Слуга науки

Время настало снежное, мрачное – солнце над головой всходило чисто символически, и жизнь была словно в советском телевизоре: если черное небо, значит ночь, а если день – то белое. Велосипедом в архив уже было не пробраться, и ездил Василь на службу на почтовом грузовичке – тот привозил его позже, к десяти, но директриса смотрела на его поздние явки сквозь пальцы: подумаешь, работничек. И без него местной библиотеке жилось замечательно, и был Василек все равно что фикус – а фикусу ни к чему за графиком следить. Архив, который нужно было подклеивать, кончился еще осенью – не так уж и много было у этого поселка истории. В основном, конечно, строительство железки – станция была важным узлом Северной железной дороги, соединявшей два губернских, а теперь областных, центра. Работал Василь неторопливо, читал внимательно, все-таки история. В Первую мировую военная помощь от союзников шла именно здесь, прибывая морем в Архангельск, и уж дальше расползаясь, куда нужно, по местным рельсам, а в Отечественную дорога возила всюду воркутинский уголь и опять же – связывала важный северный порт с сердцем страны. Были здесь и записи, которые занимали его куда больше – в двадцатые и тридцатые годы именно сюда ссылали спецпереселенцев, в основном – кулаков. В тихом, неприметном райцентре, который исторических паразитов не интересовал, выжило много записей, и все они достались Василю просто так – не по справке из деканата, не по особому запросу, а в рамках общей инвентаризации. Разобрав остальные дела, он часами просиживал за тетрадью, забывая иногда даже пообедать, и старательно выписывал данные, чтобы когда-нибудь, в будущем, для чего-нибудь их применить. Стекались отсюда люди с разных краев, но были и украинцы, а значит, практически его научная тема. Это было, считай, должностное преступление, но с Василевой-то криминальной биографией можно было уже не стесняться. Он даже забаву придумал – мол, если выписать в строчку, без точек и пробелов, все номера статей, по которым его можно судить, получится телефонный номер, и так их все и записал, чтобы однажды похулиганить и позвонить. В такие часы у него появлялся новый гость, вернее – гостья. Тоненькая, миловидная, она усаживалась на стул, расправив серую юбку, и упиралась локтем в столешницу, молча разглядывая заработавшегося Василька. Первый раз, когда он увидел ее, то отпрянул: – Вам чего? – Выпалил он, и тут же прикрыл все свои записи. Но гостья только рассмеялась: – По́лно, Васенька, не бойся. Или не признал? Василь смотрел на девушку, на темные короткие волосы, завивавшиеся кудрями, на такие же темные глаза, и постепенно до него доходило осознание. – Бабушка?.. – Ахнул он. Анну Наумовну он помнил другой – грузной, строгой, с серьгами-жемчужинами в ушах, настоящей матроной. А сидевшая перед ним девчушка была бледной и тонкой, с запястьями шириной с две школьные линейки, с длинным тонким носиком и грустными, запавшими глазами. – Вижу, история тебе дается с боем, – улыбнулась она. – Эх, знала бы – ни за что бы тебя туда не пустила. Мне-то с моей древностью хорошо жилось, а вот ты с современностью… Хотя чего это я бормочу – если есть у человека страсть, она им всюду владеет. Вот я, представь себе, в твоем возрасте весила сорок килограммов! И не потому, что конституция такая, а потому что… ой, да ладно, – она махнула рукой. – Лучше ты мне скажи, как ты тут? – Ты и сама все знаешь, – усмехнулся Василь. Бабушка и Беня были существами одного порядка, и раз уж один славный предок знал все, что происходит у Василя в голове, то Анна Наумовна и подавно. – Ты прав. Скука здесь смертная, книг хороших нет. Впрочем, вот эта интересная… – бабушка вытащила с полки какую-то тоненькую книжку в синей обложке. – А вообще ты знаешь, чьи это края, Василек? – Ну… русские, наверное, – смутился тот. Он не слишком вдавался в подробности местной культуры, в основном интересуясь такими же, как и он – невольно сосланными в эти негостеприимные края. – А вот и врешь все. Вернее, русские, да не только. Здесь, и еще дальше, на севере, поморские края. Это племя не то славянское, не то финно-угорское. – И что мне с того? – Фыркнул Василь. Он-то думал все о своем, а бабушка приставала с какой-то ерундой, причем ерундой ему определенно знакомой, иначе бы не родилось это сейчас у него в сознании. – Да так, мог бы уважить бабушку. Я в этих краях никогда не была, а ведь у них культура страсть какая интересная. Одни сказки чего стоят… После этого разговора Василь пару дней не мог взять в толк, чего бабушка – вернее, собственная голова – к нему с этими поморами привязалась. Он был почти уверен, что наяву от Анны Наумовны о таком не слышал, сказок их тоже не читал. Но реальность внезапно разрешила его думы. – Васенька, ты ведь закончил уже с архивом? – Поинтересовалась Марья Владимировна, когда он в очередной раз пришел на службу. – Ну… – признаваться, что у него больше нет работы, не хотелось – еще станется директрисе решить, что Василек им теперь без надобности. Но она продолжила: – Просто есть тут еще один архив… третьего дня мне звонили, там, в Вологде, краевед один помер, царствие ему небесное… – Марья Владимировна совершенно не по-советски перекрестилась, – а архив после него остался. Старенький он был, на пенсии, учеников у него не было, но уж насобирал… ты бы съездил туда, Васенька, да подсобил – все равно на библиотечной ставке, а делать тут особо и нечего… Василь, конечно же, удивился: его, ссыльного, в командировку, да не куда-нибудь, а в областной центр! Ехать хотелось – местная скука отупляла, а там и книги можно было купить, и на жизнь человеческую посмотреть. Не Киев, конечно, но все же большой город. Переживал Василь только за свой статус – Хрусталев ему говорил «ходи где хочется», но вот про выезд ничего не сказал. Просить пришли вместе с Марьей Владимировной. Лейтенант только руками развел. – Ну, если надо… а он точно не сбежит? – Да куда я сбегу, – улыбнулся Василь недобро. – Сами же знаете, кто меня сюда отправил. – И то верно. Марья Владимировна, выпишите ему командировочное удостоверение. Пусть одним днем туда-обратно съездит, архив заберет и живо чтоб назад. – Спасибо тебе, Олеженька, спасибо, дорогой, – запричитала директриса, а Василь забыл даже поблагодарить. Один день – это, конечно, мало, но все же лучше, чем куковать в библиотеке. Вот только прибыв на место, он понял, что весь архив за раз не увезет – целая комната в квартирке краеведа была завалена бумагами, фотографиями… дочка его, полноватая дама с толстой русой косой, недобро смотрела на Василька, словно подозревая в чем-то. – Вы это добро-то заберите. У нас второй на подходе, детям комната нужна, а у него тут завалы. Нет бы денег скопил, а тятя все бумажки собирал. И куда теперь с ними… Василь набрал себе рекордные двадцать килограмм и с трудом дотащил их до поселка. В поезде на него пялились – мол, кто ж так нерационально макулатуру сдает, – но он ничего не видел. Взял по любопытству верхний листочек из стопки, да так зачитался, что чуть свою станцию не проехал. Краевед собирал архив о Русском Севере, но больше всего его интересовали так занимавшие Анну Наумовну поморы. Был в стопке целый ворох сказок – забавных, простых, но каких-то мрачных, где к концу не оставалось в живых почти никого. Или вот легенда про Мару Запечельницу, которая на Параскеву Пятницу ломала прялки и прятала веретена – история была жуткая, хоть и пугали, как было написано, ею только детей – но неизвестная рассказчица, с чьих слов ее записали, явно вложила в нее всю свою силу убеждения, и у Василя самого пробегал мороз по коже. Марья Владимировна, как увидела эти богатства, тут же всплеснула руками, а услышав, что это лишь малая часть, сразу заахала, заохала, да выделила Василю целую каморку под хранение. С Хрусталевым договорились на еще несколько выездов – после первого раза он, видимо, Василя в планах бегства подозревал меньше, и оттого был сговорчивее. Василь съездил еще два раза, а на третий ему уже дали вольницу – целых два дня в Вологде, да еще и денег на гостиницу, чтобы не ночевать на вокзале. Практически отпуск. В этот раз в квартире его сопровождала младшая хозяйская дочка – куда добрее и приветливее. Узнав, что Василь родом из Киева, она всплеснула руками. – Вот это да! А я вот сама в Ленинграде живу. По ней было заметно, что она из большого города: волосы встрепанные, завитые крупной волной, яркие синие тени на веках, свитер с оленьим узором, дефицитные сапожки на каблучке. Она была похожа на знакомых Василю студенток и чем-то неуловимо напоминала Натальку, вот только старшее ее была лет на пять. Малую родину Таня – так ее звали – считала захолустьем, поэтому Василя приняла за своего, потому что он родом из крупного города. – А давайте с вами на музыкальный вечер сходим! – Вдруг предложила она. Против музыки Василь ничего не имел, просто не увлекался, но Таня заверила, что это едва ли не единственное в Вологде событие, на котором по-настоящему весело. Города Василь не знал, денег на крупные покупки у него не было, а книжками он затоварился еще с утра, поэтому вечер у него был свободен. Он согласился прогуляться с Танечкой, тем более что она явно была рада компании. Вход на вечер стоил символические пятьдесят копеек, и Василь по-джентльменски отдал за себя и даму целый рубль, растерявшись, когда предприимчивый комсомолец у входа, не спрашивая, посчитал ему за двоих. Они с Таней заняли места в середине, в третьем ряду – всего рядов было пять, и сгрудились стулья не у сцены, а просто возле свободного места в зале. Там стояли два стула – видимо, для артистов, – и старенькое фортепиано, на котором планировали играть аккомпанемент. С первого номера Василь понял, что попал сюда по большой ошибке – вышли двое пареньков с гитарами, за пианино села молоденькая девочка, а на заднике встал какой-то верзила в бубном. Они заиграли и запели невпопад, и даже обладавшему не самым идеальным на свете слухом Василю это резануло по уху. Но ритм был бойкий, и Тане нравилось – она раскачивалась из стороны в сторону и хлопала в ладоши в такт бубну. Увидев, что Василь заскучал, она подтолкнула его локтем и улыбнулась, и он из вежливости улыбнулся в ответ, но хлопать не стал. Впрочем, дальше стало немного интереснее – на «сцену» вышла девочка, на вид не старше пятнадцати, в длинном бархатном платье. Чем-то она была похожа на Софию Ротару – и, видимо, сама прекрасно об этом знала, потому что завела под фортепианный аккомпанемент ее самую модную «Меланколие» – Василь часто слышал эту композицию в библиотеке по радио. Пела она красиво, вот только слова произносила, видимо, наугад, но это песню нисколько не портило. Теперь уже хлопал Василь, а Таня заскучала – сидела, разглядывая собственные выкрашенные ярким лаком ногти, и корчила рожицы. Они послушали еще несколько номеров – как правило, те, что нравились Тане, не нравились Василю, и наоборот, – и тут объявили антракт. Вместе с прочими зрителями Василь с Таней столпились в очереди к буфету, но буквально через секунду девушка объявила, что ей надо «попудрить носик», и исчезла в толпе. – Ты чего это удумал? – Вдруг раздался позади ехидный голос. Василь обернулся и увидел Беню – тот стоял среди людей, будто так и надо было, хотя, конечно же, явился он только Василю. – Ты о чем? – Шепотом спросил Василь, надеясь, что никто не застанет его за таким непристойным занятием, как разговор с воздухом. – Решил за девицей приударить, да? – Хмыкнул родственник. – И это при живом-то Юре!.. – Ни за кем я не приударял, – возмутился Василь. В сознательной части головы у него даже мысли такой не было – он просто решил развеяться, а Танино приглашение удачно подвернулось под руку. Ни о чем другом Голобородько даже не думал. – А вот она, похоже, на тебя нацелилась, – съехидничал Беня. – Или ты совсем ничего не видишь, да? Как она глазами стреляет, как задницей крутит? – Беня! – Шикнул на него Василь. Говорить такое о даме было попросту неприлично, и даже Бенина врожденная беспардонность этого не извиняла. Василь знал современную молодежь – они все глазками стреляли и задницей крутили, просто потому, что могли. Потому что у них уже не было такой отчаянной, ежедневно выдающей обидные щелчки по носу морали, в которой росли они, шестидесятники. Хотя и это и не всегда было хорошо. – Я разве что-то не то сказал? Да брось, Василек, я тебя знаю – ты даже по молодости ничего не замечал. На тебя же гроздьями вешались, а ты все по Оленьке сох. Но я-то не ты, я все вижу. Василь хотел было поспорить с этим нагловатым «я – не ты», будто Беня уже своевольно перестал быть частью его разума и внезапно обрел субъектность, но родственника уже и след простыл. А сам он остался в очереди, размышлять – откуда в нем вдруг взялась эта дурацкая мысль о том, что Таня к нему клеится, и почему его сознание выбрало именно Беню, чтобы ему об этом сообщить. Он взял два сока и два пирожных, да так и замер с ними посреди зала – все столики были заняты. Таня подоспела вовремя, забрала свою порцию и вежливо поблагодарила, а потом чмокнула в щечку, оставляя на щеке липкий след только что намазанной на губы блестящей помады. Вот это уже было слишком явным знаком, и Василь стушевался, не зная, что делать – вежливость не позволяла ему сбежать, а совесть – остаться и делать вид, что все нормально. Но начался второй акт, и болтавшийся на поверхности интеллигент победил в нем неповоротливого моралиста. Словно бычок на привязи, Василь поплелся следом за Таней обратно в зал. Объявление следующего артиста они пропустили, и оказались на своих местах уже когда тот вышел на "сцену", сел на стул и принялся поправлять стойку микрофона, чтобы тот соответствовал его, артиста, немалому росту. Василь замешкался, пристраивая возле стула недопитый стакан, а когда поднял голову, то замер. Лицо артиста было неуловимо знакомым – тяжелые брови, большой нос, еле заметная ямочка на подбородке… это одновременно был он и не он, и на секунду Василю показалось, что он обознался. Потому что не бывает таких совпадений – чтобы в Вологде, куда он попал чудом, на каком-то почти самодеятельном концерте, куда его привела нелепая случайность, оказался тот самый человек, без которого он когда-то жизни своей не мыслил и которого уже так давно и нелепо потерял. А потом артист запел – и сомнений уже не осталось. Перед ним был Серега Мухин.