Свет луны лишь отражение величия солнца

Будни Мэн Яо слились в одно. Сотни лиц, которые проходят мимо него, что-то говорят или внимательно смотрят, гневно размахивают руками, ласково льнут к хрупкому плечу, хватают за запястья, бьют по щекам как недостойного, отталкивают, словно шелудивого пса. Честно, Мэн Яо научился их просто не замечать: тело словно существует без него, а он сидит где-то в стороне и смотрит на всё через толстое запылённое стекло. Лица все как одно: безразличные глаза, длинные волосы и обилие пудры на неидеальной коже. В редкие моменты, когда дурман сильно пахнущих курильниц спадает, а алкоголь перестаёт с бешенной скоростью гнать кровь по венам, Яо может относительно трезво оглядеться по сторонам. Его взгляд судорожно скользит по комнате, пока мозг скрипит, соображая, что это за место. Аккуратно убранное ранее, сейчас в каком-то мусоре в виде конфет, тканей, верёвок, помещение явно показывает, что человек, который его заказал, богат. Дорогая обивка у ложа, мягкие и приятные подушки для сидения, редкие фрукты и их остатки на столе. В руки Яо возвращается нервная дрожь, когда начинается самая ужасная часть дня — откат. Детальные воспоминания без конца всплывают в голове. Алкогольное опьянение и даже травы не могут заглушить яркий ум и прыткую память, которая в такие моменты работает против него. Мэн Яо слишком хорошо помнит вчерашний день для того, кто без конца развлекал богатого господина, а значит: и наливал, и сам пил, чтобы поддержать разговор. Вечер был хорош — в моменте всё было в тумане, только капли сладкого винограда падали на его лицо, пока он сам мечтал о том, чтобы его угостили именно им, а не «особой сладостью». Но было грех жаловаться — господин оставил хорошую доплату, чтобы покрыть часть долга в конце месяца. Он даже позволил остаться и переночевать в этой прекрасной комнате, хотя сам ушёл, как только на небе взошёл месяц. Остальные «гостьи» разбежались, видимо встали раньше, и оставили Яо убираться одного в этом бедламе. Поэтому он, скрипя зубами, открыл окно, впуская теплые летний ветер и терпеливо принялся за сбор мусора. Он вновь мысленно покинул реальность, мечтая оказаться в лесу, под кронами широких и больших деревьев — где просто лежал бы и насвистывал песни с травинкой во рту. — Вот страхолюдины, ни стыда ни совести, — думал Яо, — надеюсь, у них отвалятся зубы и убегут клиенты в следующий раз. Руки сами сгребали с тарелки косточки и объедки и перекладывали в отдельную посудину. Яо думал о том, куда ему податься, если соседка придет все-таки ночевать в комнату. Может быть она все-таки будет ожидать в зале нового богатея, который обольстит ее сладкими речами, а потом размажет реальностью, как каплю по стеклу. Он не осуждает слепую веру, его мама была такой же. После появления Мэн Яо она только и делала, что ждала, когда же «тот самый» ее выкупит, как и обещал, отдавая дешевую безделушку на хранение. Такое происходило редко, все же такие как она — проститутки, пусть и элитные — были подобно грязи на сапоге благородного господина. Но иногда любовь или страсть вспыхивала между клиентом и куртизанкой и перечеркивала все моральные запреты. Они счастливые и румяные от смеха сбегали в закат под завистливые вздохи коллег. Что же, эта наивная сказка сгубила его мать. Слезы сами выступили на глазах, и Яо покрепче схватился за метлу. Сердце не отболело, слишком маленький срок прошел, но у него не было времени скорбеть и мириться с тем, что самый близкий, единственный близкий человек ушел навсегда. Когда он нашел ее тело… Точнее, когда местные жители собрались, кто с ужасом, кто с интересом около окраины города, и подняли такой шум, что он прокатился сплетнями в каждом доме, Яо уже бежал, боясь осознавать происходящее. Заколотая в самое сердце, она лежала в засохшей крови, вся в дорожной пыли и насекомых. От былой красоты ничего не осталось: некогда румяное лицо стало восково-бледным, губы посинели, глаза, как у рыбы на прилавке — матовые. В тот момент он без сил опустился около ее тела и его вывернуло рядом от ужасного сладковатого запаха. Люди вокруг шептались и хмурились, говоря совсем уж грубые вещи об известной проститутке. Он, не моргая, смотрел вперед и трясся осиновым листом, пока в голове звучал последний разговор за день до. «Его мама делала сложную прическу, смотря в отражение на диске. Она мягко напевала какую-то популярную мелодию, которую любили слушать нынче молодые господа. Ее руки порхали, перебирая заколки, вокруг клубилась пудра, которую она точными движениями наносила на лицо, скрывая небольшие пигментные пятна. Для обычного дня она была даже слишком воодушевленной. Мэн Яо смотрел внимательно, как она мажет кисточкой помаду цвета спелой вишни, и понимал, что что-то определенно случится, раз Мэн Ши так готовится к выходу в свет. Конечно, она теперь не была самой популярной куртизанкой в их борделе, но ее красота не увяла, несмотря на возраст и ранние роды. Наоборот сделали ее лицо еще добрее, а руки ласковее. — Сегодня кто-то особенный? — Мэн Яо отложил коробочку с украшениями, перестав делать вид, что занят выбором. — С чего ты взял, сынок? Я лишь хочу порадовать гостей своим видом, — она засмеялась, убирая кисточку от лица, чтобы не повредить макияж. — Смотри, что со мной делает косметика — я выгляжу, как в свои двадцать! Юноша улыбнулся на это и покачал головой. Для него мама всегда была самой красивой, даже когда многие пытались убедить его, что она уже давно порченный товар. — Рассказывайте, я знаю, вы уже не можете терпеть. Посмотрите на свои глаза, они светятся, мама, — Яо взял небольшое зеркало с ручкой и показал ей. — Да ничего не случилось, Яо-Яо! — «Яо-Яо» лишь подсел ближе и поднял бровь, скрестив руки. — Ладно! Я расскажу только тебе об этом, обещай, что никто больше не узнает. Дождавшись утвердительного кивка, она достала из рукава сложенный лист бумаги и протянула его сыну. Мэн Яо развернул его, пробегаясь глазами по строчкам. Чем дальше он читал, тем злее становился. В конце концом он встал и сжал бумагу и воззрился на мать. — Вам было мало того унижения, которое испытала наша семья в тот раз? Вы решили, что он исправится что ли? Сколько можно давать ему шансы и ждать, что он одумается? У него жена и дети, которые станут официальными наследниками! — злые слезы выступили на глазах у Яо, и он смахнул их. А после резко развернулся и зашагал к свече в углу комнаты. — Что ты делаешь, А-Яо? — он поднес письмо к огню, и тот жадно набросился на бумагу. Женщина подскочила и протянула руки, чтобы сберечь хотя бы остатки. — Остановись! Зачем ты сжигаешь его?! — Да как же вы не поймете, что плевать ему на нас всех тут! Ни сын ему не нужен с ядром или без, ни наложница при живой жене! — его мать смотрела на него, а слезы портили идеальный макияж, ее губы тряслись. — Я знаю, что не нужна ему, но если есть хоть малейший шанс тебе вырваться отсюда, то я воспользуюсь им, — она твердо посмотрела на него и поджала губы. — Да не нужна мне его помощь! Лучше сдохнуть в этом борделе, чем просить помощи у такой гнили, как этот потаскушник! — с жаром вскричал Яо. — Я все равно схожу, — она отвернулась к зеркалу и взяла кисть, пытаясь спасти свою многочасовую работу. — Надеюсь, он развеет все твои наивные надежды, — прошипел Яо и ушел, напоследок громко задвинув створку двери». В ту ночь он сидел у дороги и считал звезды, которые все никак не складывались в созвездия. Картинка мазалась перед глазами, а веки болели от грубой ткани, которой он их тер. Утро навсегда лишило его надежды на какой-то светлый исход. А после череда дней слилась в одну большую кучу проблем, которую приходилось разгребать одному Яо. Кроме него никто не смог бы позаботиться о похоронах и на поддержку борделя рассчитывать не стоило. Поэтому он назанимал денег, сколько смог и обустроил скромные похороны и еще более скромную могилу. Около которой несколько часов плакал и просил прощение. Но теперь это дела давно минувших дней. После тяжелой уборки он готовит лицо и выбирает легкие и красивые одеяния, которые подчеркнут его легкость и привлекут внимание. И сейчас, окруженный напудренными женщинами и потными мужчинами, среди таких же уставших и напуганных девушек, он чувствует, что трезвый рассудок отягощает и не дает вникнуть в разговор. Поэтому он мысленно щелкает пальцами — на лице появляется до крайности приятная улыбка, а глаза сверкают. Он хлопает ресницами и принимает с рук женщины конфеты, от которых его тошнит: с орехом внутри, медом и кунжутом. От вкуса натурально выворачивает, но Яо скрывает рвотный позыв, от которого горло сжимается и словно само выталкивает конфету, и выдает его за кашель. Ему сразу же, обхватив грубо подбородок, приставляют пиалу с вином. Он жадно запивает, и его одолевает горький вкус, но зато уходит приторность. Запах в комнате дурманит. Его тянут к себе за талию и усаживают максимально близко — Яо понимает, что от него сейчас хотят и дает это. Он льнет к широкой груди, чуть выглядывающей из-за ослабленного пояса ханьфу, гладит чужие руки, трется головой. Исподлобья смотрит на остальную компанию: проститутки хищно сверкают глазами и злятся, хоть и делает это под маской улыбки, господа закусывают губы, жалея об утраченном шансе. Какими бы благородными они ни были за стенами публичных домов, все грани стираются стоит только перешагнуть порог. «Благородный муж должен хранить верность своей жене» и другой похожий бред, который Яо слышит около таверн, когда выходит на вечерние прогулки. Все это лишь лицемерие и сплошная ложь самому себе. Таких мужчин (как и женщин) сотни, тысячи проходят через умелые руки работниц и работников Весенних домов. В статусе теряет только проститутка в случае раскрытия, как «совратительница» и так далее. — Ягодка моя, ответь, кто здесь самый красивый господин? — мужчина с выразительной щетиной на лице и лукавой улыбкой передает девушке камень от вэйци, предлагая самой сделать ход. — Уважаемый Чжоу, нет никого в нашем городе, кто не мечтал бы выйти за вас замуж, — «даже такая набитая дура, как ты, понимает, что это лишь мечты жалкой черни», думает Яо, — слава о вашей исключительности вышла далеко за пределы нашего скромного захолустья. Боюсь, как бы нам всем не пришлось соревноваться хотя бы за кроху вашего внимания. Другие проститутки и верные друзья-прихлебатели выучено смеются и кивают. Яо с легкой улыбкой думает о том, как хорошо все здесь научились выкручиваться. Ни в одном предложении она прямо не ответила на вопрос — считай, не соврала. Но до крайности эффективно пустила пыль в глаза, словно перед ними сидел не мелкий чиновник, а сам император. Он мысленно щелкает еще два раза. Вокруг них периодически порхают другие работники заведения, незаметно меняют что-то на столе: приносят новые закуски, ставят очередные кувшины с вином. Яо поднимает порядком поплывший взгляд наверх и видит, что его любимые благовония здесь. Он часто дышит носом и видит яркие звезды перед глазами. В руки возвращается дрожь, губы приоткрываются в облегчении и он запрокидывает голову на чужое плечо. Его надежно держат за бедро, но это словно где-то не с ним, не его нога, не его тело. Да и кому какое дело до него — такого неприметного и жалкого, уносимого странным течением времени? Мир перед ним весь такой маленький, но небо так далеко и высоко. Его качает и крутит, звезды следуют за ним и мерцают так же ярко, как фонари на праздниках, как салюты. Он чувствует удовольствие и легкость, его куда-то относят и кладут, а дальше только блаженство…

***

Этот случай повергает его в ужас. Он понимает, что с ним произошло и рад лишь тому, что каким-то образом это не стало достоянием общественности. Он не знает, как бы отреагировала его мать на это, но это не то, что она хотела. Совсем не то. Яо осматривает комнату и собирает одежду. Кое-где валяются пустые кувшины с вином, на столе одиноко тлеет курильница. Он находит рядом с ложе деньги, много денег. Что же, господин Чжоу видимо был достаточно доволен сервисом, чтобы оставить столько. Его трясет от осознания — такова цена его тела. Он шкрябает запястья и тяжело дышит. Ладно, ладно… Но то, что он сделал должно было стать гораздо более прибыльным для Весеннего дома. Фактически, он преступник, который забрал самое ценное, оставив лишь «спасибо». Но что Яо сделает? Расскажет главному, чтобы тот забил его тростью? А может пойдет разбираться и просить компенсацию? Он — без рода и племени, ха-ха! Юноша почти равнодушно смиряется с правдой жизни. Лишь на пару минут сворачивается в комок, сидя на кровати, и дрожит от несправедливости и боли в спине. «Мэн Ши перебирает нижние одежды, чтобы решить, какие нужно постирать. Она напевает что-то под нос, пока таз наполняется водой. Ее сын в это время трет пол в комнате и надеется, что тот жук ему просто показался. С его лба течет пот — лето выдалось жарким. За окном громко заливаются птицы, солнце освещает все помещение, и отвлекшись Яо следит за частичками пыли, которые танцуют в ярких лучах. Он падает попой на пол и вздыхает. — Зачем пытаться? Он бросил нас! Почему мы должны верить ему? — Яо злится, челка лезет в глаза, и он трясет головой как пес. — Ты сын знаменитого заклинателя, А-Яо! Ты имеешь все те же права на хорошую жизнь, как и другие его дети. Просто иди и стребуй это с него, хватит с нас жизни в борделе! — Мэн Ши грозно посмотрела на него. Мать и сын привыкли держаться друг за друга. Друзей у них не было, потому они и находились в своем милом относительно безопасном пузыре. Куда иногда прилетало из страшного внешнего мира. А их общая проблема в виде нерадивого папаши так и вовсе висела дамокловым мечом над головами, грозя в любой момент проломить череп их маленькой семье». Этот день Яо помнил, как свои пять пальцев. «Ты имеешь право на хорошую жизнь», тогда он посмеялся, но все равно пошел, как она его просила. И чем это кончилось… «Ты имеешь все те же права на хорошую жизнь». Почему-то Мэн Яо не хочется смеяться больше. Он снова щелкает.

***

Этот случай привел Яо к полностью упадническому настроению. В его мирке потушили солнце. Не осталось эмоций вообще, как таковых. Раньше в голове оставались мысли что-если-я-сбегу-и-присоединюсь-к-ордену или может-если-я-найду-другую-работу-выкуплю-себя, теперь он чувствует, что просто не хочет видеть этот мир вообще. Ему до дрожи омерзителен любой прохожий, даже ребенок. Он просто всей душой ненавидит. Всё. Серое пятно, которое он не хочет называть даже подобием жизни, тянется крайне медленно. И теперь Яо достигает невероятных высот в притворстве. Голова пустая, в ней нет и грамма осознанности, а рот говорит сам, сам улыбается, сам целует, если надо. Руки жестикулируют, наливают и гладят. А сам Яо не там вообще. Он перебирает книги, которые успел прочитать за свою короткую жизнь, думает о слабом зачатке, которое могло бы стать его Золотым Ядром. Он представляет, как стал бы великим заклинателем и носил бы меч. Возможно, он бы выделился каким-то невероятным духовным оружием, которое бы прятал так, чтобы никто не знал, что оно у него есть. Мечты, еще более глупые чем у его мамы и других проституток, настигают его, но помогают существовать дальше. Теперь он даже в мыслях не может осуждать наивных женщин — он сам ничем не лучше. Лишь кормит самого себя пустыми маньтоу без вкуса и цвета, надеясь обмануть такой же пустой желудок. Безуспешно и тошнотно. Яо издалека слышит свой надрывный голос, который интерпретируют как стон. Он чувствует боль, но словно все это не его — ни тело, ни кровь. Секунды и минуты текут мимо, в какой-то момент Мэн Яо падает, потому что его перестают держать. Щелчок. Он лежит, не слыша похвалу, но понимая ее. Лицо человека плывет перед глазами, он фокусирует зрачки и улыбается, получая поглаживания по голове. В этот момент он мечтает спать рядом с матерью в дешевом тонком гробу. Он считает те небольшие чаевые, которые получил за «работу», и решает, что сейчас сможет погасить долг, который продолжает висеть на нем после смерти самого близкого человека. Хозяин смотрит на него с едкой, крысиной улыбкой. И Яо лишь злится в ответ, но отвечает тем же оскалом. «Я твой дедушка», — думает Мэн Яо и вручает все, что он подзаработал.

***

Справедливости ради стоит заметить, что отдушина у Яо была. Прикладное, буквально самое важное умение каждой проститутки — играть на музыкальных инструментах, в идеале еще и петь. И для обычного юноши, который каждый день был вынужден сталкиваться со слишком взрослым миром вокруг, музыка была единственным, что осталось незапятнанным и незамутненным. Занятия музыкой помогают. Он неплохо играет на флейте, можете осилить совсем простые мелодии на гуцине. Яо знает, что хорошо поет, и приятная внешность скрадывает недочеты в игре. Музыка дает возможность освободить голову без последствий в виде головной боли или ужасной ломки, которая отнимает и без того небольшое желание жить. Не нужно щелкать, чтобы настроиться на нужный лад и поймать настроение слушателя. Сейчас умение играть спасает его от настойчивого внимания. Он убеждает гостей послушать выступление и коротает, песня за песней, душные часы в зале. Мелодии вводят людей в транс: одиночки расслабляются и просто выпивают, компании переходят к спокойному обсуждению дел, работники выдыхают. Песни о любовных похождениях в обед, по вечерам задорные и пошлые истории — все весело подпевают и галдят, соревнуясь в громкости. Яо любил такие вечера на мгновения представляя, что он бродячий музыкант. Конечно, это не означает, что таким образом он мог избежать приставаний — всегда находились и те, кто заказывал индивидуальные выступления. За них платили в разы больше, потому отказываться было совсем уж глупым решением. А Яо дураком не был. — Сыграй мне, мальчик, — Мэн Яо подносит губы к флейте и пускает по ней воздух. Она издает нежные чистые звуки, пока не прерывается из-за сбившегося дыхания. И зачем, спрашивается, было просить играть. — Спой мне, мальчик, — «пошла нахуй, грымза», подумал Яо, но послушно запел. Ее руки залезли под одежду, развязали пояс, начали трогать его тело. От ощутимого дискомфорта его передернуло и он сбился с песни. — Что-то не так? — рука настойчиво тянется за пояс нижних одежд и Яо быстро понимает намек. «Он» здесь не нужен. Ей нет дела до его игры, нет дела до слов. Она не хочет уделять внимание никому, кроме себя в этот дорогой вечер. Возможно, ей пришлось в одиночку тянуть детей, думает Яо, стягивая одежду, впервые за долгое время она хочет поставить свои желания выше чужих. Что же… за этим он здесь. Щелк-щелк. О таких тяготах жизни никому не расскажешь — кому есть вообще дело до проблем какого-то проститута? Убираясь, Яо думает лишь о том, как было бы хорошо если бы земля под ногами разошлась и просто поглотила его. Яо не нуждался в отдыхе, просто потому что не чувствовал усталости. Он вообще ничего не чувствовал моментами. Жил себе и жил. Подметал пол, мыл посуду, когда не хватало рук, стирал свои тряпки — чисто механические действия, за которыми не было никакого желания к действию. Конкуренция в публичном доме не располагала к близкому общению — вы одновременно и работницы и люди, которые вынуждены жить вместе. Бороться за чужое внимание было тяжело, и могло осложниться из-за дружеских чувств. Даже братья и сестры могли рассориться навсегда, что уж говорить о чужих друг другу людях. Да и по статусу даже у государственных предателей было больше прав и привилегий, чем у проституток, которые может и могли крутиться рядом с чинушами и главами кланов, но всегда были лишь элементом декора. Не более чем подставка для ног или приятная слуху фоновая музыка. Некогда полный невероятных амбиций Мэн Яо жил, окрылённый мечтаниями, ребенком, не испытывая и половины разочарований, которые преследовали его сейчас. Яо тряхнул головой. Он посмотрел на метлу в своих руках, которую сжимал так крепко, что костяшки побелели, а пальцы задрожали. Он поднял взгляд, упираясь им в распахнутое окно и вздохнул. Солнце неуклонно приближалось к кромке горизонта, деревья горели в красном закате, а прохладный ветер заносил в помещение приятный запах летней свежести. Реальность, действительность, настоящее — вот на этом надо сосредоточиться, думает Яо. Парень разминает шею и продолжает уборку. В какой-то момент он закидывает назад голову и даже начинает напевать мелодию — она мягко вибрирует в его связках и медом растекается в голове. Люди, проходящие мимо комнаты, заинтересованно останавливаются, чтобы заглянуть в щелку и понять откуда исходит пение. Они шепотом обсуждают впечатление, лениво помахивая веером и легонько бренча украшениями. Когда юноша перестает петь и оборачивается, отвлеченный от уборки странным шумом, посетители делают вид, что просто здесь стояли и быстро разбредаются. Яо хихикает самым бесстыдным образом. «До чего гордые!», — крутит он в голове и вновь улыбается. Веселье бесцеремонно прерывается резким стуком. Яо оборачивается, весь сияющий в закатных лучах, и видит управляющего. «Не к добру!» — думает Мэн Яо, и солнце позади него догорает, забирая весь свет за собой.

***

— Ты уже знаешь, что я скажу тебе. Должен ли произносить это вслух? — Дядька, а иначе Яо просто отказывался называть (только в мыслях конечно), вздергивает бровь. — Господин управляющий, вам известно, что я исправно каждый месяц отдаю деньги в уплату долга. В одно и то же число, одну и ту же сумму я лично вручаю вам в руки. Именно поэтому сейчас я вынужден уточнить, что вы имеете в виду, — Яо кланяется — люди очень любят излишнюю вежливость на грани с лестью, особенно когда сами не имеют особого веса, но мнят о себе невесть что. — Моя дорогая яшма, мое золото, — Яо сжал зубы, ты «как гнилая вата внутри» — вот, что недоговорил этот человек, скрывая свою действительно гнилую натуру за улыбкой, — твое содержание нам обходится достаточно дорого и я больше не могу закрывать глаза на ту маленькую сумму, которую ты платишь мне в качестве ежемесячной уплаты долга. Наше заведение переживает не лучшие времена и любая копейка сейчас важна, понимаешь? Нельзя скрывать часть прибыли и надеяться, что все будут лояльны к этому. Ты ловишь цикаду, но за спиной всегда таится чиж. «Старые кошелки, я бы каждой выдрал глаза и оторвал бы нос, который они суют куда не надо», — Мэн Яо попытался разыграть удивление и округлил глаза, хлопая ресницами. — Господин, того, что мне в качестве подарка оставляют едва ли хватает на покупку красивых безделушек на рынке, но никак не на уплату долга. Это совсем мело… — А-Яо, — глаза управляющего заблестели, и он красноречиво вздохнул, откидываясь на спинку стула. Интонация из снисходительной перешла в серьезную, — давай ты оставишь сказки для наших посетителей. Я здесь говорю, что повышаю плату, и это не условие, это твоя новая данность. Прекрати думать, что все всю жизнь будут снисходительны к тебе только из-за твоей мордашки. Они столкнулись взглядами. Мэн Яо заранее знал, что проиграет в этой битве. Он здесь подневольный. Парень склоняет голову, надеясь, что успеет выйти раньше, чем покажет слабость. — Прошу господина сделать перерасчет с учетом увеличения суммы, — не разгибая шею произносит юноша. Он заранее знает, что увидит, когда будет вынужден разогнуться из этого унизительного полупоклона. Эта мерзкая улыбка, полная тошнотного превосходства, — разрешите откланяться, господин. — Ступай, малыш, — господин машет рукой, отсылая куда подальше, а юноша только и рад убраться прочь. Яо выбежал, на входе больно врезаясь в кого-то и выбивая что-то из рук этого человека, но даже не подняв головы он припускает дальше. Какие к черту извинения, когда мир вокруг крутится как бешеный, а перед глазами туман. Какая сука посмела сдать его? Он никому здесь намеренно не переходил дорогу. Это вне его интересов. Была ли это Ло Синье, которая часто сетовала на бедную жизнь в одиночестве. Строила из себя кроткую и добрую барышню, а на деле доброй она никогда не была, да и завидовала каждой по-черному. Никто и не догадывался о ее натуре, лишь Яо видел, как та подсыпает странного вида порошки кому-то в еду, как намеренно разносит нелицеприятные слухи, как открыто насмехается над чужими неудачами. Но это вряд ли действительно она. Щелк. Мэн Яо спотыкается, но быстро восстанавливает равновесие и вновь быстрым шагом мчит до своей каморки. Ло Синье по натуре своей трусиха — у самой тысяча и один секрет, а парочка таких известна обитателям этого дурдома. Если это она, то должна бояться последствий: за предательством следует жестокое наказание. И эта старая проститутка бы попросту испугалась брать на себя ответственность. Да, это был кто-то сильнее и мощнее, кто выше по статусу, кому сложно угрожать и кого тяжело припугнуть. Яо врезается в стену на повороте и сползает по ней. Неведомая сила тянет и тянет его вниз, давя своим незримым присутствием. И он если честно сдается. Юноша дает себе пару минут смириться с действительностью и передохнуть от сумасшествия, которое творится с его телом: тяжелое дыхание, от которого кружится голова, слабость в ногах, заполошное биение сердца. Он не может заставить себя встать и потому просто ползет по коридору. Никто не видит этой позорной сцены, и Яо царапает гладкие доски ногтями, ломая их. Из его глаз льются хрустальные слезы размером с виноградину, а в груди ворочается комок из осколков. Он застревает в горле, и каждый вдох звучит до безумия надрывно. В комнате он находит свой запас и поджигает. Руки трясутся как бешеные, а потому он чуть не устраивает пожар, когда пытается перехватить падающую свечу. Пока горит палочка, Яо рассыпается пылью по полу и не может собраться, не в силах еще хоть раз вдохнуть полной грудью. Его крутит и вертит, он парит над землей, а впереди только дым, дым, дым…

***

Вокруг словно ползают какие-то насекомые. Яо ловит на палец бабочку и улыбается как сумасшедший. «Может я действительно сошел с ума», — думает юноша. Но тревога на периферии не унимается даже на секунду и тянет его обратно в реальный мир, где нет огромных и красивых бабочек-махаонов, душистых пионов и осязаемого спокойствия, которое растекается сиропом по ноющему комку в груди. Мэн Яо в этот момент никак: он не зол, он не рад, он не грустит. Скорее чувствует себя натянутой пружиной — непонятно до какого момента можно будет откладывать все свои эмоции. Непонятно, когда вырвутся, непонятно что станет с ним, когда это произойдет. Юноша, шатаясь, встает и еле дыша гасит свечу. Та оставляет за собой небольшой ароматный шлейф, и Яо жадно втягивает приятный запах. Через мгновения он вновь один в своей каморке. Мэн Яо прибирает за собой беспорядок. Его тонкие пальцы в следах крови поднимают осколки разбитой тарелки, собирают остатки благовоний в совок, затем выбрасывают их в окно. Он смотрит на свои покоцанные ногти и, даже не думая отмываться от крови, вытаскивает несколько кусочков, которые впились в мясо. Боль кричит голодным зверем на заднем плане, а он сам лишь кривит ухмылку. Багровые капли стекают вниз по ладоням, Мэн Яо смотрит на них с холодным безразличием, но потом все же выходит из комнаты, чтобы принести себе воды и умыться. Он перехватает парочку пальцев бинтами, остальные оставляя подсыхать до корочек. Смотрит в темную воду и не видит ничего. Парень медленно моргает и открывает глаза. Голова касается подушки. В какой-то момент ему чудится, что по голове водят теплыми руками, но так и не сумев зацепиться за это ощущение, он засыпает. — Мэн Яо! — истошный вопль будит юношу. Голова гудит, словно мозг пустили через мясорубку. Он пытается открыть глаза, но те словно слиплись за ночь. Он поднимает руку и трет их, но быстро убирает. Пальцы на кончиках пульсируют как бешеные и нагреваются. Яо позорно скулит, но лишь на долю секунды. В комнату врывается одна из старых кошелок, и ее вид даже немного смешит Яо. Тонкие брови той чуть ли не подпирают парик, а наряд весь в пудре. «Экая важная птица», — думает парень. — Что случилось? — голос подводит и сипит, хочется прокашляться и попить воды. — Мало того, что ты не вышел с какого-то ляда в зал, так еще и не явился к хозяину, хотя он попросил тебя еще несколько часов назад. Совесть совсем потерял? Думаешь, самый молодой и все можно, все дозволено? — она все продолжала бурчать и размахивать руками, пока Яо искренне старался отодрать себя от постели. — Твоя покойная мамаша, наверное, в гробу руками лицо прикрывает от стыда за тебя. — Закрой свой вонючий рот! Меня меньше всего интересуют твои сумасшедшие домыслы, — Яо мгновенно вскакивает с постели, не стесняясь своих нательных одежд, и бесцеремонно выставляет проститутку за дверь. Он гневно надевает какой-то комплект на себя. Его трясет от злости, когда он сдерживает слезы. Только подживающая рана снова кровоточит и начинает подгнивать. «Я убью. Всех и каждого убью. Уродливые, мерзкие лицемерки», — Яо мрачно улыбается и выходит в коридор. Вокруг никого, все заняты работой, — «что опять хочет от меня этот прохиндей?» Каждый шаг отдается тяжестью сомнений и подозрений, а руки крепко сжимают длинные рукава. Мэн Яо гоняет мысли по кругу, не понимая, к чему хочет прийти. Этот беспрерывный тревожный поток затихает, когда он подходит к комнате. Прежде чем зайти, он стучит. Крысиные глаза цепко оглядывают юношу, но быстро перемещают взгляд на бумаги. — Сегодня тебя выкупают на весь вечер и всю ночь. Я прощаю тебе прогул, потому что мы явно поимеем больше с клиента, чем с тебя в зале, — Яо не отвечает и смотрит вбок, где из-за ширмы проглядывается женский силуэт. Хозяин громко кашляет, привлекая внимание, — проваливай отсюда, суть ты понял. Мэн Яо небрежно кланяется и выходит. Он запомнил этот силуэт. И попозже он отомстит за стукачество. Щелк-щелк. Время до вечера тянется как бесконечное. Вместе с другими девушками он немного играет на инструментах и выпивает за компанию вина. Ведет вежливые разговоры и с хитрецой шепчет влажные пошлости. Тянет немного доплаты, привлекает больше клиентов к себе. Он бесконечно улыбается, обнажая трогательные ямочки, и старается не показывать пальцы, которые все еще выглядят крайне неважно и периодически кровоточат. На уме у него только «деньги, деньги, деньги». Мэн Яо правда совсем не хочет еще сильнее зависеть от этой клоаки. Его бедная матушка вряд ли радуется, сидя у персикового источника, что сын не может себе позволить сжечь много бумажных купюр или поставить у себя в каморке хотя бы маленький алтарь. Конечно, она бы ничего ему не сказала: привыкшая скрывать боль за слабой улыбкой, она лишь приободряла жить эту жизнь и стремиться к большему. Яо с ностальгией вспоминает, как она радовалась тому, что сын обучен грамоте и может даже читать книги сложнее товарных записей из овощной лавки. Хозяин этого заведения держит его чуть ли не на поводке, Яо не может и слова лишнего сказать, чтобы его не начали попрекать долгом. Юноша верит, что линия судьбы их семьи — быть в долгах как в шелках. Может он проживет такую же несчастную жизнь, чтобы потом быть забытым где-то в темных закоулках их красивого пригорода. — Ты смеешь оставлять без ответа мои вопросы? — рука сжимается на бедре, и Яо выходит из транса. Щелк. — Ну, что вы, господин? Я весь внимание, — тонкая ладонь скользит вверх по руке и мягко сжимает плечо. Ах, бесконечный отвратительный день.

***

Сердитые шаги раздаются по всему коридору. Мэн Яо пышет гневом, срывая его на бинтах — дергает и грызет, зная, что потом останется непонятное некрасивое нечто. Одна из прислужниц «случайно» пролила на него мякоть ягод, от чего на его единственном блистательном наряде красовалось много мелких некрасивых пятен. Юноша был вынужден в срочном порядке бежать и застирывать их, в надежде потом изящно прикрыть сохнущую зону рукавом. Встав около нужной двери, Яо вновь щелкнул пальцами. Нервозность ушла из движений, руки мягко сошлись на животе, а на лице, где только что было крайне угрюмое выражение, возникла улыбка. Юноша галантно постучал, получив невнятное мычание зашел внутрь. Около окна спиной к нему сидел парень, чему Яо сильно удивился. Субтильный, с несложной, но элегантной прической, он величественно обмахивался веером. На его поясе проститут приметил множество украшений: какие-то кисточки, цепочки с инкрустированными камнями, небольшие украшения. Ничего здесь не кричало о богатстве, но Мэн Яо слишком хорошо знал, куда смотреть. — Приветствую вас, господин. Как я могу к вам обращаться? — Яо согнулся в вежливом поклоне. — До чего интересный экземпляр передо мной, — незнакомец развернулся и прикрыл лицо веером, — слухами о тебе земля полнится. Однако ты о них ни сном ни духом, но это еще лучше, — выдержав странную паузу, парень игриво взглянул из-за веера, — а ты, пион, не расскажешь мне сам, кто я? — Мой господин, ну, как я могу, не выказав должного почтения этот… — Мэн Яо откровенно ломал комедию и тянул время, заранее зная ответ. — Довольно этих расшаркиваний. Мне совсем неинтересно, насколько хорошо ты знаешь этикет. Мне интересно, что ты можешь показать помимо этого, — молодой человек нетерпеливо захлопнул веер и ударил им по ладони. Впрочем, быстро сменив гнев на милость, расслабился и откинулся назад. Мэн Яо явно чувствовал вызов и будто специально принялся заваривать чай. Сорт очень дорогой, а потому запах быстро заполнил собой помещение. Юноша аккуратно разлил пряную жидкость по пиалам, затем протянул одну господину. Тот закатил глаза и фыркнул, но принял чай из чужих рук и сделал глоток. — Я не ценитель, но хороший от плохого отличить могу, — незнакомец делает еще один глоток. — И как господину вкус этих листьев? — Мэн Яо настроен скептично, но умело отыгрывает кроткость. — Хорошая техника, насколько я могу судить, — незнакомец подмигивает, явно довольный, и вновь раскрывает веер. Взгляд снова становится серьезным, — у нас, конечно, вся ночь впереди, но хотелось бы услышать ответ сейчас. Мэн Яо знал, что нет смысла продолжать тянуть тигра за усы, может и голову откусить. Юноша приосанился и слегка наклонил голову вбок, придавая себе немного наивный вид. — Если молодого господина не обидит, я буду говорить о том, что вижу, и делать выводы, — дождавшись короткого нетерпеливого кивка, Яо продолжил, — господин явно при деньгах. Это вполне очевидно даже этому ничтожному: вы выкупили меня на всю ночь, что явно удовольствие не для бедных. Но это признак довольной размытый: богатых людей много, они часто приходят и забываются в руках заботливых бабочек на часы, а то и дни. Ваши серьги, да, серьги, я сразу обратил на них внимание, — Мэн Яо оценивающе присматривается, — красивые, но не вычурные, призваны привлечь внимание не обычных прохожих, а знающих людей. Сделаны явно на заказ у редкого мастера с севера — сбоку его фирменная лилия, маленькая, но искусно вырезанная на металле. Могли ли быть серьги подарком? Возможно, но ведь такие вещи мало носить — не это признак богатства — надо уметь сочетать все между собой, чтобы не упасть в грязь лицом. Я вижу замечательные тонкие браслеты, отдающие невероятно притягательным холодным блеском — действительно дорогое серебро, а не окрашенная медь, — Яо наблюдает за весельем пока еще незнакомца, — но вдруг это все подарки от поклонников или близких? Нужно больше деталей. Ткань! Ткань имеет интересную фактуру, достаточно плотная с ярким и устойчивым цветом, но то, что выдает в вас истинного эстета, это сюжет вышивки на ней — буйное море. Он сопряжен с рисунком на веере. Но интересно также и то, что я чувствую колебания энергии вокруг, возможно, в ткань вплетены особые нити или нанесены письмена, которые образуют подобного рода свечение. Я думаю, что вы, господин, заклинатель. Но откуда столько денег на вещи или столько влияния, чтобы получить эти вещи задаром, если вы низкоуровневый заклинатель? Ответ прост — вы имеете важный пост или находитесь на высоком положении в клане, — юноша перевел дыхание. — Господин заклинатель, серый цвет одежды, ваша заколка в волосах и финансы складываются в одну фигуру для меня. Вы — брат главы орден Цинхэ Не, Не Хуайсан? В комнате раздаются аплодисменты. Не Хуайсан широко улыбается и хлопает, отложив веер. — Поразительно! И ты понял это лишь внимательно на меня посмотрев? Мэн Яо вздыхает и отпивает чай из пиалы, на его лице появляется загадочная ухмылка. Он направляет свой лисий взгляд на заклинателя. — Нет, — и вновь глоток. — Нет? — Не Хуайсан вздергивает брови и чуть наклоняется вперед, опираясь на стол, выдавая тем самым свое любопытство. Мэн Яо тоже наклоняется ближе и шепчет, словно раскрывая секрет. — Я прочитал ваше имя на жетоне на вашем поясе, — юноша отклоняется назад, игриво изгибая губы в улыбке. — Теперь я вижу в вас что-то общее, — шепчет обескураженный младший Не. — Что вы имеете в виду, господин? — Знаешь, баобэй, я правда пришел сюда попробовать что-то новое и не ожидал, что наткнусь здесь на жемчужину среди грязи. Я увидел тебя несколько вечеров назад, но вот мимо пройти все-таки не смог — сама судьба хотела столкнуть нас вместе! Вы очень разные, знаешь, аура, подача, хотя, о чем я, статус говорит сам за себя, — заклинатель вновь принялся обмахиваться веером, — но лицо, понимаешь? Твое лицо очень приметное. А единственная польза от моей пустой головы — это ее умение запоминать лица. Ни разу не пригождалась, но я встретил тебя. — К чему вся эта речь? — плохое предчувствие собирается в комок и застревает в горле. — А к тому, мой дорогой, что это твое бренное тело летело по лестнице вниз с Башни Кои? Хотя это даже не вопрос, я знаю, что я не ошибаюсь, — молодой господин хищно оскаливается и захлопывает веер, наблюдая за яркой реакции бабочки в сети у паука. — И какова ваша цель? Пришли насмехаться надо мной? — Мэн Яо не может сидеть спокойно, он прячет трясущиеся руки в рукавах, пытается заставить свой голос перестать дрожать, — так знайте, что ничем мы не блестим. За ваши деньги я могу стерпеть что угодно. И мне легко поиздеваться словесно над собой самому — вам на потеху. — Даже над памятью своей матери поиздеваешься? Щелк. Мэн Яо тянет приторную улыбку и склоняется к заклинателю. На лице появляются обольстительные ямочки, и он хихикает. — Даже над памятью матери, господин. А что, хочется посмотреть на это? Не Хуайсан игнорирует этот выпад и вновь машет веером. — На твое счастье, интерес мой состоит совсем в другом. Дай свое запястье. Не дожидаясь пока юноша сообразит, что от него требуется, заклинатель хватает его за руку сам. Тот не смеет никак выдать свое пренебрежение, сопит. Через несколько секунд руку возвращают. — Ядро слабое, очевидно. Я думаю, потенциал есть, но больших трудов в таком возрасте будет стоить его развить хотя бы до приемлемого уровня. Чертов старик действительно упустил свою золотую жилу. Что-то умеешь особенное делать? Вопрос ошарашил Яо, и он не задумываясь начал перечислять. — Я могу принять ваш нефритовый стержень до самого горла. При большом желании могу насадиться на два столба, но предупреждаю, господин, вряд ли это осуществимо без специальных конфет или курильниц… — Остановись! Боги, — Хуайсан смотрит на него как на сумасшедшего, но продолжает говорить спокойно. — Я про развитие ядра говорю, понимаешь? Может пробовал медитировать или практиковал учения какие-нибудь? — Нет и нет. Как вы могли понять мне такое уметь без надобности, — Мэн Яо мнется, — попытки были, но без должного руководства это все равно лить воду в кувшин без дна — как много усилий не прикладывай, все без толку. — Ты бы хотел покинуть это место? — Не Хуайсан задает этот вопрос так, словно действительно считает, что ответ не очевиден. Но кто, по его мнению, действительно захочет остаться жалкой проституткой в задрипанном захолустье? — Господин, — улыбка выходит совсем вялой и дрожащей, — наивно полагать, что меня так легко отпустят отсюда, все довольно серьезно. Я здесь не по своей воле остаюсь, и пресмыкаюсь перед такими же как вы, которые не знают высоту неба и глубины земли. Довольно жестоко задавать такой вопрос проститутке, не находите? Мэн Яо чувствовал, что буквально рассыпается на кусочки. Его ноги от долгого сидения на подушке затекли и шипели иголками. Какой приятный, но глупый клиент. Разве не проще поступить так, как все? Плюнуть на тело, не заглянув в душу. Юноша опускает взгляд. — Все проблемы решаемы, баобэй. В тебе большая мудрость, но она подобна глупости — ты сейчас упускаешь шанс, ведь вряд ли появится другой. Мэн Яо шипит рассерженной кошкой. — Легко судить тому, кто даже ни разу не пытался истереть железный стержень до размера иглы! Повисла оглушающая тишина. Мучимый яростью, Мэн Яо так и не смог поднять взгляд. Не Хуайсан же подобрав веер, тихими шагами вышел из комнаты. Ни одного прощания не прозвучало, но что-то подсказывало Яо, что едва ли они еще когда-либо свидятся.