If you were a king up there on your throne Would you be wise enough to let me go? For this queen you think you own Wants to be a hunter again, I want to see the world alone again To take a chance on life again So let me go Let me leave For the crown you've placed upon my head Feels too heavy now And I don't know what to say to you But I'll smile anyhow And all the time I'm thinking, thinking I want to be a hunter again I want to see the world alone again To take a chance on life again So let me go Let me leave Let me go Будь ты королём, восседающим на троне, Хватило бы у тебя мудрости отпустить меня? Потому как королева, что ты считаешь целиком и полностью своей, Желает вновь выйти на охоту, Ещё раз в одиночку посмотреть мир И вновь жизнь поставить на карту. Так отпусти же меня, Позволь мне уйти. Ведь корона, что ты возложил на мою голову, Ныне стала слишком тяжела, И я не знаю, что сказать тебе, Но буду в любом случае улыбаться И всё время думать, думать Что вновь желаю выйти на охоту, И ещё раз в одиночку посмотреть мир, Вновь на карту поставив жизнь. Так что отпусти, отпусти же меня, Позволь мне уйти, И не пытайся удержать. © Dido – “Hunter”.
Три дня Локи был безмерно вежлив, внимателен и обходителен со всеми. Особенно с Тором. Особенно обходителен – в том смысле, что вежливо и внимательно обходил его по широкой дуге. И все эти три дня над Асгардом висели тяжёлые грозовые тучи: царь был недоволен. А на исходе четвёртого дня в чертогах матери раздалась тяжёлая поступь бога грома.* * *
В чём-то Локи оказался прав: Тор действительно отходчив. Он не стал хватать его за волосы и силком тащить к себе, как сделал бы три дня назад. Он не стал на него кидаться сломя голову и распускать руки. Он даже не стал его ни в чём обвинять. Он просто кивнул матери и велел Локи идти за ним. – Никогда так больше не делай, – было первое, что ему сказали по приходе в царские покои. Лофт озадаченно приподнял брови, всем своим видом давая понять, что неплохо было бы пояснить, как именно “так” ему больше не делать. – Никогда больше от меня не уходи. Бог лжи изобразил искреннее удивление и непонимание, произнося: – Помилуй, Тор, разве же я ушёл от тебя? У меня и в мыслях не было расторгать наш замечательный, – выразительная пауза, – политический брак. Цели своей он добился, разговор в другую сторону (в ту, из которой будет легче выставить себя жертвой и обвинить братца во всех – и особенно своих – грехах) увёл, и бог грома в недоумении нахмурился, а потом произнёс с такой непосредственностью и святой верою в свои слова, что Локи даже опешил: – Наш брак был заключён не из политических соображений, но по взаимному согласию и любви. Лофт искренне подивился, сколь же удобно-забывчивой должна быть память, чтобы в ней не сохранилось ни долгих и, увы, напрасных возражений трикстера, ни угроз и шантажа со стороны бога грома, которыми он всё же вынудил его прийти к этому так называемому “взаимному согласию” со своим мнением. – Ах, ну если ты так говоришь, мой царь, если ты так говоришь… То что ж, теперь мы любовно придём к взаимному согласию, что за пределами спальни будем изображать счастливую венценосную семью, а за закрытыми дверями ты будешь использовать кого-то другого для утоления своей похоти. – Что?.. – На лице Тора отобразилась удивительная смесь непонимания, неверия и изумления, и Локи, цинично ухмыльнувшись и с трудом удержавшись от того, чтобы не закатить глаза, снизошёл до пояснения: – Я разрешаю тебе завести любовницу. Или любовника. Или обоих. Вообще любого, кого ты пожелаешь завести, будь то даже твоя мидгардская женщина. – Тор, как ни странно, не только не оценил широкого жеста, но и отчего-то не оскорбился, когда Локи практически приравнял его дражайшую “Леди Джейн” к домашним питомцам. – Давай всё проясним, братец. Ты хотел, чтобы твой ребёнок родился в законном браке? Мы его заключили. Я буду играть идеального супруга на пирах и стоять подле твоего трона. Но на этом всё. Тор упрямо покачал головой: – Нет. Не всё. Локи, придавая голосу уже явственно различимый оттенок обвинения, вновь предпринял попытку вразумить упрямца: – Ты говорил, что наш брак нужен, чтобы не лишать твоего наследника того, что принадлежит ему по праву, и я согласился. Брачный ритуал мы провели и закрепили, я понёс и уже давно, и на людях согласен изображать счастливую семью. Что ещё тебе от меня надо? – Выражение лица громовержца было красноречивее всех слов. – В наш уговор ничего более не входило! – тут же поспешил откреститься Локи. Конечно, как такового никакого уговора между ними не было, были лишь опостылевшие споры и перепалки, но о том, что им придётся отбывать ночи в одной спальне, исполняя супружеский долг, и речи не шло. Поэтому Лофт нахмурился и уточнил: – Ты ведь не солгал мне, о могучий Тор? Ты ведь не затеял весь этот балаган для того, чтобы распахнуть пред собою двери моей спальни? Царь молчал. Впрочем, что и понятно: возразить ему было нечего, а потому… Потому он, нахмурившись и опять положив руку ему на плечо, задал наиглупейший вопрос: – Тебе было плохо со мной? Локи знал, что если сейчас он рассмеётся царю в лицо, то тот совершенно взбесится и задаст ему такого жару, что Муспельхейм Йотунхеймом покажется, а потому сдержался, только улыбнулся ласково-ласково и ответил как можно искренней: – Как ни с кем и никогда, братец. На миг ему показалось, что бог грома отступится и, наконец, отпустит его. Но эта сотая доля секунды прошла, и рука, что в извечном жесте лежала у него на сгибе шеи, надавила сильнее, взгляд громовержца потяжелел, как и свинцовые грозовые тучи за окном, и Тор с мрачной решимостью произнёс: – Будет хорошо. – Когда Локи помотал головой и попытался отстраниться, он не дал – притянул ближе и повторил: – Тебе будет хорошо со мной. Локи, уже зная, что не переупрямить ему сейчас этого упрямца, ответил с ноткой отчаянной ожесточённости в голосе: – Мне будет хорошо без тебя. Но Тор, донельзя избалованный и непривыкший слышать отказов… Тор, до невозможности самоуверенный и привыкший к тому, что весь Асгард на все лады распевает ему дифирамбы… Тор, при всех своих многочисленных недостатках, грубости и прямолинейности, совсем уж глупцом не был. И, пожалуй, где-то глубоко в душе он наверняка понимал, что, несмотря на то, что Локи делает вид, что бессовестно используют его, на самом деле использует всё же он, а никак не наоборот. Ведь изображать жертву – не то же самое, что и быть жертвой. И Локи не очень-то сопротивлялся, когда с него срывали тунику, стягивали брюки и заваливали его на кровать: за эти три дня и он, и браслет успели изрядно изголодаться, истосковаться по этой золотой пьянящей силе. Но для проформы, но для того, чтобы было потом в чём обвинить новоиспечённого супруга, но хотя бы просто потому, что ему так хотелось, он ещё долго не прекращал ругаться. Хоть под конец уже и по несколько иной причине.* * *
На следующее утро царские покои напоминали поле боя. И не только опрокинутым креслом, порванной одеждой, разодранными простынями и поверженным Локи, измотанным, измученным и искусанным. О нет, далеко не только, ведь они опять умудрились разломать кровать. Точнее, не они, а Тор, которого бог лжецов всё же сумел задеть за живое своими речами, и тот не выдержал: впечатал кулак в изголовье, совсем близко от его лица, и хрипло, угрожающе приказал: “Молчи, Локи. Лучше молчи”. А потом громовержец, сумев совладать с собой, накрыл ладонью его уста, с которых, несмотря на рвущиеся наружу вскрики, стоны и вздохи, всё также беспрестанно брызжущим ядом срывались брань и упрёки. Лофт не преминул впиться в неё зубами, но Тор, вместо того чтобы выпустить его и отнять руку, со злым рычанием вцепился в него сам и не отпускал, покуда трикстер не сдался, поняв, что чем сильней сжимает зубы он, тем больнее в отместку делают ему. Когда же он попытался вывернуться из-под заглушающей его руки и вырваться из захвата, бог грома не позволил, удержал на месте. Но зубы разжал, чтобы всего через мгновение вновь ощутимо прикусить его шею лишь немногим ниже только-только оставленной метки – в назидание и предупреждение. Тогда Локи лишь зажмурился, тяжело дыша от переполнявших его гнева и странного, липкого желания, и прекратил противиться и сопротивляться, до поры до времени смиряясь с очередным поражением и отдаваясь – во всех смыслах слова – во власть победителя. А с утра, лёжа без сна на кровати с проломленной спинкой, он поражался тому, сколь сильно спальня напоминала поле брани. Разве что всё вокруг было залито не кровью, а ослепительным солнечным светом. Небо над Асгардом, впервые за три дня, прояснилось, и было ясно как божий день, что это значило: Царь был доволен. Что ж, Локи желал лишить Тора всего. Может быть, для этого и достаточно просто стать для него всем.* * *
Жизнь постепенно входила в свою колею. Локи подшучивал над придворными, издевался над слугами и выставлял на посмешище своих охранников. Но, верный своему слову, на людях он и впрямь примерно изображал любящего супруга. Что, впрочем, совершенно не мешало ему едкими словами, едва прикрытыми вежливыми оборотами и невинными – хитрыми, лживыми, бессовестными – глазами, выводить из себя Тора и смотреть, как тот сжимает и разжимает кулаки в бессильной ярости, упиваясь знанием, что сделать ничего с тем, кто носит под сердцем его дитя, громовержец не сможет. А если вдруг богу грома случалось запамятовать, и он в ярости впечатывал обманщика в стену, сжимая ладонь на горле этой издевающейся паскуды, то бог лжи напоминал: “Навредишь ребёнку”, – и царь невольно выпускал его из смертельного захвата. Но если днём тот тихими, ядовитыми словами выводил Тора из себя, то ночью… Да, ночи стоили того, чтобы сдерживаться и не поддаваться на подначки, что не были слышны никому, кроме них двоих. С наступлением темноты Тор привычно наваливался на него, удерживая шипящего и пытающегося вывернуться не-брата – на это сопротивление он уже давно не обращал никакого внимания, ведь это сейчас Локи проклинает и требует пустить его, но уже через парочку крепких поцелуев сдастся и сперва будет лишь тяжело дышать, воротя от него нос и презрительно кривя губы, а после и ему передастся сжигающий Тора жар, и он уже даже будет указывать, как богу грома его поцеловать да где погладить. А потом, отдышавшись и придя в себя, он вновь будет гневаться и гнать его прочь, сталкивая царя с его же ложа. И так – раз за разом. И не надоело ему ещё, аспиду, отрицать, что ему все эти игры тоже пришлись по душе? Впрочем, завоёвывать и подавлять сопротивление Тору нравилось, каждая победа была заслуженна и сладка, а потому бог грома, пожалуй, и не хотел ничего менять в их отношениях. Даже если при свете дня он и думал порой, что когда-нибудь всё же не выдержит и таки придушит злокозненного и злоязыкого трикстера.* * *
Локи не упускал ни одной возможности подшутить над асами, не давая им ни на день забыть, за что его в своё время прозвали богом озорства. Порой его шутки были безобидны, но чаще всё же злы и жестоки. Хотя самому Лофту и не особенно хотелось насмехаться над в целом совершенно безразличными ему обитателями дворца, но… Но доброй маске царь никогда бы не поверил и немедля заподозрил бы его в злом умысле. А маска бессильной ярости – самое то, когда у тебя большие планы, которые семимильными шагами приближаются к исполнению.* * *
Время шло, а Тор всё пытался по-своему наладить их “отношения”. Иногда Локи ему это позволял, и даже почти давал ему поверить, что у них наконец-то всё хорошо. Но далеко не всегда. Тор пытался преподнести ему дорогие дары? Локи пренебрежительно отшвыривал их от себя и цедил: “Кого ты пытаешься этим купить? Меня? Ах, ну да, прости, я же совсем забыл, что просто вещь для тебя, которой ты пользуешься. Ты не видишь во мне меня, ты не знаешь меня, да тебе и всё равно. Ты знаешь, чего ты от меня хочешь, и берёшь это от меня, хоть тебе и ведомо, что я этого не хочу. Как со своей вещью ты со мною обращаешься, как с безмолвной и бесправной вещью. Ты ведь и свадьбу-то эту глупую затеял для того только, чтобы ни я, ни кто иной не смог запретить твоей похоти выплёскиваться на собственного брата”. В ответ бог грома гневался и приказывал: “Замолчи!”, – и на эти требования безмолвия Локи торжествующе хохотал, а Тор в бессильной ярости уходил, хлопнув дверью. Но правильные выводы тот всё же сделал, и в дальнейшем дарил не пустышки-побрякушки, пусть даже и усыпанные драгоценными каменьями, а книги и артефакты. Тор пытался вытащить его на охоту? Локи обвинял его в безответственности, ведь случись что средь дикой природы и не будь рядом Эйр… Потому на охоту Тор его вытащить более не пытался. Только – вот досада – без него ехать он, видите ли, тоже не желал. А эта его заботливая спесь? Ах, кто бы знал, как она выводила Локи из себя, взвинчивала нервы и проверяла на прочность терпение. “Мы проедемся до реки, Эйр говорила, тебе полезно будет искупаться”. “В садах матери зацвели деревья, мы прогуляемся”. “Что ты жуёшь сплошь траву, точно корова какая? Я положу тебе мяса”… Локи приходилось присутствовать на всех трапезах, сидеть подле Тора и показательно выглядеть счастливым, когда самого его подташнивало: от этого окаянного мяса, от постоянного шума и особенно от не оставляющего его в покое царя. И единственное, ради чего он это всё терпел, были ночи, когда можно было без сил прижаться к сильному тёплому телу и вытягивать, вытягивать из него магию, покуда не заурчит сыто паразит в треклятом браслете и покуда он сам не восстановит собственные запасы, истощившиеся за полный треволнений день.* * *
– Ты счастлив? Признай же, что да, – сжимая его в сокрушительных объятиях, вопрошал царь. Локи выразительно приподнимал брови, всем своим видом выражая удивление тому, что громовержцу неожиданно стали важны его чувства. – Ты словно светишься весь изнутри, и улыбаешься иногда так, точно… – Навязанное счастье горше несчастья, – пренебрежительно перебивал его трикстер и пытался уйти, но Тор не пускал, хрипловато смеялся, ласково звал змеюкой и ещё крепче прижимал к себе. Иногда Локи молча позволял ему верить в то, во что он так хотел верить. Но чаще всё же пытался оттолкнуть, цедил: “Пусти меня”. Но требования эти воспринимались Тором в точности до наоборот, и вместо того, чтобы позволить ему пойти по своим делам, он таскал его за собою повсюду, вынуждая весь день тенью следовать за ним. Привычный к такому обращению, в большинстве случаев он терпел, но иногда, когда Лофт в третий раз повторял, что ему нужно приглядеть за кипящим снадобьем, а Тор в четвёртый раз повторял, что ничего ему не может быть сейчас нужно и что отговорки не принимаются… Тогда Локи не выдерживал, срывался и бил по больному. – Ну конечно, разве могут быть у меня свои нужды? – У тебя эти “свои нужды” каждый вечер весьма удобно появляются, когда самое время готовиться ко сну. – В словах Тора была, конечно, своя доля истины, но кого это волновало? Определённо не бога лжи. – Ты всегда говорил, что магия для женщин и слабаков. Ты всегда знал, что многие асы за спиною зовут меня “муж женовидный”. Ты, может, оттого и посчитал, что меня можно затащить к себе в постель точно девку какую, что только рада будет твоему вниманию? Но я не девка. И внимание мне твоё не в радость, а в тягость. Пойми уже это, наконец. Пойми и оставь меня в покое. – Локи, брат… – Бог грома попытался пресечь на корню очередную перебранку, но трикстер только покачал головой и с ядовитой в своей показной невинности улыбкой произнёс: – Это ложь, Тор. У тебя нет больше братьев, и в том ты не можешь винить никого, кроме себя. Ведь это ты предложил асам поразвлечься, нападая на безоружного Бальдра и потешаясь, что ни одно оружие не причиняет ему вреда. Ты не остановил разъярённую толпу, разорвавшую Хёда, хоть и знал, что тот слеп и это была трагическая случайность. И это ты сбросил в бездну меня и разорвал братские узы, которых и не было никогда. Царь дёрнулся, как от удара, и тихо, пугающе тихо сказал: – Молчи, ты, бог лжецов… – Бог лжецов? – Локи расхохотался. – Но как тут не стать богом лжи, коли никто не желает слышать правды? – Замолчи. Лучше замолчи сам, – ещё раз повторил Тор, чувствуя, как кровавой пеленой боли и ярости затуманивается его взор. Он в очередной уже раз впечатал в стену злоязыкого змия и заломил ему руки над головой, и Локи, почувствовав наконец, что перегнул палку, попытался отрезвить его, сказав уже набившее оскомину: “Навредишь ребёнку!”. Но бог грома не дал ему и рта раскрыть, прорычав, пригвождая его взглядом, полным обиды и муки: – Рот зашью. – А когда Локи только было попытался урезонить его, он жёстко добавил: – Тебе – не повредит, ребёнку – не навредит. Ты меня понял? Лофт долго молчал, глядя на него расширенными и полными опасливого страха глазами, а когда Тор встряхнул его и прорычал ещё раз: “Ты. Меня. Понял?!”, – наконец, кивнул. Бог грома взял его тогда прямо там же, у стены, и впервые за долгое время не был с ним ни мягок, ни обходителен, беря его сильно, жёстко, не жалея. И впервые за все проведённые вместе ночи Локи закричал под ним, и чего было больше в этих криках – боли или удовольствия – он, должно быть, не знал и сам. Но подавался навстречу как никогда прежде, отвечал на каждый поцелуй, подмахивал каждому толчку и не пытался ни ускользнуть из его рук, ни увернуться от его губ. На следующий же день бог обмана демонстративно с ним не разговаривал, высокомерно и возмущённо воротя от него нос. И на следующий день. И ещё через день. И только когда Тор преподнёс ему в дар древний и чуть ли не рассыпающийся трактат по магии, тот немного оттаял и вновь начал потихоньку изводить его своими насмешками.* * *
Локи постепенно, понемногу сеял зёрна сомнений в душе бога грома. Тор лишь слегка хмурился и отмахивался, но бог обмана знал: когда придёт время, когда пройдёт беззаветное и слепое счастье, когда дождём обрушится на него понимание, тогда и взрастут на благодатной почве все те мысли, от которых ныне столь небрежно отмахивается царь. И потому Локи продолжал исподволь его мучить: терзать сомнениями, отравлять своим ядом и аккуратно привязывать к себе ещё крепче.* * *
– Я люблю тебя, – глухо прошептал одной из лунных ночей уткнувшийся ему в шею Тор. Сегодня тот измотал его до такой степени, что у Лофта даже не было сил привычно столкнуть братца с кровати за такие заявления. Царь же воспринял это как поощрение и, с довольным вздохом притянув его поближе, продолжил, ласково поглаживая уже заметный живот: – Тебя и наше дитя. – А кого больше? – также тихо поинтересовался Локи. – Что у кого больше? – непонимающе переспросил сонный громовержец. – Кого ты любишь сильнее? – холодно и чётко произнёс Лофт, прежде чем повернуться к нему и, в притворно ласковом жесте, едва коснуться кончиками пальцев щеки не родного и не брата. – К чему такие вопросы? – нахмурившись и скидывая с себя морок сна, вопросил Тор. – Если бы тебе пришлось выбирать между моей жизнью и жизнью этого ребёнка, кого бы ты выбрал? – вглядываясь ему в глаза, серьёзно спросил трикстер. – Почему ты спрашиваешь? Локи выразительно посмотрел на свою левую руку, кончиками пальцев которой он едва-едва поглаживал кожу на щеке Тора. – Потому что ты сам поставил себя перед этим выбором, надев на меня браслет, блокирующий магию. С этой дрянью на руке родов мне не пережить. – А если… Локи печально усмехнулся и уточнил: – Если его снять? Возможно, я и знаю один способ это сделать, но… – Но? – Но избавиться от браслета значит избавиться и от ребёнка. – Некоторое время они оба молчали, а после Локи со вздохом отнял руку от застывшего каменным изваянием громовержца и произнёс: – Это выбор, который тебе придётся сделать. Так что думай, Тор, думай, кого ты любишь сильнее, а кем сможешь пожертвовать. – Мы найдём другой выход, – уверенно произнёс царь, но Локи, словно не услышав, продолжил: – Давай подумаем вместе. С одной стороны, дитя. Невинный ребёнок, что не сделал ещё ничего плохого. В отличие от меня… Знаешь ли ты, сколь многие из твоих подданных точно белка-сплетница Рататоск судачат о том, что нет предела великодушию твоему в отношении змия, что грызёт корни царствия твоего, словно ужасный дракон Нидхёгг корни Иггдрасиля? Конечно, знаешь. Но чью потерю ты переживёшь легче? Младенца, что ещё не видел свет и к которому ты не успел ещё толком привязаться, или брата, с которым всю жизнь прожил бок о бок? С одной стороны, тебе не привыкать оплакивать мою смерть. С другой стороны, ты никогда не сможешь быть до конца уверенным, что это твой ребёнок. Да и не ты ли говорил, что ежели понадобится, то ты вынудишь меня рожать тебе снова и снова? Так что для тебя значит этот ребёнок? И кого ты выберешь, если всё же придётся выбирать? Тор хрипло произнёс: – Локи, мы найдём другой выход. Верь мне. Трикстер долго молчал, глядя ему в глаза, прежде чем покачать головой и прошептать: “Ты сам себе не веришь”, – и повернуться к нему спиной.* * *
После возвращения из Мидгарда и особенно после их с Тором свадьбы, отношения у царя с троицей воинов и Леди Сиф разладились. Нет, они не рассорились. Нет, они не прекратили проводить вместе время на тренировочной площадке. Но да, недосказанность, недопонимание и неодобрение нередко тяжелым молчанием замирали между теми, что когда-то были не разлей вода. Потому что царь лишь отмахивался, когда ближайшие друзья пытались предостеречь его, что не может быть веры предателю. Потому что видеть, как слеп их друг в своей любви к обманщику, было выше их сил. И потому что день сменялся ночью, а ночь – днём, но их мрачные предсказания Рагнарёка всё не сбывались. Сперва они, конечно же, подозревали Локи во всех грехах и пытались не спускать с него глаз. Но время шло, на одном из пиров царь объявил о беременности своего консорта, и тотчас все капризы, прихоти и даже самые злые шутки трикстера стали безоговорочно прощаться и восприниматься асами как должное: и самая кроткая дева в тяжести и не такое учудить может, чего уж ожидать от знаменитого на все девять миров своими выходками младшего царевича. И троица воинов тоже постепенно сменила гнев на милость. Вольштагг первым начал искренне улыбаться Локи: у него у единственного уже были семья и дети. За ним последовал Фандрал: тот никогда не умел долго держать зла и постоянно подозревать кого-то в изменах. После и извечное молчание Хогуна уже прекратило носить столь явно враждебный характер. И только Леди Сиф всё никак не могла успокоиться.* * *
В один из ясных и тёплых вечеров в трапезной Асгарда вновь закатили шумное застолье: чествовали троицу воинов и Леди Сиф, что с богатой добычей только вернулись с охоты. Королевой вечера, конечно же, была дева-воительница, превзошедшая саму себя и забившая чуть ли не половину из всего убитого зверья. Только радости на лице её было мало: осунувшаяся, бледная, с тенями под глазами, она слабо улыбалась в ответ на хвалебные тосты и вызывала скорее жалость, чем какое бы то ни было восхищение её охотничьими талантами. Локи краем глаза следил за ней, зная, что до окончания застолья она не досидит, и тихо проследовал за ней на террасу, когда она вышла “подышать воздухом”. – Шумные пиры благородных асов более непривлекательны для Вас, Леди Сиф? – безмерно вежливо вопросил он замершую в одиночестве деву. – Оставь меня, – произнесла та с ничуть не скрываемыми горечью и ненавистью. – Отвратительное зрелище, не правда ли? – присев рядом, тихо произнёс бог обмана. – Бесконечные драки, пиры и шумный хохот над несмешными шутками. И во главе всего этого восседает слепец, что готов был бы посадить смертную девку подле себя править, а посадил младшего брата. Он не понимает, почему ты на самом деле всегда была рядом, почему ослушалась приказа законного царя Асгарда, почему предала клятву воина своему правителю, во имя чего пожертвовала нашей дружбой, да он и не поймёт, почему ты отправилась тогда за ним. Он слеп, он глуп, и он тебя совершенно не ценит. Тебя, ту, которая доказала всем, что она достойна быть его женой и его царицей. – Уйди. – Её голос едва заметно дрогнул, когда она с трудом выдавила из себя одно-единственное слово. – Тебе положено сидеть рядом с Тором, да только не по ту руку от него тебе сидеть бы хотелось. Сиф повторила: – Уйди, злоязыкий, речи твои лишь смуту сеют, и добра от них ждать не приходится. На это Локи лишь усмехнулся: – Добра? Но разве за добро ты на самом деле сражалась всё это время? За добро ли ты так долго билась, так отчаянно боролась? А теперь опускаешь руки. Пожалуй, мне и впрямь стоит уйти, оставив в печали придворную леди, что так и не смогла стать настоящей воительницей. Сиф окликнула его, когда он уже почти вернулся обратно – за столы, ломящиеся от еды, за маску показной весёлости и за своё место подле бога грома: – Я знаю тебя, Локи. Ты задумал что-то худое, и моей поддержки ищешь. Но я не стану в этом участвовать. Я не пойду против Тора. Локи обернулся и кивнул: – Конечно же, нет. Ты не предашь его ни словом, ни делом. – Тогда что ещё тебе может быть надо? – воскликнула она, начиная мерить шагами террасу. – Отдать долг. Ты была рядом, когда никто больше не смог понять причин моего отчаяния. И пусть дружбе нашей пришёл конец, но оставить тебя вариться на медленном огне в котле отчаяния и бессилия, видя вокруг улыбающиеся и непонимающие твоего горя лица, было бы слишком жестоко даже для меня. Сиф замерла, закрыла глаза и, выдохнув, повернулась к нему спиной. Локи тихо подошёл поближе и положил руку ей на плечо. – Есть асы, что не ценят, пока не потеряют. И ты, и я всегда были для Тора чем-то само собой разумеющимся – всегда рядом, всегда подле, всегда в тени. И всегда позади. Он не оглядывается на тех, кто всё время близ него, и он не может допустить и мысли, что может быть иначе. И вся эта свистопляска вокруг меня просто его способ закрепить на меня свои права, удержать рядом то, что он считает своим. Потому что Тор из тех, что не ценят, пока не потеряют, а когда потеряют, то готовы пойти на всё, попрать любые устои, лишь бы вернуть то, что считают своим. – Почему, Локи? – не открывая глаз, спросила она. Лофт промолчал, смотря на срывающиеся с ресниц отважной воительницы слёзы. – Почему так? Почему именно брачный обряд, когда можно было и просто побрататься? – Трикстер молчал, дева открыла глаза и неотрывно смотрела на него, но не в глаза – на живот, что на исходе пятого месяца уже был более чем заметен. – И почему тебе выпало счастье носить под сердцем его ребёнка? Локи печально усмехнулся, и она вскинула на него взгляд, полный надежд и подозрений. – Это… Это ведь его ребёнок? – Когда Лофт промолчал, лишь выразительно приподняв бровь, она, вглядываясь в его лицо, переспросила: – Локи?.. – А как ты думаешь? – Сиф не отвечала, да он и не ждал ответа. – Как ты думаешь, помиловал бы он меня столь просто, если бы перед этим не решил, что может попирать многовековые устои? Ты же у нас, возомнив себя вёльвой, на каждом углу Рагнарёк предсказываешь, ты и ответь мне, вещая дева, кто же на самом деле мне ребёнка сделал? Тор? Но дозволил бы я ему себя так коснуться? А если б не дозволил, взял бы тот меня сам, силою принудив? Или, может, я, бог обмана, провёл его? Может, он и впрямь считает, что это его дитя? Может, у него и нет на то оснований, а может статься, что и есть. А может, я вновь лгу – ему, себе, тебе… Только вёльве, пожалуй, и ведома вся правда, но смертью запечатаны её уста. Моим же словам веры нет, придворная воительница. Как и нет веры твоим досужим домыслам. Локи ушёл, но слова его въелись ей в душу и нещадно её терзали, то даря робкую надежду, то ввергая в пропасть отчаяния. Сиф боролась с собою семь дней и ночей, а наутро восьмого дня оседлала коня и покинула Асгард. Примечание: Миг – это единица времени, которая длится примерно сотую долю секунды. Муспельхейм (Muspelheim, “огненная земля”) – в германо-скандинавской мифологии это один из девяти миров, светлая и жаркая страна огненных великанов, огненное царство, всё в нём горит и пылает, вход в него, по преданию, охраняет великан Сурт (“Чёрный”). Йотунхейм, или Ётунхейм (то есть “земля Ётунов”; др.-сканд. Jötunheimr) – в германо-скандинавской мифологии это один из девяти миров, земля, населённая ледяными великанами. Рататоск (“Грызозуб”) – в германо-скандинавской мифологии белка, снуёт вверх и вниз по мировому древу – ясеню Иггдрасиль – и переносит бранные слова, которыми осыпают друг друга орёл, сидящий на его вершине, в мире Асов, и дракон Нидхёгг, притаившийся в его корнях, в мире Хель. “Старшая Эдда”, “Речи Гримнира”: “Рататоск белка резво снуёт по ясеню Иггдрасиль; все речи орла спешит отнести она Нидхёггу вниз”. Нидхёгг (Níðhöggr) – в германо-скандинавской мифологии один из нескольких великих змеев (наряду с Йормунгандом. Фафниром и пр.), дракон, лежащий в колодце Хвергельмир и грызущий один из корней Иггдрасиля. Согласно мифу “Язык поэзии: О кузнецах, сыновьях Ивальди” из “Младшей Эдды”, Локи поспорил с цвергами Брокк и Эйтри и поставил в заклад свою голову. Спор он проиграл, и ему хотели было отрубить голову, но Лофт сказал, что цвергу, мол, принадлежит голова, но не шея. Тогда ему зашили рот, сшив вместе губы ремешком, который зовётся Вартари. Вёльва, Вельва, Вала или Спакуна (др.-исл. Völva, Vala, Spákona) – в германо-скандинавской мифологии прорицательница, колдунья, провидица, пророчица. По просьбе Одина предсказала Рагнарёк и множество других событий. По эддической песне “Сны Бальдра” Один отправляется в Хель советоваться с вёльвой. О том, что услышал Один в Хель от умершей пророчицы, рассказано и там, и в “Прорицании Вёльвы”– самой знаменитой из песен “Старшей Эдды”. Смерть Бальдра, описанная вёльвой (для которой и прошлое, и будущее являются одним) оказывается в череде событий, ведущих судьбы богов к окончательной гибели. “Видение Гюльви”, “Младшая Эдда”: “Бальдру Доброму стали сниться дурные сны, предвещавшие опасность для его жизни. И когда он рассказал те сны асам, они держали все вместе совет, и было решено оградить Бальдра от всяких опасностей. И Фригг взяла клятву с огня и воды, железа и разных металлов, камней, земли, деревьев, болезней, зверей, птиц, яда и змей, что они не тронут Бальдра. А когда она это сделала и другим поведала, стали Бальдр и асы забавляться тем, что Бальдр становился на поле тинга, а другие должны были кто пускать в него стрелы, кто рубить его мечом, а кто бросать в него каменьями. Но что бы они ни делали, всё было Бальдру нипочём, и все почитали это за великую удачу”. О том, кто именно предложил асам эту забаву, в мифах не говорится.