my strange addiction

Пардис Дхьяй, даже объективно, — довольно красивое место. Правда, Кавеха оно интересует, скорее, с точки зрения архитектуры, нежели растительность, которая тут произрастает, и исследования, которые здесь проводятся. Как так вышло, что он ни разу не слышал имени архитектора, который его спроектировал? И как так вышло, что задумался он об этом только сейчас? Ему стоит поднять архивы и покопаться там основательно: может, он почерпнёт оттуда что-нибудь для своего будущего Алькасара. К слову, о нём и о разного рода растительности. Прямо над ухом раздаётся вкрадчивый и спокойный, но не лишённый академической строгости голос Тигнари, вызывающий у Кавеха волну нежелательных мурашек по телу. Он чувствует себя нерадивым студентом в такие моменты, особенно когда его смятение, кажется, доставляет Тигнари своего рода удовольствие, потому что в следующий момент его уха и части шеи касается тихий смешок: буквально едва ощутимый выдох, но мурашки по телу у Кавеха бегут ещё гуще. — Повторишь мне, что я только что сказал? — Тигнари проводит пальцем по последней написанной строчке у него в тетради и «подчёркивает» её острым лисьим коготком, царапая бумагу. — Про кармафалу я в последний раз говорил пять минут назад. Кавех обречённо роняет голову на руку: он снова отвлёкся. — В последний раз было что-то про… пидасары? Тигнари меняется в лице, резко выпрямляется и отходит от его стола. Кавех кричит ему вслед: — Профессор, вы слишком быстро диктуете! Тигнари садится за собственный стол, скрещивая руки на груди: судя по выражению лица, его — объективно довольно жалкой — попыткой оправдаться он ничуть не впечатлён. Кавех пришёл к Тигнари пару недель назад, чуть ли не стоя на коленях и умоляя помочь ему с будущим проектом, потому что на то, чтобы брать дополнительные курсы по ботанике в Амурте у него нет средств: он и так оплачивает практически всё строительство из собственного кармана, — а просить Аль-Хайтама пошерстить библиотеку и подыскать ему годной литературы… Ну, это был его план в том случае, если Тигнари откажется. Да и к тому же, Тигнари, друг, ты же лучший человек в своём деле, к кому как не к тебе мне обращаться? Тигнари согласился, но с одним условием: записывать всю необходимую информацию Кавех будет сам. Тогда это показалось ему ерундой, он был в принципе согласен на любые условия, пока помощь ему оказывают бесплатно, но спустя некоторое время он понял, на что именно он подписался. «Почему ты не наймёшь себе какого-нибудь секретаря, который записывал бы всю нужную информацию для тебя? Знаешь, я даже подумываю о том, чтобы переговорить с мадам Фарузан, она, кажется, как-то упоминала об одном из проектов, который позволил бы сделать печатные машинки не такими дорогими и внедрить их в обиход». — Ни за что не поверю, что самый гениальный архитектор нашего времени испытывает трудности с записью текста под диктовку. Нет, он прав, конечно, дело не в самом навыке, а в том, насколько эта информация Кавеху не интересна. Но нужна. А ещё он знает, что у Тигнари таких, как Кавех сам, половина Академии, поэтому меньше всего он хочет быть дополнительной головной болью своему хорошему другу, который помогает ему безвозмездно, жертвуя собственным временем. Он говорит искренне: — Да, да, ты прав, прости. Можешь повторить ещё раз, что там было после деревьев? — Я думаю, достаточно на сегодня теории, — Тигнари закрывает книги и тетрадь на собственном столе и поднимается с кресла. — Пойдём пройдёмся по оранжерее, я дам несколько советов по обустройству сада. — Знаешь, я искренне надеюсь, что тебе никогда не придётся побывать в лесу. Я работаю уже несколько лет и многое повидал, но человека, который не может подорожник от папоротника отличить, вижу впервые. Если когда-нибудь всё же окажешься в Авидье, просто найди меня сразу же, ладно? Кавех в ответ на это заливается смехом, но вообще он искренне думает, что это мило. Тигнари строг с ним, как и со всеми остальными, но его забота о людях и живых существах вокруг него никогда не перестанет удивлять Кавеха в самом хорошем смысле. Его смех отражается от стен одинокой оранжереи, и Тигнари улыбается ему в ответ — Кавех ловит его улыбку краем глаза, и на душе у него становится легче и теплее. Тигнари редко улыбается, и заслужить улыбку от него стоит всех приложенных усилий. Даже если ради этого Кавеху придётся наесться ядовитых грибов и попасть в лапы диких животных в лесу. — Как у тебя получается так хорошо заботиться о других? — Ты думаешь, у меня это получается хорошо? — Тигнари спрашивает задумчиво, так, словно эта мысль никогда не посещала его самого раньше. — Давай рассматривать это как часть моих обязанностей как доктора и наставника. Тигнари очень любит Пардис, в отличие от Кавеха, который может оценить только его визуальное великолепие с эстетической стороны, для Тигнари это место — второй дом. Трудно не заметить то, насколько спокойнее он становится здесь, как гармонично себя здесь ощущает, как нежен с каждым растением на своём пути. Он подводит Кавеха к одному из цветущих деревьев и протягивает руку к бледно-голубого цвета бутону, заботливо и осторожно обводя его ладонью. Через стеклянный потолок в оранжерею проливается лунный свет и мягко падает на его лицо, делая и без того аккуратные черты ещё глаже и безмятежнее. На переносице мерцают блики и тени. Кавех запечатлел бы этот момент на холсте в одночасье, если бы мог. Когда Тигнари обращает свой взгляд на него, — чистый, спокойный, немного уставший, — он чувствует себя пойманным с поличным, только сейчас осознав, что бесстыдно пялился. Но в конце концов, это же Тигнари, его привлекательность не что-то субъективное, а само собой разумеющееся понятие для всех, кто его встречает. — Может, разумнее и эффективнее будет всё-таки записаться на курсы, м? Кавех понимает, из чего он исходит, но всё равно не может сдержать укол вины и какой-то грусти, захватившей его грудную клетку. Он опирается плечом о ствол дерева, скрещивая руки на груди, и произносит, надевая самую свою безмятежную улыбку: — Только если занятия будешь проводить ты. Тигнари хмыкает и улыбается ему во второй раз за вечер. Когда Кавех начал вести счётчик? — Что за фаворитизм? Наш факультет полон прекрасных преподавателей. — Ты же знаешь, что тебя я люблю больше всех. Тигнари скрещивает руки на груди, цокает языком и закатывает глаза, отводя взгляд в сторону. Смутить Тигнари чем-либо — практически невозможно, это в несколько раз тяжелее, чем заставить его улыбнуться, так что Кавех будет считать эту реакцию удачной попыткой. Они никогда не говорят о том, что между ними происходит, потому что не происходит ничего существенного, и главное — не мешает тому факту, что они по-прежнему остаются друзьями. Но иногда Кавех позволяет эгоистичным мыслям о желании украсть с его губ поцелуй-другой и проводить с ним ночи не только тогда, когда это нужно Тигнари и его биологии, прокрадываться в своё сознание. Главное, что Тигнари не знает о них и о моментах его слабости. И один из этих моментов, очевидно, настигает его сегодня. Воспользовавшись мгновением, когда Тигнари на него не смотрит, он позволяет себе притянуть его красивое лицо за подбородок и поцеловать. Пушистые ресницы щекочут его щёки, когда Тигнари удивлённо хлопает глазами; он протягивает ладонь и скользит пальцами по щеке Кавеха, невесомо касаясь кожи когтями, но разрывать поцелуй первым не торопится. Его губы такие, какими Кавех их помнит в последний раз: почему-то напоминают ему мёд по мягкости и на вкус. Он пахнет чем-то терпко-сладким, вязким, как какое-то лечебное растение или плод фруктового дерева. Кавех разрывает этот поцелуй первым, чтобы не вызвать слишком много подозрений и лишних вопросов, но сбитый с толку взгляд, с которым он сталкивается, когда отстраняется и открывает глаза, любопытно разведённые в стороны уши, голова, наклонённая немного в бок, заставляют его потянуться за следующим практически сразу же. Но в этот раз Тигнари не позволяет ему, отстраняясь и накрывая его губы своими пальцами. — Давай… — он смотрит Кавеху в глаза, но его голос немного сломан, — поговорим об этом на следующем занятии. Тигнари хлопает хвостом его по руке и исчезает в шуршащей листве, и дальше, не успев и моргнуть, Кавех остаётся в оранжерее в полном одиночестве, сопровождаемый только холодной луной и цветущим деревом бледно-голубого цвета.