Нечистый

      — Любимые мои! Драгоценные дети, — пророк Мо обвёл собравшихся взглядом заботливого отца.       Присутствовали все, несмотря на ранний час. И не просто отбывали повинность — многие смотрели на своего кумира с искренним обожанием. Не являться было позволительно лишь детям. Детство в Семье заканчивалось в двенадцать лет.       Лемми никак не мог привыкнуть, что утро начиналось здесь в половине шестого. Спать и есть хотелось до одури. Впечатляющее сочетание — загруженные работой дни и ранние подъёмы. При этом желудок, обманутый с вечера стаканом травяного чая и горстью сухарей, просыпался гораздо раньше головы. Однако получение бодрящей порции любви и откровений пророка почиталось в Семье превыше завтрака.       Он ничего не знал о том, что мозгу для нормального функционирования нужны белки, а не хлеб. Что, лишившись полноценного питания, мозг утрачивает способность мыслить рационально, начинает путать реальность и вымысел, сон и явь. В такие моменты всё услышанное неизбежно записывается на подкорку и становится гласом Божьим.       — Я хочу, чтобы вы закрыли глаза и всего на минуту представили ужас, что творится сейчас снаружи, — обволакивал сознание уверенный голос отца Мо. Лемми согласно кивнул и послушно опустил веки. Этого и так хотелось больше всего на свете. Возвращаться в мир, где от него избавились, как от бесполезного хлама, желания не возникало, а в темноте под веками было уютно. Голос вёл за собой, говорил, что делать, о чём думать. Приятные, правильные вещи.       — Всего на минуту окунитесь в атмосферу страданий и боли, насилия и голода. Люди вместо слов любви ежедневно слышат новости о войнах, убийствах и озлобляются в ответ, сами требуя новых жертв. У них нет другого выхода. И не будет — до того момента, пока они не встретят вас. Итак, идите, и покажите им, что Бог любит их такими, какие они есть. Покажите, как вы любите их, чтобы в вашем лице они узрели Бога. Потому что вера без дел мертва, и свою любовь можно доказать только действиями.       — Да! Да! — загудели люди.              Девушка рядом с Лемми так расчувствовалась, что обняла его, крепко чмокнув в губы. Потом проделала то же ещё с несколькими братьями. Все вокруг целовались и признавались в любви, исполненные решимости нести её в мир.       Начинался ещё один день в Семье, и чего Лемми точно не хотелось делать, так это выходить «в мир». Ему было более чем комфортно в кабинете брата Джона. Если бы он разрешил, Лемми и жил бы прямо там. Любовался на его профиль, склонённый над книгами. Бегал по поручениям, ловил улыбки и случайные прикосновения. Спал в углу на коврике и был бы самым счастливым человеком на земле.       — Да ты просто чудо какое-то, — улыбался щедрый на похвалу Джон, умело избавляя от накрепко вбитого в восприятие: «Ты не достоин, не значим, мешаешь». И Лемми таял, всё крепче и безогляднее привязываясь. Занятия по обнаружению и раскрытию дара делали их сообщниками в особом, только им понятном деле. Лемми ловил забытые впечатления, похожие на то, как в детстве склоняешься с близким другом над закопанным в земле секретным «сокровищем». Он с головой нырнул в их призрачную связь, упивался ощущением нужности, избранности, пытался верить, что интересен сам по себе, а не своими необыкновенными способностями.       Брат Джон всё чаще приглашал его к себе. Тесты и задания становились более интенсивными и выматывающими. Лемми не возражал. Он стремился завоевать расположение Джона любой ценой. Душу бы отдал ему, ни мгновения не сомневаясь. Но только не то, о чём он просил.       После происшествия с Дэвидом он поклялся никогда больше не выпускать наружу то, что жило в нём, чему он не знал ни настоящего имени, ни применения. Сам для себя он называл это Тёмный.       Лемми пытался объяснить, что не обладает никакими особыми возможностями — не умеет сам по себе читать мысли, видеть сквозь стены и воспламенять предметы. Джон мило улыбался в ответ:       — Когда-нибудь ты обязательно преодолеешь свой страх. Просто пойми — здесь тебе ничего не угрожает. Семья никогда не отвернётся от тебя и сумеет защитить.       Лемми предпочёл бы услышать: «Я никогда не отвернусь». Но Джон всегда был подчёркнуто корректен. Его хорошее расположение никогда не выходило за рамки этикета. Впрочем, так он относился ко всем членам Семьи: и к обитателям комнаты «Проект Адам», наставником которых официально являлся, и к другим воспитателям, и к обычным работникам. Никого не выделял, ни с кем не сближался. Не был замечен в отношениях ни с женщинами, ни с мужчинами. Это давало Лемми робкую надежду занять в его сердце хоть какое-нибудь место поближе тех книг, что он в бесконечном количестве читал.       Тёмный только мешал этой надежде, если не сказать - убивал её. Как объяснить Джону, что бесполезный мальчишка вообще ничего не может, кроме того, чтобы сдерживать непонятную сущность, живущую в нём? Он просто привратник, решающий, открыть ворота или держать их на замке. Больше от него ничего не зависело. Повлиять на то, как поступит Тёмный — поможет, покалечит или вовсе убьёт — он не мог никаким образом. Что будет с Лемми, когда все узнают правду? Как поступят с человеком, само существование которого несёт угрозу?       Когда попытка помочь Дэвиду не увенчалась успехом, он решил, что навсегда запереть Тёмного внутри себя будет единственно правильным поступком. Ведь так он сможет быть как все и постарается стать счастливым. Больше всего на свете Лемми хотел обычной простой жизни, где он любит и любим, где есть близкий человек и верные друзья. Он думал, что в Семье нашёл именно это…       Завтрак подавали плотный, но скромный — каша из смеси злаков на сильно разведённом водой молоке. Лемми особо не привередничал, но глотать вязкую субстанцию, не сдобренную маслом или чем-нибудь сладким, — не самое приятное занятие.       Пророк Мо с помощниками и воспитателями обычно трапезничал отдельно. Но сегодня отец решил показать живой пример проповеди и пришёл явить любовь своим детям. Он шествовал между столов в одетой по случаю рубашке цвета вина для причастия — высокий, подтянутый, излучающий уверенное спокойствие и гордость, источающий улыбки, словно нагретая аромалампа благовония. Кого-то хлопал одобрительно по плечу, с кем-то заговаривал, интересуясь делами. Подойдя к детскому столику, огорчённо цыкнул:       — Мара, как получилось, что у ребят такие грустные тарелки? Разве у нас закончился джем?       Мэри поняла оплошность, ахнула и метнулась на кухню. Мо принял у неё пузатую баночку и собственноручно под восторженный гвалт малышни начал разукрашивать содержимое их тарелок густыми каплями клубничного джема.       Лемми сглотнул вязкую слюну, приклеившись взглядом к манящей банке с ароматной сладостью. Пинок по ноге привёл его в чувство. Мэттью слишком красноречиво прожигал его взглядом, в котором ясно читалось: «Не прекратишь пялиться — ткну мордой в кашу и буду держать, пока всё не вылижешь».       Лемми поспешно отвернулся, но поздно. Мо заметил интерес, и через несколько мгновений на плечо опустилась его ладонь.       — Скучаешь по дому?       — Нет, — Лемми затряс головой. — Что я там забыл?       — Не пытайся обмануть пророка. Все скучают, это естественно. Привычки держат нас словно ржавые цепи, не давая почувствовать истинную свободу, — Мо ободряюще сжал плечо. Он говорил громко, не упуская возможности сделать ещё одно шоу из своего выступления. — Но тот, кто доверился Богу, не останется без вознаграждения. Клубника для детей. Однако, четырнадцать — это почти двенадцать.       Он сделал драматическую паузу и подмигнул с видом заговорщика:       — Ты же ещё совсем малыш в вере, ведь так? Держи.       В тарелку Лемми потекли тягучие, густые, алые капли. Он удивлённо переводил взгляд с них на сияющее лицо Мо, и не мог поверить, что бывает и так, оказывается. От матери не удавалось получить и малой толики того внимания, которое доставалось ему здесь.       — Запомни, ты больше не одинок. Семья никогда не оставит тебя. Никогда.       Он забыл обо всём, провожая взглядом прямую спину Мо, а когда вернулся к своей тарелке, вновь обнаружил пустое бледное месиво. Каша, благословлённая клубникой и пророком, мистическим образом перекочевала к Мэттью.       — Что-то не так? — довольный собой Мэттью, ухмыляясь, облизывал ложку. — Сладкое детям вредно. Верно, малыш Лемми?       В Семье он почти забыл, как это — когда сознание заволакивает багряной пеленой обиды от совершённой несправедливости. Ему не грёбаной клубники было жаль. И сам поделился бы. Да что там, всё мог бы отдать, если бы попросили. Оказанного внимания ему уже было достаточно. Более чем достаточно. Разрушение иллюзии собственной значимости и обманутые надежды — вот что заставило его попытаться стереть ухмылку с лица Мэттью, надев ему на голову тарелку со злополучной кашей.       Волосы и щёки Мэттью украсили белые комочки, по губам стекали алые полосы. Но он продолжал улыбаться, не отрывая взгляд от оскорблённого до глубины души Лемми. Высунул язык, медленно провёл им по губам, подбирая клубничные капли. К их столику уже спешили воспитатели, и, увидев их, Мэттью захохотал, откровенно наслаждаясь происходящим.       — «Всякий, ненавидящий брата своего есть человекоубийца», — широкоплечий брат Лот навис над ними грозной тенью. С вечно мрачным Лотом, воспитателем «Чистилища», Лемми знаком не был, но заочно побаивался. Лот любил одеваться в чёрное и ходил, постоянно закусив губу, словно от острой боли или такого же острого презрения к окружающим. — Мэттью, кто начал драку?       — Не будь столь категоричен, справедливый Лот, — брат Джон тоже был рядом. — Уверен, здесь не произошло ничего, что можно назвать ненавистью или дракой. Давай сначала выслушаем ребят.       Лемми молчал, опустив голову и багровея ушами. Оправдываться и обвинять кого-то он не собирался, да и не привык, что взрослые уделяют такое пристальное внимание обычным пацанским разборкам. Особенно стыдно было перед Джоном. Повёл себя так по-детски, не оправдал ожиданий.       — Всё в порядке, — нарушил тишину Мэттью. — Наш младший братишка просто не удержал тарелку в своих слабых ручках. Возможно, стоит дать ему работу потяжелее, чтобы немного их подкачать.       Оглушённый происходящим Лемми не обратил внимания, как за спровоцированным представлением с любопытством коронера наблюдает пророк Мо. Прирождённый психолог и опытный манипулятор не мог не понимать, что, одаряя кого-то своим особенным вниманием, он безвозвратно отрезает ему шанс стать своим, равным среди сверстников.       Вечером Лемми сообщили, что отец Мо желает его видеть. Это всегда означало нечто особенное, ведь пророк редко снисходил до личного общения с рядовыми членами Семьи, тем более подростками, поэтому Лемми тут же поспешил на зов, старательно оглаживая одежду и причёсывая на ходу руками волосы. Робко поскребшись в дверь, он зашёл в комнату. Отец Мо возлежал на диване в позе тициановской Венеры, демонстративно погружённый в чтение Писания. Волосы его были влажными, одежду заменяло обмотанное вокруг бёдер полотенце.       — Ох! Прошу прощения, что помешал! — цветом лица Лемми был готов соперничать с кроваво-красной рубашкой отца Мо, брошенной на полу рядом с диваном. — Видимо, произошла ошибка.       — Никакой ошибки. Я ждал тебя, мой мальчик, — с приторной нежностью протянул Мо. — Отчего же ты так смущён? Первые люди ходили вовсе обнажёнными и при этом были чисты пред Создателем. Я позвал тебя проверить, насколько чиста твоя душа. Ты доверяешь Богу? Доверяешь мне?       — Я… — Лемми попытался сглотнуть, но в его резко пересохшем от страха рту не оказалось даже капли влаги, чтобы смочить осипшее горло. — Но я…       — Или ты желаешь сказать, что подобно людям снаружи, поверил лживым словам дьявола о том, что плоть грешна, и стесняешься своего тела? Прекрасного тела, которое создал для тебя сам Господь? — до грамма точно взвешенный металл в голосе, до полутона отмеренное презрение и чётко выверенный удар приказа. — Раздевайся.       Лемми вздрогнул и потянулся мгновенно одеревеневшими пальцами к вороту футболки. Отложив книгу, Мо с покровительственной улыбкой наблюдал за тем, как он беспомощно переминается с ноги на ногу, боясь выпустить одежду. Будто бы, держась за неё, можно было защититься от чего-то, надвигающегося на него неумолимым асфальтоукладчиком.       — Не останавливайся, — Мо приблизился и забрал футболку из рук, тут же безвольно упавших. — Дивный цветок, рождённый во грехе, который предали и бросили. Я подобрал тебя, дал кров, еду и любящую семью.       Лемми не смел ослушаться. Голос, который он ежедневно слышал утром и вечером на проповедях, которому привык согласно и радостно кивать, снова вёл за собой. Вслед за застывшими мыслями оцепенение постепенно охватывало всё его тело. Пальцы, что расстегивали ремень брюк, казались чужими, он не чувствовал их.       — Я поместил тебя в райский сад на плодородную почву. Больше не нужно испытывать боль одиночества, ты не плачешь по ночам от страха и обиды. Перед тобой чудесный новый мир, в котором ты будешь счастливейшим из созданий, чистым и безупречным. Преклони же колени и поблагодари меня. Покажи мне свою любовь.       Ноги Лемми подкосились сами собой — от испуга он едва стоял и, наверное, опустившись, упал бы вовсе, если бы не рука, запущенная в волосы и вздернувшая голову вверх.       — Тебе оказана большая честь, мальчик мой. Лично узреть величайшую из святынь нашего Братства, — Мо потянул за край полотенца, и шокированному Лемми явилась крупная влажная головка налившегося члена.       Перед глазами поплыли разноцветные круги, комната завертелась, сознание заполнилось руганью бойфрендов матери и её протестующими криками. Мутило от подступающей к горлу паники. В его представлении секс всегда был связан с чем-то болезненно-неприятным, отвратительным. Тем, из-за чего матери потом плачут, а детей выгоняют из дома, чтобы не смотрели. Крики, синяки, скандалы, наркотики, секс — эти понятия для него стояли где-то рядом.       Его вырвало прямо на отца Мо. Остатки скудного ужина залили святыню, что так жаждала демонстрации любви.       Всё еще давясь и содрогаясь, он вскинул руки над головой в защитном жесте, неосознанно подражая поведению матери. Слишком хорошо помнил, чем оканчивались её попытки противиться приставаниям. Вопреки ожиданиям, отец Мо лишь вздохнул с сожалением, поднял свою рубашку и стал заботливо вытирать его мокрые глаза и испачканный рот. От запаха, исходившего от одежды Мо, Лемми вывернуло бы повторно, но было уже нечем.       — Бедное прекрасное дитя, заражённое дьявольской скверной, — приговаривал он с участием. — Не переживай и ничего не бойся. Семья поможет тебе очиститься. Стать свободным, познать безграничную любовь и сполна насладиться ею. Всему своё время и место, а сейчас время одеваться и идти отдыхать.       Успокоив и проводив Лемми, Мо записал в дневнике: «Применить насилие может любой, но сломать человека, не причиняя ему физического вреда — вот истинное искусство».

***

      — Джонни, душа моя, — только что вышедший из душа отец Мо заключил входящего в приветственные объятья, припечатывая крепким троекратным поцелуем. Он источал резкий запах смеси афродизиаков и казался довольным, но выбранная рубашка цвета раздавленной смородины предвещала непростую беседу. — Догадываешься, о чём я хочу поговорить?       — Пути твоих мыслей неисповедимы, — с уклончивой улыбкой ответствовал Джон. Он догадывался. Знал. Ощущал по неприятному покалыванию в районе сердца, что разговор пойдёт о Лемми и будет крайне неприятным. — Я преисполнен внимания. Уверен, это нечто впечатляющее, как всегда.       — Прошло несколько месяцев с тех пор, как я потратил средства Семьи на мальчишку, которого ты почему-то считал необыкновенным. Никакой отдачи от него до сих пор нет. Ни обещанных тобой чудес, ни какой-либо ощутимой пользы для обители, даже сколько-нибудь значимых талантов нет. Ни-че-го. Ты признаёшь, что ошибся в нём?       Мо сделал выразительную паузу, заставляя собеседника лихорадочно искать доводы для собственного оправдания.       — Нет пользы? Никаких талантов? — голос Джона оставался мягким и ровным, он смотрел будто сквозь пророка и казался удивлённым. Повторял сказанные слова, словно становясь на сторону говорящего, пытаясь занять хотя бы равную с ним позицию в диалоге. — Я не понимаю, о чём ты. Он влился в Семью и успешно справляется с любой порученной работой. Чтобы проявить скрытые в нём возможности, нужно больше времени.       — Времени? За то же самое время Лот со своим «Чистилищем» принёс колоссальный доход. Ты же только бессмысленно играешься в чудотворцев. А чудо здесь делает только один человек. Надеюсь, ещё не забыл, кто он?       — Каждую секунду я помню, чем обязан тебе, брат Мо. Ты дал нам новую счастливую жизнь. Всё, что мы сейчас имеем — только благодаря тебе, — Джон не опускал рассеявшегося в пространстве взгляда, и только внимательный наблюдатель смог бы уловить небольшое напряжение, с которым ему даются произносимые фразы. — Мои действия продиктованы лишь стремлением служить пророку и Семье.       — Ты что-то недоговариваешь? Что-то, о чём я должен знать? Мо, как всегда, будто видел окружающих насквозь. На мгновение Джон почти поддался порыву рассказать о случае с Дэвидом, но вовремя удержался. Узнай пророк, что Лемми проявил себя не лучшим образом, что сила вырвалась из него хаотично, всё может окончиться очень плохо. Оставалось попробовать воззвать к жадности пророка.       — Если то, что про него рассказывали, окажется правдой, он один сможет обеспечить столько славы и денег, сколько не дадут все отделения общины вместе взятые. Считаю, что заполучить в руки такой уникальный шанс и не воспользоваться им, глупо.       — Глупо было смотреть со стороны на твою беспомощность и не вмешиваться. Если у него и есть какой-то дар, то раскрыть его ты не способен. Только что я приглашал Лемми к себе, хотел проверить, чего ты с ним достиг. И что думаешь? Не буду утомлять подробностями, но то, как он себя повёл — это феерический провал твоей работы. Он не испытывает должной любви даже к своему пророку. Как предлагаешь использовать его в дальнейшем?       С торжествующим видом Мо наблюдал, как Джон потерял самообладание и выкрикнул, побледнев:       — Но ты же обещал! Не трогать его!       — Я не мог обещать ничего подобного. Ты утратил связь с реальностью, Джонни, — довольный произведённым эффектом, пророк покровительственно похлопал брата по плечу.       — Если надавить слишком сильно. Если ты… если мы ошибёмся, его дар может обратиться во вред. Мы можем поставить под угрозу всё Братство.       — Что я слышу? — Мо тоже на глазах терял контроль над эмоциями, что случалось с ним крайне редко. Джон почувствовал, словно сотня мелких буравчиков начинают сверлить мозг. — Сомнения в своём пророке? Шантаж? Не «мы», а «ты», Джонни! Ты один будешь виноват, если пойдёт что-то не так. Ты притащил его в Семью! Ты уверил меня, что он уникальный чудо-ребёнок! Ты возишься с ним, наплевав на других детей, на обязанности по нашим проектам! Поэтому заткни свой рот и делай так, как я скажу.       Джону ещё никогда не приходилось видеть Мо настолько раздражённым, вышедшим из себя. Он и раньше не терпел сбоев в идеально отлаженной жизни Семьи, а теперь и вовсе выглядел истеричным ребёнком, игрушки которого вдруг начали проявлять подобие собственной воли. Такое Мо всегда пресекал в зародыше.       — С завтрашнего дня Лемми будет лишён особого отношения и переведён в Чистилище под опеку Лота. Ты прекратишь занятия с ним. Это всё. Свободен.