***
Впервые это случилось, когда ему исполнилось шесть. Тем утром, зевая и пошатываясь, он притопал в кухню, разбуженный звоном посуды. Но его ждал не завтрак. Вместо матери за столом сидел незнакомый мужчина. Лохматый, с чёрным курчавым волосом на груди. Запрокинув голову, он присосался к бутылке пива, рядом стояла пустая. Лемми икнул. Человек оторвался от горлышка и громко рыгнул. Лемми чуть не напрудил в штаны от страха. — А ты ещё кто такой? — прохрипел мужик, пытаясь сфокусировать мутный взор. — Чертовка Пэм и не сказала вчера, что у неё пацан имеется. А ну-ка, подойди сюда, малец! Лемми испуганно вытаращился и попятился. Ничего хорошего от неожиданного гостя он не ждал. — Эй, куда собрался, заморыш? — расхохотался человек. Легко догнал еле двигавшегося Лемми, больно ухватил за руку и дёрнул на себя. — Давай, рассказывай, много у мамки здесь гостей бывает? При упоминании матери Лемми окатило волной колючего ужаса. Куда этот лохматый дел маму? Наверное, тоже больно схватил своими огромными ручищами. Страх и гнев боролись в нём, затягивая в бешеный водоворот, и наконец заставили вцепиться зубами в руку захватчика. Мужик зашипел и махнул медвежьей лапой, словно стряхивая клопа. Лемми отлетел спиной о стену и сполз по ней оглушённой рыбой, хватая ртом воздух. — Нагуляла, а воспитать не может! — мужик лизнул место укуса, нехорошо ухмыльнулся и снова двинулся к нему. — А вот сейчас тебя дядя поучит, как нужно разговаривать с взрослыми. Лемми был уверен, что громила сейчас покончит с ним, но больше всего боялся за мать. Кто её тогда защитит? Он дрожал всем своим мелким телом, и дрожь, казалась, охватывала пространство вокруг. На столе и в шкафах задребезжала посуда, а бутылка, которую человек так и не выпустил из руки, разлетелась вдребезги. Один острый осколок глубоко вошёл ему в кисть, второй поцарапал щёку. Он заорал и пнул Лемми ногой в живот. Не удовлетворившись тем, как мальчишка скорчился, наподдал снова. После третьего удара, пришедшегося по голове, Лемми потерял сознание. На шум прибежала Пэм. Не сразу заметила лежащего на полу сына, кинулась сначала к окровавленному вопящему любовнику. — Отойди от меня, сука! — орал тот. — Сама ненормальная, и щенка чокнутого родила! Пэм бросила быстрый злой взгляд на зашевелившегося Лемми, но, видимо, его вид беспокойства не вызвал, потому что она продолжила дальше ворковать над дружком. Не помогло. Проклиная сумасшедшую семейку, он свалил спасать руку, а виноват во всём опять оказался Лемми. — Ну что ты за тварь такая! — рыдала она у окна, провожая взглядом свою несостоявшуюся личную жизнь, пока Лемми приходил в себя на полу. — Гадишь везде, где появляешься! За что ты мне досталось такое дьявольское отродье? Достаточно накрутив себя, она отволокла сына обратно в комнату и заперла, так и не покормив. Пэм всегда относилась к Лемми настороженно, считая порченым ребёнком. Она была склонна винить его во всем, что происходило в её жизни. Как же иначе, само его появление на свет уже отобрало у неё свободу, испортило фигуру и убило нервы, о чём она не забывала регулярно напоминать. Болел он всегда исключительно в силу собственной злонамеренности и желания ей досадить. Даже еда на плите подгорала только из-за того, что отвлекал мелкий надоеда. Пэм никогда не била сына. Нет, не потому, что жалела. Ненавидела его реакцию. Однажды попытавшись выпороть за детскую шалость, она столкнулась с таким не по-детски неистовым сопротивлением, что навсегда оставила эту затею. Обычно тихий и покладистый мальчик при виде ремня начал извиваться и вопить как самое настоящее исчадие ада. Впав в полубезумную панику, он вырывался с нечеловеческой силой до тех пор, пока испуганная Пэм не оставила его в покое. Но позже нашла то, что на Лемми оказалось ещё более разрушительным. Она стала надолго запирать его в одиночестве, игнорируя крики, слёзы и мольбы о прощении. Оставшись в одиночестве, Лемми впадал в панику. Он боялся, что мать не простит его, что дверь больше никогда не откроется. Особенно, если она уходила надолго, задерживаясь допоздна. Тогда ему казалось — терпение матери кончилось и она бросила его, невыносимого ребёнка, навсегда. Страх быть отвергнутым из-за неправильного поведения остался в нём на всю жизнь. После случая с громилой Лемми никак не мог понять, что произошло. Он осознал только, что мать была права — каким-то непостижимым образом он действительно послужил причиной произошедшего. Умудрился ранить человека, всего лишь присутствуя рядом и злясь на него. Это не привело его в восторг. Он до чёртиков испугался. Бился в запертую дверь, умолял простить его, кричал, что никогда больше не сделает ничего плохого. Ответом была полная тишина. У Пэм были свои методы справляться с жизненными неурядицами. Утешающие средства, действенные насколько, что она вынырнула из своего путешествия только через сутки. — Ну и вонища! — произнесла она, когда наконец зашла к сыну и увидела лужу в углу. — Я родила не парня, а крысёныша. — Мамочка, прости, я всё уберу! — кинулся к ней Лемми. Самым большим ужасом в его жизни стал не страх наказания. Совсем нет. Выросший с постоянным чувством вины, он больше всего боялся, что станет неудобным, раздражающим, не нужным. Его странный дар сослужил добрую службу всего единожды. По соседству с ним жила Кора, милая и добрая девочка, с которой Лемми очень сдружился. Родители с Коры пылинки сдували, у неё не было травм, испугов, или чего-то подобного. Никто не мог понять, откуда у ребёнка взялось страшное заикание. Специалисты пожимали плечами и обещали, что всё пройдёт с возрастом. Не проходило. Только усиливалось, к школе став большой проблемой и предметом издёвок. Лемми её особенность совершенно не мешала, он словно и не замечал ничего, удивляясь, почему остальные уделяют такое пристальное внимание способу произнесения слов. Пока однажды после уроков не нашёл Кору рыдающей во дворе школы. — З-з-а ч-ч-ч…? — она всхлипывала, отчего слова было совсем не разобрать. — По-по-поч… н-н-и… де-де-дел… т-т-то? Лемми и сам не сообразил, почему у него от вида страдающей Коры его затрясло так же, как при встрече со страшным мужиком. Чего он испугался? Всего лишь маленькая девочка, которую несправедливо обидели. Но обида и злость всё нарастали внутри него, грозя снова вырваться наружу и разнести всё вокруг. Нерастраченное чувство стало будто больше, сильнее. Он взял Кору за ладошку, прижал её к своей груди, прямо к тому месту, где копошилось это тёмное, нечистое, и уверенно произнёс: — Я понял, почему они так поступают. Ничтожествам стыдно, что они обыкновенные, у них нет ничего примечательного. Пойдём домой. Увидишь, как только вернёмся, ты станешь разговаривать так же, как все они. Как раз в этом нет ничего особенного. Кора растерялась и молчала всю дорогу, но стоило ей увидеть мать, как слёзы вновь хлынули из её глаз: — Опять приставали. Дразнили. Говорили, что таким, как я, не место среди нормальных людей, — взволнованная, она не сразу заметила, как свободно льётся её речь. Мать Коры, женщина, не пропускавшая ни одной воскресной службы, сама была готова расплакаться, прижимая к губам распятие. — Д-д-до в-в-встречи, — еле выдавил из себя Лемми, внезапно разучившийся нормально разговаривать. Пару суток после этого его горло сжималось болезненными спазмами при попытке выдавить хоть звук. Поднялась температура, его лихорадило, под конец вывернуло тёмной желчью, и всё вернулось в норму. На смену пришёл страх, что он опять натворил нечто ужасное, отчего Коре может стать хуже. Лемми решил, что раз уж не может контролировать происходящее, то самым лучшим выходом будет постараться не испытывать вообще никаких сильных эмоций. Так всем будет безопаснее. Однако дела у Коры шли замечательно. Случай с её внезапным исцелением какое-то время служил на воскресных службах причиной восхваления божьего промысла, но довольно скоро забылся. Несколько лет прошли спокойно, если не считать бесчисленных неудачных попыток Пэм устроить свою личную жизнь. Лемми научился прятать свою тёмную половину. Старался не появляться дома, когда там околачивался потенциальный кандидат в мужья Пэм. Обходился без конфликтов в школе — это не сложно, если держаться посередине, не примыкая ни к лидерам, ни к отстающим. Даже не глядел в сторону девчонок, благо Кора к этому моменту обзавелась множеством весёлых друзей и потеряла к нему интерес. Возможно, его жизнь стала бы жизнью самого обыкновенного человека в Твин-Фолсе. Со временем он осчастливил бы какую-нибудь женщину, похожую на Пэм, и убегал от скандалов в бар, напиваться до беспамятства. Судьба распорядилась иначе, направив в его тихий городок микроавтобус, украшенный цветами. Автобус украшала надпись «Всё, что тебе нужно — это любовь», из окон счастливо улыбались необыкновенно милые юноши и девушки, а за рулём сидел брат Филипп, проповедник Братства Эдема. Та же судьба подтолкнула в спину мать Коры в тот самый момент, когда брат Филипп распинался о том, что ему известен самый верный и наикратчайший путь к счастью. Судьба проявила нетерпение, и через полчаса у дома Лемми столпилась пёстрая компания: мать Коры, пришедшая показать заблудшему еретику настоящего божьего человека, брат Филипп, заинтересовавшийся обещанным чудотворцем, и случайная женщина с хромым сыном, который должен был послужить для явления чуда. — Сейчас ты убедишься, самозванец, как явится сила Господа нашего! –мать Коры трясло от экстаза. — Памела! Скажи сыну исцелить этого несчастного хромоногого! — В чём дело, Люсиль? — Пэм прищурилась, затянулась и выпустила кольцо дыма в лицо соседке. — Пресвитер слишком усердно вдалбливал в тебя псалмы и повредил мозг? Что за представление ты устроила? — Твой мальчик, Пэм, — поморщилась Люсиль, отгоняя рукой дым, — совершил чудо для Коралин. — Вы ошибаетесь, — занервничал Лемми, оглядывая подступающих ближе женщин и пацана лет десяти, еле держащегося на искривлённых ногах. — Слышали, что он говорит? — Пэм начала раздражаться. День грозил испортиться, и опять из-за этого негодного подростка. Свалил бы поскорее куда-нибудь. — Всё, конец цирка, расходитесь. Напряжение Лемми нарастало, он вновь почувствовал, как сгущается в груди комок тревожного предчувствия беды. — Нельзя быть таким жадным. Уж коли дал Господь дар, нужно делиться с людьми, — насупившись, подала голос мать больного мальчишки. — Что за хрень вы несёте? — зашипела Пэм. — Единственный его дар — действовать на нервы. Надо было избавиться от уродца, когда ещё в животе был. Сейчас бы жила спокойно. — Коралин сказала, он взял её за руку и изрёк: «Иди и впредь не заикайся!». И стало по его слову. Полюбуйтесь, мой ангел теперь заливается райской птичкой, наслушаться не могу. Пусть и сыну этой женщины поможет. Мальчик недужный совсем, — Люсиль возвысила голос до экзальтированного визга, толкая хромоножку прямо на Лемми. — Не упрямься, возложи на него свои руки во имя Господа. Голова Лемми раскалывалась, руки тряслись сильнее с каждым мгновением, как бы он ни старался успокоиться. Люсиль схватила его ладонь и прижала к макушке пацана. «Сделай, как они хотят. Дай то, что от тебя просят», — бесцветный внутренний голос послужил спусковым крючком, и Лемми с досадным облегчением выдохнул из себя накопленную панику. Мальчишка на секунду замер, потом дёрнулся, закатил глаза, упал и забился в припадке, хрипя и пуская пену изо рта. — Господь наказывает тебя, женщина, — не растерялась Люсиль и осенила себя крёстным знамением. — Ты должна усердно молиться и много жертвовать церкви, чтобы твоего сына Бог возлюбил так же, как и мою Коралин. — Выметайтесь, курицы безмозглые! Тащите своего припадочного в больницу! — орала на них Пэм. — А ты, выродок, сегодняшний день надолго запомнишь! — Минуточку, миссис, — брат Филипп ориентировался очень быстро, одной рукой удержав Пэм, второй незаметно вложив в её ладонь несколько купюр и визитку. — Вы будете поражены, когда узнаете о возможностях, которые откроются для вашего мальчика в нашей общине. Просто приезжайте вместе к нам в гости. Обещаю, вы не будете разочарованы. — Чёртовы сектанты! Валите к дьяволу с вашим богом! — Пэм захлопнула дверь, чуть не прищемив пальцы Филиппу, но денег из рук не выпустила. Было приятно потратить их на кое-что, чем приторговывал её новый кавалер, давно звавший попутешествовать в трейлере. Через несколько дней Пэм достала визитку Братства и стала задумчиво её разглядывать.***
Воспитатель Джуд не просто так лишил себя получаса законного утреннего сна. Абсолютно каждое его действие было просчитано и закономерно вело к тому результату, которого он добивался. В этот раз официальным поводом его визита служила проверка того, оберегают ли воспитанники чистоту своего жилища. Известно ведь, что на душе у человека, то и вокруг него, и всякую нечистоту нужно искоренять в зародыше. В отличие от мечтательного Джона, следившего за психическим и физическим здоровьем подростков, Джуд нашёл себя в слежке за соблюдением внутреннего уклада жизни общины. Он лично разработал проект «Чистилище» и курировал его, кроме того, заведовал назначением и исполнением наказаний. Особенного смысла в проверке не было — комната содержалась в идеальном порядке, трудно было поверить, что тут живут мальчишки. Кровати заправлены, на полках — аккуратно сложенные вещи и книги, написанные пророком. Рука, которой Джуд с ехидной ухмылкой провёл по верху шкафа, осталась девственно чистой. Один за другим он выдвигал ящички шкафов, придирчиво рассматривал содержимое, словно ища что-то конкретное. Наконец замер с горящим взором, резко выпрямился и, указывая всей ладонью в сторону возмутившего зрелища, громко, выделяя каждое слово, вопросил: — Что? Это? Такое? Мальчишки подняли головы, настороженно ожидая развития событий. — Ящик Лемми, — криво улыбнулся Мэттью. — Ну коне-е-ечно, — вкрадчивым тоном протянул Джуд. Те, кто хорошо знали воспитателя, боялись этой интонации больше всего на свете. — Не затруднит ли возлюбленного брата Лемми объяснить нам всем, что в его вещах делает дьявольская пропаганда? — Это просто комикс, — Лемми растерянно обвёл всех взглядом. — Я принёс его с собой из дома. — Просто комикс? Как я сразу-то не понял? — Джуд сокрушённо хлопнул себя руками по бедрам. Вокруг раздались смешки. Каждый радовался, что не он послужил объектом пристального внимания. Сочувственно молчал только Дэвид. — Просто комикс, говоришь. Кто-нибудь может пояснить Лемми, что на самом деле представляют из себя эти забавные, на первый взгляд, картинки? Он осторожно, двумя пальцами, словно опасаясь, что изображённый на титульном листе Человек-паук может его укусить, поднял книжку за корешок и продемонстрировал окружающим. — В комиксах мы можем увидеть поощрение насилия и жестоких убийств, поклонение демонам гордыни, гнева и тщеславия, — отрапортовал Мэттью и добавил, с укоризненным сожалением глядя на Лемми: — Увлечение подобным — очень большой грех, брат. — Всё не так! — Лемми захлестнула обида за любимого героя. Он всегда видел в нём сходство с собой и надеялся, что когда-нибудь сможет, как и Питер Паркер, наказывать зло. — Человек-паук веселый и добрый, он помогает людям. — Ты полностью во власти тьмы, мой мальчик, — Джуд старался говорить мягко, но в голосе прорывались торжествующие злобные нотки. — Стоило внимательнее читать книги пророка Мо, чтобы понимать, как незаметно дьявол овладевает нами, если мы увлекаемся чем-то, кроме Святого Писания и любви к ближнему. Не упорствуй, выбрось эту мерзость из своей жизни и сердца! Если не можешь сам, я помогу. Наблюдая за реакцией, Джуд медленно потянул за обложку. Раздавшийся вслед за этим сухой треск прозвучал для Лемми так, будто рвётся не бумага, а полотно реальности. Он осознал: прямо здесь и сейчас собственная жизнь окончательно перестаёт принадлежать ему. Чья-то чужая воля вторглась в неё, и теперь безжалостные руки рвут не нарисованное лицо человека-паука, а крохотные остатки свободы. На мелкие-мелкие невосстановимые клочья. Знакомая внутренняя лихорадка, обида и негодование, начали неотвратимо закручивать в нём свой сгусток. В какой-то момент ему стало безразлично, к чему это приведёт. Хотят получить его тело и душу — что ж, пусть забирают. Таким, какой он есть — настоящий, целиком. Пусть наслаждаются. Он усмехнулся, прищурился и сложил на груди руки, но затем увидел, как краешек комикса чернеет и сворачивается, словно опалённый огнём. В одно мгновение к нему вернулся весь ужас прошедшей ночи. Видение того, как сгорает заживо единственный человек, проявивший к нему столько безусловной любви. И так он отплатит ему за доброту? — Не-е-ет! — Лемми выхватил злополучный комикс и что было сил отшвырнул в сторону. Легкий дымок, появившийся над страницами, исчез. — От-лич-но! — отчеканил неизвестно чему обрадованный Джуд. — Что ж, мудрый пророк прав, как всегда. Тебе предстоит долгий путь очищения, прежде чем ты, возможно, получишь право называться сыном Адама. Мэттью, будь добр, проводи Лемми в место, которого он на данный момент достоин. — Брат Джуд, он ведь новенький. Не успел понять, что к чему, — попытался вступиться Дэвид, но ойкнул и замолчал, когда Мэттью дёрнул его за отросшие почти до лопаток волосы. — Своим поведением и упорством в грехе тот, кого мы назвали своим братом, показал нам своё истинное лицо, — Мэттью не зря каждый день тренировался перед зеркалом. Его интонации и выражение лица довольно точно воспроизводили манеру речи пророка. — Мы будем терпеливо ждать его исправления, брат Джуд. Обитателей «Чистилища» Лемми избегал и побаивался. В отличие от светящихся рекламной радостью «Адамов», словно нарочно отобранных как для съёмок глянца, эти парни были не слишком милы и приветливы. Старшим у них ходил долговязый угрюмый Джесси. Когда доводилось выполнять несложные поручения во дворе, Лемми несколько раз с опаской ловил на себе внимательный взгляд его немигающих совиных глаз. Мимо комнаты в полуподвальном этаже дома, где кроме изгоев общины располагались также запасы продовольствия, Лемми всегда старался прошмыгнуть быстро и незаметно. После произошедшего он внутренне согласился с изгнанием, обвиняя себя и в том, что случилось у отца Мо. Ещё немного, и он, испорченный, вчера причинил бы вред пророку, а сегодня брату Джуду. «Нужно всего лишь никогда не идти на поводу этого проклятья. Чего бы это ни стоило. Что бы ни происходило вокруг, — думал он, понуро шагая следом за Мэттью. — И тогда всё забудется и наладится. Всегда налаживалось». Как бы он ни храбрился, жить в мрачном месте с теми, кто наводил на него страх, не радовало. Разрисованную дверь «Чистилища» Мэттью открыл ногой, не отказывая себе в удовольствии лишний раз выразить отношение. — Принимайте нового братца, убогие. Похоже, надолго к вам, — хохотнул он, вталкивая Лемми внутрь. Заходить не стал, обведя красноречиво-презрительным взглядом даже не присутствующих, а пол. Будто боялся осквернить подошвы своих чистых адамовых ботинок. — За что сюда? — чуть сипловатый, слишком грубый для подростка голос принадлежал Джесси. — Комикс, — Лемми решил не врать, хотя и предполагал, что над ним начнут издеваться. Уж если элита общины смеялась, то здесь и побить могут, наверное. — Выбросил? — только и спросил Джесси, остановив на нём свои кошмарные неподвижные глаза. — Воспитатель Джуд забрал. Я просто захватил его из дома и забыл. Не знал… — Не оправдывайся, причины не имеют значения. Лучше приучись трепаться поменьше, целее будешь, — Джесси легко, словно кошка, запрыгнул на верхний ярус кровати, уселся, скрестив ноги, и продолжал вещать сверху. — С этого дня работаешь на ферме, неделю подряд придётся. Извини, сменить будет некому, половина парней еле ползают. Потом постараюсь распределить нагрузку равномернее, чтобы успевал восстанавливаться. С кроватями у нас напряг, поэтому спать будешь с Эзрой. Сбоку зашевелилась тень, оказавшаяся невысоким рыжим парнем с удивительно взрослыми глазами, не подходящими телу подростка. — Это я, — Эзра улыбнулся. Веснушки на его бледном лице пришли в движение, отчего оно сделалось невероятно забавным и милым. — Повезло тебе. — Почему это? — Лемми с первого взгляда прикипел к парню, который показался ему похожим на тощего львёнка из передвижного зоопарка. Лемми тогда долго стоял у клетки и строил планы, как выкрадет зверька, заберёт домой. Станет хорошо заботиться о нём, кормить и укладывать с собой в постель. — Я занимаю очень мало места, и вещей у меня почти нет. Можешь располагаться свободно, — Эзра наклонился и выдвинул пару картонных коробок, одна из которых была заполнена едва наполовину, вторая и вовсе пустовала. Лемми оглядел комнату. Только плотно расставленные двухярусные кровати, больше ничего — ни шкафов, ни столов, ни тумбочек. Обитателей «Чистилища» при этом насчитывалось достаточно, почти каждое спальное место делили двое. — Мы не бываем здесь днём, — поймал незаданный вопрос Эзра. И добавил, неопределённо передёрнув плечами. — А я иногда и ночью. Эзра не соврал, он действительно был почти незаметным. Днём никогда не попадался на глаза, а вечером, расположившись на кровати валетом, быстро засыпал. Первое время Лемми было непривычно делить с кем-то кровать, и он дёргался от каждого движения, но Эзра спал самозабвенно и расслабленно, словно кот, его тихое посапывание быстро убаюкивало обратно. К тому же, новая работа на ферме отнимала все силы, не оставляя времени на страдания по поводу изменившихся условий быта. Бывало, что Эзра исчезал на ночь, бывало — на сутки или больше. Иногда приносил на себе синяки, изредка — гостинцы, которыми делился со всеми, но сам никогда не притрагивался. Лемми заметил, что он плохо ест, и незаметно прихватывал из столовой к его возвращению скромные гостинцы с обеда или ужина. Эзра умел говорить так, что его хотелось слушать, и нередко, несмотря на усталость, забалтывал Лемми допоздна, пока Джесси не шикал на них в раздражении. В одну из ночей Эзра вернулся слишком вымотанным, отказался от припасённого Лемми угощения и сразу заснул. А утром со своей любимой инспекцией нагрянул брат Джуд. — Как такое возможно? — орал он, брызгая слюной и потрясая пакетом с сухариками. — Расскажите, как получилось, что в нашей семье завелась крыса, ворующая пищу у своих братьев? Крыса сознается или мне сегодня лишить еды всех? Лемми собрался шагнуть вперёд, но его отодвинул Эзра: — Это моё. Я оказался слаб перед грехом. Прошу, брат Джуд, помоги мне исправиться. Лицо воспитателя поменяло выражение. От гнева не осталось и следа. Он сложил руки в молитвенном жесте, поднёс их к губам, словно благодаря за что-то неведомые силы, и свистящим полушепотом произнёс: — Конечно! Я обязательно помогу тебе, мой мальчик. Жду у себя. После его ухода Лемми в отчаянии затряс Эзру: — Зачем? Ну зачем ты это сделал? Эзра криво усмехнулся и со спокойствием, от которого Лемми стало страшно, произнёс: — В отличие от тебя, меня Джуд не будет бить. До этого только слышавший о том, что невзрослые члены Семьи могут быть подвергнуты наказаниям, теперь Лемми на собственной спине и ягодицах в полной мере ощущал, что значило быть нечистым. Впервые он побывал в кабинете Джуда после того, как нечистой оказалась вымытая им посуда. — Серьёзно? — Лемми не верил своим ушам. Даже Пэм никогда не поступала так с ним. Из-за какой- то посуды… — Вы хотите выпороть меня из-за того, что нашли остатки еды на тарелке? — Твоё возмущение только доказывает мою справедливость, Лемюэль — Джуд возвышался над ним, широкоплечий, торжественный, исполненный сознанием власти. — Видишь ли, моя обязанность в нашей семье — объяснять детям, что такое хорошо, а что такое плохо. И ты, Лемюэль, очевидно, не догадываешься, что пренебрежение своими обязанностями — это плохо. Даже капля грязи на белой одежде делает её негодной для использования, что же говорить о душе. Грязь в ней неминуемо разрастается и обязательно запачкает всё вокруг, если ничего не предпринимать. Как же нам быть в таком случае? Разве не стоит вычистить её в самом зародыше? Ответь мне. — Уяснил. Буду очень старательно относиться к своим обязанностям и внимательно проверять результаты, — сердце Лемми бухало где-то в пятках. С самого детства его до чёртиков пугала потеря контроля над телом. Телесные наказания представлялись ему вершиной потери контроля — кто-то другой причиняет тебе боль, и ты ничего не можешь с эти поделать. Теперь к этому страху прибавился другой, более отчётливый — что он не удержится и поделает что-то в отместку. — Слова ничего не значат, пока не подкреплены делами. Обещания ничего не стоят, пока их не выполнили. Ты понимаешь, что я делаю это только потому, что люблю тебя и хочу помочь? Что мне будет намного больнее, чем тебе? — спросил Джуд, расстёгивая ремень, и Лемми действительно увидел в его тёмных глазах искреннюю любовь. Любовь к причинению боли. — Вы не будете меня бить! — Лемми держался из последних сил, чтобы не расплакаться от отчаяния и беспомощности. — Отчего же? — Джуд остановился в удивлении. — Я не сделал ничего плохого, а вы только и ждёте, чтобы придраться по мелочам. Это вы, вы поступаете плохо! Джуд будто ждал подобной реакции. Он улыбнулся и отбросил в сторону ремень. Возбуждённое негодование выдавала только бьющаяся на лбу жилка: — Так ступай. Отправляйся домой, Лемюэль. Если здесь так плохо, никто не держит. Запомни: каждый, абсолютно каждый человек находится в общине добровольно. Спроси любого. Ты можешь выбрать — вернуться к греху или очиститься и жить в любви. Лемми не плакал, когда вышел из комнаты Джуда. Он отправился к тому, ради кого вытерпел экзекуцию, не издав ни звука. Джон прятал взгляд и не знал, куда деть руки: — Прошу, потерпи немного. Уверен, совсем скоро я найду способ вернуть тебя назад, ты только помоги мне. Покажи всем свою силу. Знаю, ты можешь заставить Джуда валяться у тебя в ногах и вымаливать прощения. Почему не сделаешь этого? — Я подожду, — Лемми упрямо сжал губы, стараясь, чтобы глаза не заблестели. — Мы больше не сможем заниматься некоторое время, — Джон попытался надавить на то, что считал болевыми точками Лемми, но заметив, как он растерянно деревенеет, побоялся переборщить. — Но обязательно заходи поболтать, как только захочешь. Всегда готов выслушать и помочь. Лемми стал жить от встречи до встречи. Даже когда едва волочил ноги после целого дня работы в поле, в комнате Джона ему хотелось глупо улыбаться. Сидеть на полу и молча смотреть, как он работает. Он и спал бы прямо там, на полу, охраняя его сон, но Джон обнимал его, чмокал в лоб и желал спокойной ночи. Лемми не смел ослушаться. Он вытерпел бы что угодно в обмен на время, проведённое рядом с Джоном. Когда брат Джуд узнал, что Лемми наведывается в комнату второго воспитателя, снова позвал его к себе. Пророк Мо не зря так лестно отзывался о способностях основателя «Чистилища». — Как это ты не помнишь, что говорится в первом послании Иоанна глава четыре, стих 16? — вознегодовал Джуд, решив удостовериться, как у Лемми идут дела с усвоением писания. — Не знать основу основ! Теперь понятно, почему ты так упорствуешь в своём грехе нелюбви. Думал, я не замечу, как ты сдерживал смех на утренней проповеди? Что такого весёлого ты услышал в словах пророка? На самом деле Лемми действительно в то утро чуть не лопнул, надуваясь от рвущегося наружу смеха, как рыба-шар. Но не проповедь пророка была тому причиной, а кривлянье Джесси. На словах отца Мо: «Давайте же впустим в себя дух любви» Джесси простонал: «Оу, да! Войди в меня, дух! Сильнее!». Лемми ни за что бы не выдал Джесси. Он и Эзра стали его единственными друзьями. Рядом с ними жизнь в общине наполнялась непривычным юмором и смыслом. Лемми сжал зубы и молчал. В назидание брат Джуд наложил на него Сайленс, который оказался самым страшным наказанием из практикуемых в Семье. Страшнее порки. Наказанный не мог ни с кем разговаривать. Никто не разговаривал с ним. Он больше не мог петь со всеми на вечерних собраниях. Приёмы пищи превращались в одинокое сидение над тарелкой, потому что право поднимать на других глаза он тоже терял. Когда Лемми постучался к Джону — хотя бы молча посидеть рядом — тот отрицательно покачал головой. Даже Эзра лишь огорчённо вздыхал и отворачивался. Лемми чувствовал, словно заживо стирается из реальности, перестаёт существовать. Единственный смысл, который держал его здесь, начинал исчезать. Джуд продолжал выискивать причины, чтобы наказать его, но теперь порол молча. Указывал глазами, куда лечь. Наносил удары медленно, с наслаждением, не в полную силу. Лемми сам не заметил, как начал пользоваться возможностью, чтобы проораться в голос. Выплеснуть накопившееся одиночество в крик. Не видел он и того, какой довольной была улыбка Джуда. Через неделю у Лемми появились навязчивые мысли. Необходимо исправиться, чтобы всё стало как раньше. Мысли сопровождались головными болями и обгрызенными ногтями. Мысли повисали рядом серыми облачками и шептали: — Грешник! — Нечистый! — Ты постоянно всё портишь! — Джон больше не захочет тебя видеть! Через две недели он нарушил молчание, спросив у Джуда, сколько ещё продлится наказание и что он может сделать, чтобы исправиться. — Может день, а может, год. Может, и вечности не будет достаточно, чтобы искоренить тьму в твоей душе, — Джуд наслаждался тем, как лицо Лемми становится белым. — Ты тут же узнаешь о его окончании. А сейчас должен понести ответственность за нарушение. Так ведь, мальчик мой? Лемми молча стянул рубашку, спустил штаны и лёг на живот. После этого голоса стали громче и настойчивее. К ним присоединился голос Джона, разбудив посреди ночи: — Ты больше не любишь меня? Лемми вскочил, озираясь. Все спали. Эзра рядом посапывал, положив ладонь под щёку. — Почему ты ничего не делаешь, чтобы быть рядом? — Джон в голове звучал гулко, по-театральному, но Лемми всё равно чуть не расплакался от счастья. Как же он скучал! Ответа не было. Знать бы что. Он бы сделал. Он бы всё сделал. — На самом деле, выбор небольшой, сам понимаешь, — Джон появился в полдень, в самый солнцепёк. На прополке Лемми работал в одиночестве, хотя буквально в сотне метров от него парни хохотали над Джесси, который сорвал крупный початок кукурузы и приставил к причинному месту. — Ты либо показываешь всем, что из себя представляешь, либо идёшь в комнату пророка. Лемми закашлялся и покраснел: — Нет, мой дар — это кошмарная вещь. Его нельзя выпускать. А отец Мо… это отвратительно! — Но ты сам утверждал, что любишь меня. «Что угодно, Джон», — я слышал, как ты шепчешь это ночами в подушку. А теперь не хочешь даже изобразить любовь. Такая малость. К тому же, это всего лишь тело. Разве твои предрассудки стоят того, чтобы разлучить нас? — Придумай что-то другое! Пожалуйста! — заорал Лемми, расшвыривая выдернутую траву. Парни в отдалении прекратили веселье и вернулись к работе. Следующую неделю Лемми почти ничего не ел. Он высох, потемнел и постоянно бормотал что-то себе под нос. Даже Джуд перестал его трогать, выжидая. Наконец наступил вечер, когда Лемми сам пришёл к отцу Мо.