Слово пиратское свято

Я лежу у Пиратки на коленях на центральной кровати и слушаю, как Табаки делает ей уже четвертый подряд расклад таро. После моего перевода в Четвертую мы стали видеться намного чаще, ведь почти все внеурочное время Пиратка проводила в нашей спальне. Она никого за собой не притащила, да никто и не пришел бы за ней, поэтому ей не запрещали каждый раз вновь приходить к нам. Иногда ее, правда, затягивало и во Вторую, хоть из всех Крыс она и общалась всего с двумя. Но одним из этих двоих был их вожак, так что все остальные были вынуждены при Пиратке вести себя прилично. Пиратка чешет мою голову и покорно кивает, когда Табаки пророчит ей обретение душевной целостности в ближайшие сроки и рекомендует стать «полководцем» в тех отношениях, которые она выстраивает. — Хотя тут, дорогуша, ты и так все взяла в свои руки, — многозначительно изрекает Табаки, тасуя старенькую колоду с ободранными краями. — Повезло твоему ненаглядному, ему как раз нужна волевая женщина. — Это что, уже на меня расклад? — спохватываюсь я. — Вовсе нет, — Табаки затягивается и выпускает дым мне в лицо как будто бы специально. — Оно и так видно. Ты нуждаешься в амазонке, которая сгребет тебя в охапку и будет беречь тебя, как зеницу ока, женишок. Я обреченно вздыхаю, отворачиваясь от него и утыкаясь Пиратке в живот. Когда Шакал говорил обо мне в контексте наших отношений, он просто не мог упустить шанса придумать мне новое прозвище, сознательно избегая называть меня просто по кличке. Я уже был и «кренделем», и «кавалером», и «сердечным другом»; кем угодно, только не просто Курильщиком. Пиратка в качестве поддержки гладит меня по плечу. Мне все еще было неловко и немного стыдно вот так, при всех, проявлять свою привязанность, чего не скажешь о моей волевой женщине. Пиратка вела себя так, будто ничего странного, из ряда вон выходящего не произошло и что мы с ней полгода не прятались ото всех на сверхсекретной скамейке и в заросших пылью кладовках. Она совершенно спокойно чувствовала себя там, где ей вовсе не полагалось быть, не боялась косых взглядов и перешептываний за спиной, и уж точно не хлопала глазами, как рыба, когда кто-то с ней заговаривал. Она дружила с вожаками, могла постоять за себя и умела так присаживаться на уши воспитателям, что те были согласны сделать все, чтобы она от них отстала. Я бы многое отдал, чтобы быть таким же смелым, как она. Да и бояться ей по сути было нечего. При ней никто и рта не смел раскрыть, зная ее репутацию, так что когда она приходила, я мог быть полностью спокоен. Но когда ее не было, в воздухе повисала неловкость, которая давила на меня, заставляя опускать голову и никому не смотреть в глаза. Новые состайники ничего не говорили, но от их молчания мне все равно было не по себе. Я не хотел смотреть на них, потому что заранее знал, что увижу в их взглядах. Недоумение. Ни у кого из них девушек не было и быть не могло, зато у какого-то Фазана, который вчера в первый раз проехал дальше Перекрестка, она почему-то была, да и не просто девушка, а именно Пиратка. Ее можно было представить со Сфинксом или с Черным, с кем-то крутым, кого все остальные уважали просто за то, какой он есть. Но точно не со мной. Они просто не могли понять, почему она вообще со мной общается. На их фоне я выглядел как какой-то детсадовец, невесть что здесь забывший и совершенно точно лишний. Единственным, кто не стеснялся все это произнести вслух, был Лэри. Пиратку он побаивался и не решался даже заходить в спальню, если знал, что она там. Но когда территория была чиста, он не упускал шанса напомнить мне о том, какое я ничтожество и что скоро она меня точно бросит, потому что вокруг полным полно достойных парней, а меня она просто жалеет. — И кто же это тут достойный? Ты что ли? — иногда вставал на мою сторону Шакал. Лорд усмехался. — Конечно. Самый достойный кандидат из всех, — говорил он, не отрываясь от своих сканвордов. — Поэтому никак не может заткнуться. Все ведь должны знать о том, какой он видный жених. Лэри обычно на такие замечания не отвечал, бубнил себе что-то под нос и уходил. Я знал, что он просто цепляется ко мне, но меня задевало то, что он говорит мне мои собственные мысли. Те самые мысли, которые я всеми силами пытался выгнать из головы, чтобы сохранить достоинство хотя бы перед самим собой. Пиратка никогда не предаст меня, и уж тем более не будет встречаться со мной из жалости, но чем чаще я слышал это от Лэри, тем сильнее мне казалось, что это правда. От всего этого мне становилось противно, и я начинал злиться на самого себя за то, что думаю про Пиратку такие гадости. Она ведь ни разу не заставила меня усомниться в себе, всегда была добра и давала мне только любовь, которой мне так не хватало. Но мерзкие мысли все равно никуда не исчезали, и это сводило меня с ума. Пиратка уходит ближе к ужину. Как только дверь за ней закрывается, передо мной тут же материализуется лицо Лэри. Он как будто бы ждал все это время, замаскировавшись упавшими на пол подушками и разбросанными вокруг ботинками, а теперь вдруг ожил и вылез откуда-то из-под кровати. Он переваливается через прутья спинки и наклоняется так близко, что мне приходится отползти подальше. Глядя на это, он с отвращением кривится, и глаза его делаются еще злее. — Может еще потрахаетесь здесь? — шипит он, и веки его при этом нервно подрагивают. Я даже не пугаюсь, скорее недоумеваю: с чего бы ему так злиться? — А тебя только это волнует? — вздыхает Горбач, свешиваясь со своей верхней полки. Он обычно не принимал участия в словесных перепалках с Лэри, но видимо ему так надоело все это слушать, что промолчать он не смог. — Его это ужасно волнует, — отвечает за Лэри Шакал. — Наконец-то есть что представлять одинокими вечерами, когда нечем себя развлечь! Даже сильно фантазировать не надо. Очень удобно! — Что, Фазану так не терпится похвастаться, что ему наконец-то есть кому присунуть? — продолжает Лэри, ни на кого не обращая внимания. — Что хоть какая-то девчонка повелась на этот ваш выпендреж, пожалела и дала, наконец, хоть раз в жизни потрогать что-то кроме своего стручка? Это ж как надо себя не уважать, чтобы добровольно быть Фазаньей подстилкой! Все наперебой начинают комментировать сказанное Лэри, свистеть и обзывать его дураком. А Лэри ждет именно моего ответа, глядя на меня в упор. Выкрики стаи до нас не долетают, они доносятся издалека, как будто бы из другой комнаты. Ни я, ни Лэри их не слышим, и просто глядим друг на друга, как коты, которые сейчас устроят побоище с выдранной шерстью и отгрызанными ушами. Точнее, побоище устроит Лэри, а я как всегда буду ждать, пока он успокоится и уйдет. Но до тех пор он поливал грязью меня одного. Сказать такое самой Пиратке он бы не осмелился никогда, потому что она бы его быстро поставила на место; мне же можно говорить что угодно, ведь я в его глазах ничтожество, которое боится и слово поперек сказать. Меня можно пинать, ломать мне нос, а я и пальцем не пошевелю. Но Пиратка пошевелит так, что у Лэри как минимум выпадут все зубы. А ведь я хочу быть таким же, как она. — Это не твое дело, — говорю я. Слишком тихо, но Лэри прекрасно слышит. Его заметно удивляет то, что я ему ответил, он этого явно не ожидал. — Чего? Что ты мямлишь? — в изумлении переспрашивает он, вытаращив на меня глаза. — Это не твое дело, — повторяю я. — И не называй ее так больше. Лэри звереет. Хватает меня за шиворот рубашки, и поднимает над кроватью так, что я повисаю в воздухе. Я вижу, как он замахивается, и быстро зажмуриваюсь, но удара так и не происходит. Хватка Лэри слабеет, его как будто кто-то оттаскивает назад, и я валюсь на кровать. Когда я открываю глаза, то вижу, как Пиратка выворачивает Лэри руку, которой тот собирался меня ударить. Лэри начинает скулить, когда чувствует, что суставы выгинаются куда-то не туда, и тогда Пиратка отпускает его, но тут же стискивает лацкан его куртки и тянет на себя. Пиратку нельзя назвать коротышкой, но Лэри приходится ссутулиться и вжать голову в плечи, чтобы быть с ней на одном уровне. Я знаю, что ей ничего не стоит приложить его лбом о железные прутья спинки кровати, но она не будет этого делать. Она, в конце концов, гостья, а в гостях не полагается проламывать черепа хозяевам, даже если они ведут себя не самым лучшим образом. — Как внимательно ты выбираешь жертв, Лэри, — начинает издалека. Ее тон мне не нравится, но еще больше он не нравится Лэри. Мне даже становится немного его жаль: не каждый день тебя скручивают посреди твоей же комнаты и отчитывают, как ребенка. От такого позора не скоро отмоешься. — Здорово докапываться до тех, кто не может дать сдачи. А теперь скажи то же самое мне в лицо. Я их уже не слушаю. Не могу на это смотреть. Хоть Лэри и сволочь, но в том, чтобы наблюдать за тем, как его унижают, приятного мало. Наверняка у него бегают глаза и он пытается спрятаться, но Пиратка не отпустит его, пока не добьется своего. Скорее всего они сцепятся и начнется драка поинтереснее той, в которой я мог принять потенциальное участие. Лэри будет только отбиваться, потому что даже такая свинья как он не станет бить девушку, но Пиратка и без этого надерет ему зад. Табаки сложит об этом песню и вся Четвертая будет еще как минимум неделю друг другу об этом рассказывать, а потом все обо всем забудут. Я знаю, так все и будет. Они уже повалились на пол и принялись кататься по нему взад-вперед, так что никто не замечает, как я сажусь в коляску и уезжаю.

***

Когда живешь в Доме, побыть одному — это редкое и, можно сказать, недостижимое удовольствие. Есть, конечно, такие места, куда редко кто забредает, но обычно когда ты туда приходишь, там уже обязательно кто-нибудь есть. Казалось бы, туалет — самое популярное место, туда вечно кому-то надо, но именно сейчас он пуст. Есть что-то унизительное в том, чтобы прятаться в сортире, как крыса или таракан, но сейчас это мое единственное спасение. Подъезжаю к окну и пытаюсь сквозь заляпанное и трескающееся в некоторых местах стекло разглядеть улицу. Солнце светит мне в глаза и я зажмуриваюсь. Открывать глаза не хочется. Голова падает мне на ладони, и я тру пальцами глаза, да так, что сквозь черноту проступают сначала яркие точки, а потом, если надавить сильнее, линии и целые узоры. Неплохо было бы когда-нибудь это нарисовать, вот только они никогда не повторяются и постоянно двигаются, так что поймать их и запечатлеть в памяти довольно трудно. Почему так паршиво? Меня ведь даже не избили как обычно, о чем еще можно мечтать? Но внутри засело такое чувство, как будто я что-то делаю неправильно. Что? Моя девушка спасла меня. Как она всегда делала. Благодаря ей я сейчас не пускаю кровавые сопли и не отмываюсь от позора. Но почему у нее получилось остановить Лэри, а у меня нет? Я ведь тоже пытался! Мне, наверное, надо было на него наброситься, расцарапать ему лицо, выдавить глаза, но я не могу! Не могу себя заставить! Потому что я слабее?.. Кто-то бесшумно открывает дверь и подходит ко мне сзади. Может, я бы и не услышал, вот только раздолбанная плитка на полу от чужих шагов неприятно скрипит, так что я все замечаю. — Ты чего убежал? — Пиратка смотрит обеспокоенно. На ней нет следов драки, разве что по рукам заметно: она их сжимает и разжимает, значит, костяшки болят. — А мне надо было остаться и смотреть, как круто ты дерешься? Она напрягается, но молчит. Еле заметно хмурит брови. Она не понимает. — Я, кажется, должен сказать спасибо за спасение? Ты ведь пришла мне на помощь, да еще так внезапно. Кстати, почему ты вернулась? Ты же вроде уходила? — Что не так? Я должна была тебя там бросить? Раньше мы никогда не спорили. Почти никогда. Я вообще не люблю спорить — от этого бывает только хуже. Но если я промолчу сейчас, Пиратка никогда не узнает, что я думаю на самом деле. — Я мог бы и сам попробовать хоть раз за себя постоять. — Эрик, он бы опять дал тебе по роже! — назвала меня по имени. Значит, разозлилась. — В чем проблема? Тебе нравится, когда тебя бьют? — Почему ты со мной возишься, как с ребенком? Я могу и сам разобраться с этим, при чем тут ты? — При том, что мы вместе! То, что касается тебя, важно и для меня тоже! Я не хочу, чтобы с тобой так обходились! Ты же тоже человек! С каждым словом Пиратка подходит все ближе и нависает надо мной. Я смотрю на нее снизу вверх, хотя обычно когда мы разговариваем, она сидит на земле. Все, что я вижу сейчас, это то, что она выше и сильнее. Будь я ее врагом, я бы трясся от страха, ведь она легко могла бы вытряхнуть из меня последние мозги. — Не надо меня жалеть, — говорю совсем шепотом и смотрю вниз, потому что боюсь встретиться с ней взглядом. — Я не такое уж ничтожество, как вам всем кажется. Я вижу, как она сжимает и разжимает кулаки. Ей очень хочется решить эту проблему привычным для нее способом: дать мне затрещину и дело с концом. Но меня Пиратка бить не будет. Она же не Лэри. И не какая-нибудь злодейка. Но мне становится так страшно от того, что я ей сказал, хотя я думал об этом уже давно. Лучше уж так, чем молчать. Пиратка долго молчит, а потом я слышу вздох. Такой обреченный, какого я никогда от нее не слышал. — Люди помогают друг другу не только из жалости. Есть много других чувств, из-за которых они желают друг другу добра: любовь, дружба. Ты об этом не думал? Я смотрю в пол. Пиратка любила беситься, обсуждать всякую ерунду и в целом сходить с ума, но когда она становилась серьезной, мне казалось, что между нами непреодолимая пропасть. Как будто она старше меня не на год, а на несколько десятилетий. И я действительно ощущаю себя ребенком, которого отчитывает взрослый, да еще и за дело, а не просто так. Пиратка не стала надо мной злорадствовать и молча ушла. Наверное, она все-таки не хотела меня пристыдить, а то наговорила бы еще много чего. Она и вправду взрослее, сильнее и благороднее. И она мне не дама сердца, а рыцарь, который всегда меня спасает. Я долго сижу совсем не двигаясь, погруженный в свои мысли. Не все люди, которых ты пускаешь в свое сердце, хотят сделать тебе какую-то пакость. И все же как-то странно ощущается, когда после пакостей тебе вдруг дают любовь. Но Пиратка ведь так и сказала: я же тоже человек. А она меня никогда не обманывала. Закончив с рефлексией, еду обратно в спальню. Там обнаруживается не только Пиратка, но и Мертвец с Рыжим, которых вряд ли кто-то звал, но которые чувствуют себя явно как дома. Кто-то из троих рассказывает какую-нибудь наитупейшую шутку, а остальные двое гогочут, как полагается благодатным слушателям. Никто не замечает, как я въезжаю, и только Пиратка со смехом поворачивается в мою сторону. Она улыбается мне, я улыбаюсь в ответ, и это значит, что все хорошо.

***

Эта ночь была самой особенной из всех, что мне довелось провести в Доме. В Первой в принципе никогда не происходило ничего особенного, ни днем ни ночью: ровно в девять выключали свет, и к этому времени все уже должны были смирно лежать на своих койках под одеялами, натянутыми до подбородка. При этом считалось, что если кто-то не может соблюдать такой режим, то у него определенно проблемы со сном. Или с головой. В Четвертой у каждого был как будто бы свой собственный режим. На фоне них я чувствовал себя стариком, который раньше всех ложится и раньше всех встает. Но сегодня все было по-другому. Пиратка говорила мне, что в Доме часто бывают такие вот особенные ночи. У себя на женской половине, где в комнатах жило всего по четыре человека, они могли позволить себе устраивать их хоть каждый день. Правда, у них не всегда был алкоголь, но для того, чтобы почувствовать волшебство, вовсе не обязательно быть пьяным. Мне вообще казалось, что на половине девушек живут одни колдуньи: одна может разговаривать с котами, другая как будто бы поднялась с морского дна, третья носит под ногтями ножи и никогда не смотрит никому в глаза. А раньше, когда они были маленькими, там жила настоящая Ведьма. Она даже оставила им какие-то магические амулеты перед тем, как уйти. Сама Пиратка на колдунью особо не походила; она была больше похожа на разбойницу, которая выросла в заколдованном лесу и знает все его тайны, но живет обычной жизнью. Где-то к середине ночи я перестал вести счет бокалам, которые уже опрокинул в себя. Мой помятый стаканчик, казалось, не иссякал, и меня разморило настолько, что я лужицей растекся по кровати, запутавшись в руках и ногах, и зарылся лицом в шею Пиратки. Я весь нагрелся от тепла, исходившего от нее, и губами чувствовал, как пульсирует вена у нее под кожей. В таком положении я очень сильно расслабился, и потому подпрыгнул от неожиданности, когда Пиратка начала рассказывать свою историю. Чтобы вампир не вернулся с того света, нужно перевернуть его тело в гробу, отрубить ему голову и рассеять кости. Сам он их собрать не сможет, и вернется не скоро, если вернется вообще. Сделать это нужно, пока он еще просто покойник, иначе будет поздно. Чтобы вампир подольше не возвращался, можно положить ему в гроб побольше книг на еврейском, немецком, мадьярском языках. Вампиры, как известно, существа не очень приятные и крайне дотошные, и пока он не переведет и не прочитает все книги, с того света он не вернется. А когда от вампира убегаешь, можно перед ним рассыпать крупу или монеты: пока не сосчитает все, дальше не побежит... Сказка совсем в духе Пиратки. Не хватало в конце еще добавить, что все умерли, потому что ее истории так всегда и заканчивались. Когда она замолкает, какое-то время все сохраняют благоговейную тишину, чтобы не развеять нависшую над Четвертой атмосферу кладбища и разбросанных по нему костей. Но потом начинается живое обсуждение: — А колья как же? Они зачем нужны? — Это для тех, кому противно полоскать кишки дохлого вампира, дурак! Как по-твоему косточки достать? — А серебряные пули зачем? — Не все же стрелять умеют! Тебе дай ружье, ты же себе снесешь башку первым делом! — А Священное писание? — Вампиры — отродье Сатаны, — объясняет Пиратка, отхлебывая из моего стакана. — Бороться с бесами можно с божьей помощью. Прибей к двери страницы Библии, и вампир к тебе не войдет. Охотники на вампиров начинают перешептываться и гадать, где бы достать Библию. Участвуют в этом не все: Сфинкс молчит и смотрит куда-то в одну точку. — Знавал я одного вампира, — говорит он задумчиво. — Я тоже, — отвечает Пиратка. — Кажется, это был один и тот же вампир. Я не понимаю, о чем речь, и решаю, что они так шутят. В голове один дым, хочется творить всякую хрень. Я отбрасываю пустой стакан и лезу к Пиратке целоваться. Она явно трезвее меня, но отталкивать меня не спешит, а полное отсутствие света придает мне смелости. Вокруг свистят и улюлюкают, и мне наверняка было бы жуть как стыдно вытворять такое на трезвую голову, но кому какая разница? Я отключаю все мысли и сосредотачиваюсь только на том, как и куда движется мой язык. По подбородку стекает слюна, но останавливаться мне не хочется. Это единственная ночь, когда я могу позволить себе такое, наплевав на все. Пиратка прижимает меня к себе, чтобы я не растекался во все стороны, и я без задней мысли заползаю ей на колени. Сквозь поцелуй, или точнее сквозь беспорядочное вылизывание мной Пираткиного рта, я чувствую, как она улыбается. Мне своим весом ее не придавить, так что можно не переживать. Все перемещаются на пол, и мы с Пираткой тоже, хоть и не сразу. Первой встает она, сгребает с кровати оставшийся плед и идет искать нам место. В это время кто-то берет меня на руки и поднимает так высоко, что я сразу понимаю: это точно не Пиратка. Руки сильные и большие, а грудь твердая и мускулистая. Я поднимаю глаза и сквозь темноту вижу, как на голове у этого великана белеют короткие волосы. Это Черный. Я прижимаюсь к нему и рассыпаюсь в благодарностях, пока он несет меня к остальным. Из меня потоком льется какая-то чушь, пока он кладет меня вниз и я оказываюсь зажатым с двух сторон горячими телами — Черного справа и Пиратки слева. Мне становится очень тепло, так, что хочется плакать, и когда я закрываю глаза, из них выкатываются слезы. Пиратка вытирает мне щеки, и скоро от нее начинает доноситься только ровное дыхание. Я молча лежу, глядя в потолок, а потом осторожно спрашиваю: — Ты спишь? Ровное дыхание прерывается. — Прости за тот бред, что я наговорил. Слева доносится приглушенное цоканье. — Господи, я уже забыла. Давай спи. А потом опять ровное дыхание. На небе проступают первые признаки рассвета.