кипения, и с каким-то звериным рыком он кончил, не глядя. Василь закашлялся, упал в кресло, и Юра, с трудом приходя в себя, открыл глаза, чтобы увидеть, что натворил. С Василя-то что взять – он пылкий, неопытный… а вот он сам дурной, мог бы предупредить хотя бы, но нет же, забылся совсем со своей страстью… И все же Василь был прекрасен. Весь перепачканный семенем, он ловил ладонью стекающие с лица капли и тут же слизывал их, а глаза его, черные-черные, как сам грех, невидяще смотрели куда-то мимо Юры. – Мальчик мой… – прохрипел Юра, бросаясь перед ним на колени. Таким Василя он еще не видел, будто замороженным, замершим по времени и пространстве. – С тобой все в порядке? – Д… да, – запинаясь, ответил тот, и Юра понял – не соврал: на животе у мальчишки расплывалось его собственное семя. Он переживал, что Василю не понравилось, что им так грубо воспользовались, а тем временем его мальчик от этого кончил. – Ты сумасшедший… нет, Василь, ты безумный… – забормотал Юра, утирая его прекрасное лицо рукавом халата. К черту, в конце концов, халат, все к черту – единственное, что имело значение – это его мальчик, такой чудесный, испорченный и невинный одновременно. – Это ты… безумный, – фыркнул Василь и засмеялся. – Я под конец думал – задохнусь… – Прости меня, Василек, прости идиота. Но ты бы себя видел… ты такой… словами не передать. – Поцелуй меня. – Что? – Переспросил Юра, скорее от неожиданности. Он никогда не целовался после минета – не потому, что брезговал, а потому что брезговали обычно другие. – Поцелуй, – настойчиво повторил Василь, и Юра послушался. Поцелуй вышел странным на вкус – все-таки Юра впервые пробовал себя, но от мысли, что он целует своего обожаемого Василя, который минуту назад перед ним, будто уличная девка, захлебывался спермой, и без того всполошенное оргазмом сердце дрожало и будто переворачивалось. – Я хочу, чтобы тебе было со мной хорошо, – проговорил Василь, оторвавшись от поцелуя. – Куда уж лучше? – Юра усмехнулся. Действительно, куда дальше-то – и так забыл, что творит, потому что его мальчик оказался каким-то прирожденным развратником. – Ну… это отдельная тема, – ответил Василь и усмехнулся, а в глазах заблестели беспутные искорки. – Для домашнего задания.