Вместе

Физическая боль могла быть смертельной. А если не была, то часто оставляла шрамы, которые ещё долго – всю жизнь – напоминали о произошедшем: об ошибках, что стали их началом, о слабостях, потакание которым привело к подобному, но также шрамы были способны напомнить и о другом. О стойкости, что позволила пережить боль. О выносливости, что пригодилась, чтобы подняться снова. О чувстве собственного достоинства, что дало мужество принять нового себя. Мандалорцы – от младенцев до стариков – носили свои шрамы с честью и гордостью. Вот только раны, нанесённые не телу, а душе, не могли стать подобными шрамами. Всё, на что они были способны, так это расколоть душу на части и разбросать осколки, принося ещё больше страданий. Мысли о том, что случилось с Оби-Ваном, начали закрадываться ещё при первом разговоре: то, как он вёл себя, как говорил, как смотрел, как двигался… Его поведение не давало представление о том, что произошло, но предлагало варианты, к чему это привело. К чрезмерному смеху, в секунды сменяющемуся холодностью. К отстранённости, резко переходящей в зудящую нужду в прикосновениях. К явной нестабильности. К эмоциональным качелям, которые то подкидывали в абсолютную радость, то сбрасывали в совершенный гнев. Чуть больше ясности в ситуацию принесли её встречи с графом. Сепаратист и ситх, он отзывался об Оби-Ване с каким-то одобрением и совершенно не скрывал того, что тот был ему дорог, пусть и, вероятно, лишь в роли напоминания о Квай-Гоне, к которому до сих пор был очень привязан. Уважение к своему противнику для мандалорцев было вполне обычным делом, более того, только тот, кого уважал мандалорец, мог быть удостоен чести называться его врагом. Вот только уважение, которое чувствовалось в каждом слове графа, не выдавало ни капли вражды, а вот союзнических, каких-то компанейских ноток – достаточно. Для графа Оби-Ван не был кем-то, стоящим по другую сторону баррикады. Он был тем, кто стоял с ним плечом к плечу, пусть и так и не допущенный к такому уровню доверия, чтобы оставлять для него открытой спину. Потом пришёл этот забрак, который явно знал Оби-Вана и, в отличие от графа, не испытывал к нему ничего, кроме ненависти. Сам же Оби-Ван, похоже, тоже не питал к нему особо положительных чувств, и всё же, несмотря на обоюдное недовольство подобного соседства, они продолжали стоять где-то рядом, словно бы насильно объединённые не то общей целью, не то общим покровителем – очень влиятельным и столь же очень вынужденным союзником. Все эти крошечные нюансы навели на весьма тревожное предположение: Оби-Вана, кажется, пытались склонить к Тёмной стороне Силы, используя её точно приманку. Однако, Сатин не собиралась следовать роли, что ей уготовил некто, таящийся в тени. Она собиралась бороться – и за себя, и за Оби-Вана. А для этого ей во что бы то ни стало нужно было оградить его сердце и душу от новой боли и ран, что никогда не превратятся в шрамы. Потому она запретила своим мыслям двигаться, когда увидела в его руке Тёмный меч. Запретила себе думать о том, сколько мандалорцев пало от другого его меча, чтобы он мог заполучить этот. Запретила даже короткую вспышку осуждения, потому что он мог ощутить его в Силе. Вот только она была совсем не готова к тому, что тем, кто сжимал Тёмный меч до него, был один из её соратников, тот, кто так пылко и яро следовал её политике, кто столько раз поддерживал, на чьё плечо она так часто опиралась все эти годы, чьё присутствие дарило надежду, не давало сдаться… Всё это было ложью?.. Сколько же ещё её союзников союзники всего лишь лицом к лицу, а за спиной – враги? Был ли вне её ближайшего круга хоть один надёжный сторонник? Был. Он смотрел ей сейчас в глаза, покорно ожидая суда. И любой неосторожный шаг, любое не так сказанное слово, неверно истолкованный взгляд были способны оттолкнуть его так далеко, что она могла и не вытащить его в одиночку, Сатин же, не готовая к правде о Пре, была сейчас в ужасе, который он мог приписать на свой счёт. – Отпусти её, – негромко произнёс Оби-Ван. Забрак за её спиной рассмеялся, тогда как ей было совсем не до смеха. Ей прежде не доводилось ощущать такую жесткость и холодность в его словах. Даже в моменты, когда они были окружены охотниками за головами, когда всем, что отделяло её от неминуемой гибели, был его резкий оклик за их спинами, призванный привлечь к себе всё их внимание, даже тогда она различала за твердостью его слов юношескую мягкость и теплоту его горячего, всепрощающего сердца. Сейчас этого в нём не было. Сейчас вместо плавной реки с её изворотливыми волнами был лишь жесткий лед, по крепости ничуть не уступающий бескару. Слова же были не просьбой и, тем более, не мольбой. Это было требование, сошедшее с его губ с естественной лёгкостью и такой непоколебимой уверенностью, как если бы раздавать приказы и быть свидетелем их выполнения было для него абсолютно привычным занятием. Опасный же огонёк в глубине глаз осветил ещё один тёмный угол его разума, что прежде был для неё точно открытая книга, в которой теперь, внезапно, обнаружились новые, совершенно неожиданные страницы. Их что-то тесно связывало. Оби-Вана и этого забрака. Что-то, произошедшее в прошлом. Что-то очень личное, явно не лишенное боли и страданий обоих. Что-то, что при определённых усилиях и обстоятельствах могло утянуть Оби-Вана на дно. – Зачем? – с улыбкой поинтересовался забрак, неприятно скользнув ладонью вверх по её предплечью. Краем глаз она уловила, как Асока с явным беспокойством на лице слегка подалась вперёд, почти сразу же снова замерев, а затем её внимание снова полностью сосредоточилось на нахмурившемся Оби-Ване. – Она для тебя ничего не значит. – Вот только она значит что-то для тебя, – забрак довольно хихикнул и потянул её ещё ближе к себе, так, что её спина теперь упиралась в его грудь. – Кроме того, мы так славно провели время, пока добирались сюда. Возможно, стоит повторить эту чудесную поездку? Только куда-нибудь подальше, скажем… на Набу? От Сатин не ускользнуло то, как пальцы Оби-Вана, на мгновенья приподнявшись по одному, крепче стиснули рукоятку меча, а щека нервно дёрнулась, но прежде чем он сказал или же сделал что-то ещё, она вдруг ощутила, как рука забрака вцепилась в её рукав. Треск рвущейся ткани заглушил шумный вздох Оби-Вана, а в следующее мгновенье оголенного плеча вдруг коснулись чужие, совершенно незнакомые губы. Несмотря на чувства, всё это время трепетно оберегаемые, точно готовая загаснуть от порыва ветра искра, у Сатин были поклонники и после того, как годы назад её с Оби-Ваном пути разошлись. Она позволяла одаривать себя комплиментами, благосклонно соглашалась на многие из приглашений, будь то приглашения на танец на виду у сливок галактического общества или же личную встречу без зорких глаз гвардейцев и фрейлин, разрешала обнимать себя и даже целовать, чего-то большего, однако, ловко избегая, умело пользуясь хитростью, лукавством и лестью. И пусть Оби-Ван был первым, он не был единственным, в чьём присутствии она ощущала себя желанной не как друг или партнёр по целям, но вожделенной женщиной. Вот только желания забрака, сейчас целующего её, не имели ничего общего с мужским интересом – она не была женщиной в его руках, скорее инструментом для… У Оби-Вана жутко перекосилось лицо, окончательно срывая ставшую такой знакомой, такой привычной маску джедая, что умело подавлял свои эмоции, являя миру лишь крупицы того, что испытывал в действительности. Теперь, обнажившись полностью, он выставил всего себя на показ: и свой гнев, и свою ярость, и даже дикое, безумное бешенство, с которым разве что звери дерутся друг с другом за территории и самок. Он стал скоплением всех самых тёмных, самых развращающих чувств, от которых она так отчаянно пыталась оградить его, и глядя в его глаза – уже далеко не мягкие, нежные волны, в которые прежде с такой радостью погружалась снова и снова, а безудержные, жестокие шторма, – Сатин всё больше склонялась к мысли, что она не столько инструмент для соблазнения на Тёмную сторону, сколько инструмент для мести. Но какой? Мести мандалорцам? Мести джедаям? Или же всё-таки куда более личной, а оттого более разрушительной мести?.. Губы забрака вдруг сменились остро заточенными зубами, но Сатин не вскрикнула, лишь несколько раз моргнула, сбивая выступившие от резкой боли слёзы. Вперёд тут же снова дёрнулась Бо-Катан – а это была, несомненно, Бо-Катан, пусть та и была в шлеме, и доподлинно узнать её личность было невозможно, но Сатин знала сестру, знала её характер, то, как она двигается, как ведёт себя, когда зла или рассержена, а потому узнала бы её, будь даже Бо-Катан не в привычном бескар’гаме, а в коктейльном платье, – но Тёмный меч, метнувшись из правой руки Оби-Вана в левую, активировался и оказался прямо перед ней, гудящим чёрным лезвием едва не касаясь защитной пластины на груди. Бо-Катан, отшатнувшись, повернула голову в его сторону, и пусть затемнённый визор не давал оценить выражение её лица, было ясно, что взгляд её пылает отнюдь не радостными эмоциями. Вот только Оби-Ван не удостоил её даже коротким взглядом. Не уменьшая хватки на её плече, забрак улыбнулся – это стало понятно, по едва ощутимому движению его губ по её коже, – у самого Оби-Вана приподнялась верхняя губа, обнажая оскаленные зубы, а в его позе, в том, как его пальцы сдавливали рукоять светового меча, легко угадывалось, как близок он к тому, чтобы отринуть последние капли сдержанности. Сатин же, не без труда абстрагировавшись от боли в плече и едва ощутимом тепле от скатившихся на ключицу капель крови, упрямо искала выход: прямо сейчас было совершенно не важно, какие мотивы были у забрака или же того, кто натравил его на неё, важно было то, что её нахождение рядом с ним как-то по-особенному воспринималось Оби-Ваном, а, значит, чтобы спасти его, она должна оказаться как можно дальше от ситха. И стоило только убедить себя в этом, как сознание зацепилось за деталь, что раньше казалась незначительной. Набу. Ситх мимоходом упомянул Набу, и Оби-Ван отреагировал именно так, как тот того и добивался: он стал ещё злее, более нервным, менее невозмутимым. Мог ли… мог ли этот забрак быть как-то связан не только с самим Оби-Ваном, но и с Квай-Гоном Джинном, погибшим во время освобождения Набу из блокады Торговой федерации? Мог ли он быть тем, от чьей руки погиб мастер Джинн? Мог ли он быть тем самым ситхом, победа над которым стала для Оби-Вана последней ступенью к посвящению в рыцари? Если это было так, если он был виновен в смерти мастера-джедая, то реакция Оби-Вана становилась всё более понятной, точно также, как и становилась чуть ясней основа для ненависти забрака. И если забрак был именно тем, кто убил мастера Джинна, столь же понятны и ясны были вероятные опасения Оби-Вана, что тот может убить и её тоже. С подобными предположениями её стремление освободиться любым способом нашло новую цель, для достижения которой придётся прибегнуть к пути весьма шаткому и всё же имеющему призрачный шанс на успех. Пути, где каждая следующая развилка будет преодолена отнюдь не грубой силой. – Что ж, – Сатин усмехнулась, сама не до конца веря, что действительно собирается действовать так, как задумала. – Мне впервые попался настолько искушенный знаток флирта. Позвольте полюбопытствовать, как много женщин оказались очарованы столь обходительным соблазнением? На мгновенье сдавив её плечо сильней, забрак вдруг чуть разжал челюсти, и она, посчитав это хорошим знаком, продолжила: – Это было до того, как оказалось, что это единственное, что можно предложить им? С усилием отклонив голову налево, так, что она теперь видела увенчанный рогами затылок склонившегося к её правому плечу забрака, Сатин подалась назад, для большего понимания своего вопроса слегка коснувшись ягодицами его кибернетических ног. Похоже, тот не ожидал чего-то подобного, так как его челюсти разжались окончательно, и он поднял голову, глядя на неё каким-то странным взглядом, потом медленно моргнул и, внезапно, гулко расхохотался, скаля окрашенные её кровью зубы. – И ты мечтал об этой женщине годами, Кеноби? Взгляд забрака оказался снова прикован к Оби-Вану, тогда как Сатин, пересиливая себя, смотрела всё так же лишь на своего пленителя, потому как знала, что одного только короткого взгляда будет достаточно, чтобы отказаться от всей этой безумной затеи. – К чему удивляться её неверности на расстоянии, если она готова отдаться мне прямо на твоих глазах? Сатин едва не вздрогнула – она добивалась совсем другого вывода, но теперь действовать приходилось исходя из новых, насильно вплетённых переменных, – и, недолго думая, откинулась головой на плечо забрака, в секунды подхватывая его смех. Ей было не впервой смеяться на публику, искусно мешая искренность с фальшью, так что, когда она открыла глаза и наткнулась на его довольную ухмылку, это было более чем ожидаемо. – Ох, – приподняв левую руку, Сатин, томно глядя из-под ресниц, кокетливо скользнула указательным пальцем по челюсти забрака – от основания шеи к подбородку. – А с чего вывод, что я вхожа в этот круг? Ухмылка забрака дрогнула. – Чем ты способен покорить меня? – усмехаясь, дерзко спросила она. – Своим умом? Манерами? Телом? – Сатин снова подалась назад, вновь прижимаясь к нему ягодицами. – С тех пор, как ты оказался усовершенствован всем этим дюрастилом, была ли хоть одна женщина твоей добровольно? Или все они, как одна, пытались бежать, а после в ужасе кричали, когда ты брал их силой? Его глаза пылали от гнева, пальцы сдавили её предплечье, ногтями разрывая ткань и впиваясь в кожу, а она всё с той же самодовольной улыбкой смотрела на него. – Они ведь были не единственные, не так ли? Ты стал неугоден не только им, но и всем тем, с кем прежде делил планы и цели. Всего лишь одна ошибка, одна неудача, и тебе тут же нашли замену. Политическая стезя научила подмечать мельчайшие изменения в выражении лиц и том, как двигается оппонент – только так и можно было вести дуэль слов и каждый раз выходить из них победителем, – поэтому Сатин смогла различить и быстрый, однозначно всего лишь рефлекторный взгляд на крышу напротив, и судорожное движение его горла и улыбнулась шире. – Я для тебя и правда ничего не значу, но ты рад представить на моём месте того, кто отбросил тебя точно мусор, и убить. Что ж, – со смешком Сатин улыбнулась. – Сделай это. Если посмеешь. Зарычав, забрак резко оттолкнул её от себя, тут же обхватив её шею свободной от меча рукой. Где-то на фоне, кажется, в ужасе вскрикнула Асока, но ни он, ни она не сводили глаз друг с друга. – Да, – её голос теперь звучал хрипло, но руки свободно свисали вдоль тела, а во взгляде, направленном на него, не было ничего, кроме гордого превосходства. – Это ведь так легко сдавить пару костей. Прямо на глазах у свидетелей. И пусть джедаи, вероятно, лишь проведут суд, как думаешь, какова вероятность, что это сделают и мандалорцы? Пальцы на её шее дрогнули, на мгновенье передавив гортань. В ответ Сатин лишь улыбнулась шире. – Ты ведь сам сказал, он теперь лидер Дозора Смерти, а я что-то для него значу. – И это прекрасно! – забрак тоже теперь улыбался. – Я убью тебя, и он падёт. – Или же осознает, что Тьма не его путь, и вернётся к Свету, – будь у неё возможность, она бы засмеялась, настолько неуверенным и взволнованным вдруг стало его лицо. – А у тебя останется в свидетелях мандалорец по рождению, что может унести весть о моей гибели миллиардам существ, принявших пацифизм, потому что это мой пацифизм. Как думаешь, сколько ты протянешь против закованной в бескар половины сектора, прославившегося на всю Галактику своим ведением войны? Сатин стало понятно, что будет дальше, ещё за несколько секунд до того, как это понял сам забрак, но это знание не принесло ни капли страха, вместо этого даровав надежду. И столкнутая потоком Силы она, падая с крыши башни, всё так же не боялась. Потому что мандалорцы никогда не боятся, а ищут выход. И всегда находят.