Цена обещания

Stromae — Papaoutai

      — Я беременна.       Хиро Инузука застыл с ложкой в руках, сидя за обеденным столом, и ему казалось, слова жены еще долго эхом отскакивали от стен их небольшой кухоньки.       — Ты… серьезно?       Цуме в бессилии прикрыла веки, ущипнув себя за переносицу.       — Умоляю, Хиро… Стала бы я шутить насчет этого?       Он отложил ложку на край тарелки с недоеденным супом и, просияв широкой яркой улыбкой, спешно поднялся из-за стола.       — Вот так счастье привалило! — Хиро притянул супругу к себе, судя по крепости его объятий вознамерившись сломать ей все кости.       — Хиро… — она поморщилась в попытке выбраться из цепкого кольца его рук.       — Ну что ты, любимая? — продолжая довольно улыбаться, пробормотал Инузука. — Такая радость, а на тебе лица нет, — он вдруг взволнованно нахмурился, склоняясь к жене. — Плохо себя чувствуешь? Помнится, с Ханой тебя поначалу каждый день полоскало.       Цуме замотала головой, прижимая ладонь ко лбу.       — Дело не в этом.       — А в чем? — нежно оглаживая ее щеки, тихо вопрошал Хиро. — Ну? Скажи мне?       — Разве не очевидно? — она насупилась. — Мы не потянем второго.       — Брось это, Цуме, — вкрадчиво произнес Инузука, отводя от лица ее волосы. — Я обещаю, скоро все наладится. Мы…       — Уже неважно. Я записалась на аборт.       Хиро переменился в лице: губы невольно поджались, брови сошлись на переносице, и черные глаза сверкнули зловещим блеском.       — Что ты несешь? — отшатнувшись от супруги, вопрошал он. — Хочешь избавиться от нашего ребенка? С ума сошла?!       — Мы его не потянем!       — Это моя забота.       — Я его не хочу, Хиро.       Инузука скривился. Он был вспыльчивым по своей натуре, крайне импульсивным, но едва перешагивал порог своего дома, другие его, отличные от перечисленных качества, занимали доминирующую позицию. Неважно, чем был наполнен очередной прожитый день Хиро — он абсолютно все оставлял там, снаружи, с кем-то другим. Никогда не срывался на семье — напротив, находил в родных отдушину. Глядя на своих девочек, Хиро знал, ради чего выходит из дома, делает не самые приятные, а то и жестокие вещи, рискует и, проигрывая, вновь вступает в игру под названием жизнь, а падая — поднимается. Он знал, ради кого живет.       Однако Цуме сдержанностью не отличалась и при удобном случае во всех смертных грехах винила мужа. Его часто не бывало дома: порой Хиро не появлялся по несколько дней или мог отсутствовать целую неделю, после чего возвращался с разбитым лицом или какой другой травмой. Цуме в ту пору с ума сходила! Где он? Что с ним? Когда она снова его увидит? А еще ее терзали мысли о том, чем платить за квартиру, на что покупать лекарства для ребенка, который постоянно подхватывал болячки в детском саду, и на чем бы еще сэкономить, дабы не ограничивать семью в хорошем питании?       Конечно, были и просветления. После затяжного отсутствия, как правило, Хиро приносил домой деньги, коих с лихвой хватало, чтобы покрыть необходимые расходы, расплатиться с долгами и побаловать малышку Хану новой игрушкой, вкусностями и выходными в парке аттракционов. Он старался что-то отложить, и порой это даже удавалось, но Цуме считала, Хиро делает недостаточно. А ведь ему так хотелось дать своей девочке все самое лучшее, видеть счастливую улыбку на ее красивом личике, подарить незабываемые воспоминания и памятные вещи. Хиро стремился порадовать и супругу, но все, о чем она могла думать, были лишь деньги, которые непременно закончатся, и они снова угодят в долговую яму.       Тогда Хиро вновь пропадал. Иной раз ему хватало нескольких дней, чтобы хорошо заработать, а бывало, что и половины от этих денег не выходило даже за месяц. Но он старался. Правда старался, как только мог. И когда Цуме об этом задумывалась, ее любовь к мужу и крупицы сострадания к нему перевешивали все — так на время забывались все невзгоды, прощались любые его огрехи, и будущее виделось не таким беспросветно мрачным. Она любила мужа. Верила ему. Знала, что он умел красиво петь, а на деле не сдерживал обещания, но все равно заслушивалась каждым из них. Убеждала себя, мол, Хиро не виноват, что в очередной раз выставил ее обманутой. Она все еще видела, как отчаянно он старается.       Хиро же проглатывал все. Цуме скандалила будь здоров, и другой бы уже с ума от всего этого сошел. Но Инузука был не из тех, кто так просто сдается. К тому же, Цуме изначально не пугала его своим сложным характером — это был его выбор связать с ней жизнь. Да, они оказались связаны раньше, чем пришли к этому осознанно, но незапланированное рождение Ханы лишь укрепило в Хиро желание посвятить себя Цуме. Он был молодым тогда, сумасбродным и порой совершенно неуправляемым, но Хиро умел любить: нежно и преданно — навсегда. И он также осознавал ответственность, павшую на его плечи, пусть Цуме и твердила об обратном, полностью уверенная в своих словах.       Сейчас Хиро впервые захотел сдаться. Встряхнуть эту женщину как следует, накричать ей в лицо, потому что изнутри всего распирало, высказать все, что копилось в нем годами. Но он не мог. Как минимум, потому, что она носила его ребенка, от которого, упаси Господь, хотела избавиться.       — Как ты можешь так говорить?! — все же ощутимо повысив голос, распалялся Хиро. — Речь о нашем ребенке, Цуме! Что на тебя нашло?!       — Я вообще не хотела говорить тебе о беременности, но посчитала нужным поставить в известность. Только не дури мне голову, я все решила.       — Черта с два ты все решила! Я не позволю тебе избавиться от моего ребенка, поняла?! Сбрендила совсем!       Цуме терпеливо выдохнула — не было сил отвечать мужу тем же. Но покуда до нее доходил смысл его слов, она все сильнее наполнялась жгучей злобой на него и на всю эту ситуацию, что образовалась в том числе по его вине.       — Нам не хватает денег, как ты не понимаешь?! Я думаю, как бы Хану вырастить должным образом, а тут еще младенец… Представляешь, какие это траты? Я еще долго не смогу работать, а ты не в состоянии дать хоть какую-то стабильность! — она горько усмехнулась, запуская пальцы в волосы. — Да тебе плевать, что со мной будет! Всегда было! Решил свесить все на меня одну?! Я отказываюсь от этого!       — Я же сказал, — процедил Хиро, судорожно цепляясь за остатки терпения, — все наладится. Цуме, поверь мне, я найду способ обеспечить своих детей.       Она оторопело распахнула рот.       — Найдешь… способ? Хиро, какого черта? Хватить строить бессмысленные надежды и кормить меня обещаниями! Я по горло ими сыта!       Он хотел было возразить, едва не упустив ту незримую нить, на которой держалось его самообладание, но эти слезы на щеках Цуме… Хиро был слаб перед ее проявлением слабости.       — Ну не надо, родная, — мягко проговорил Инузука, стирая мокрые дорожки с ее лица. — Посмотри на меня. Я люблю тебя, ты же знаешь. Я люблю нашу девочку. Вы с Ханой — самое дорогое, что у меня есть, и я в лепешку разобьюсь, но смогу обеспечить вам безбедную жизнь. Поверь мне, прошу, еще хотя бы раз поверь. Ради Ханы, ради этого нерожденного малыша я на все готов. Дай мне шанс. Только умоляю, оставим ребенка. Он ни в чем не виноват.       Цуме затрясла волосами, низко опуская голову и тем самым увиливая от прикосновений мужа, что уже заметно остужали ее пыл. Ей больше не хотелось кричать на него, бросаться обвинениями, пытаться пристыдить и вызвать чувство вины, коим он и без того терзался.       — Не плачь, — прошептал Хиро, осторожно приподнимая на себя ее лицо. — Ты мне сердце рвешь.       Она зажмурилась, и слезы стремительнее покатились по ее щекам. Взгляд Цуме прояснился, едва сошла мутная поволока, и их с Хиро глаза встретились.       Она затаила дыхание от того, как он на нее смотрел. Непостижимая глубина его черных глаз всегда влияла на нее безотказно. Цуме тонула в них: и тогда, будучи совсем юной девчонкой, еще неготовой стать матерью девочки, без которой теперь не видела своей жизни, и сейчас, в свои двадцать четыре, когда отказывалась вновь ощутить все тяготы материнства. И как, глядя в любимые глаза этого мужчины, она могла противиться его воле?       — Папуль?       Хиро резко развернулся на месте, раскинув руки в стороны.       — Хэй, зайка! — он рассмеялся, когда маленькая Хана подбежала к отцу, подхваченная его сильными руками. — Я думал, ты уснула уже.       Она обижено надула губки.       — Так ты мне сказку не прочитал.       Хиро звучно чмокнул ее в щеку и пригладил собранные в косу волосы.       — О, прошу прощения, ваше высочество! — нарочито торжественно провозгласил он. — Тотчас же исправлюсь, принцесса! Только скажи-ка папе вот что: ты бы хотела обзавестись братиком или сестренкой?       Цуме незамедлительно его одернула.       — Хиро! Что ты болтаешь?!       — Братика или сестренку? — Хана тем временем уже заинтересовалась вопросом, вглядываясь в папино лицо. — Но ведь я хотела собаку…       Инузука раскатисто захохотал, а Хана невольно захихикала с ним на пару.       — Поверь, зайка, братик или сестренка куда лучше собаки! — принялся распинаться отец, надеясь заручиться поддержкой дочери. — Это друг на всю жизнь! Смотри, он же, считай, как щенок: о нем надо заботиться, кормить, купать, гулять с ним и играть. Вот только ребенок, в отличие от собаки, еще и говорить научится. Как тебе такое, м?       Хана задумалась, хмуро поглядывая куда-то в сторонку. А потом на ее личике заиграла улыбка, и она энергично закивала.       — Тогда пусть будет братик!       — Вот так совпадение! — в порыве чувств крепко прижимая дочку к себе, играючи ввернул Хиро. — У мамы в животе как раз кое-кто поселился.       — У мамочки в животе… братик? — искренне удивилась Хана.       — Может, и братик, — пожал плечами Инузука. — А может, сестренка. Скоро узнаем.       Цуме закрыла глаза, привалившись к спиной к шкафчикам кухонного гарнитура. В этом был весь Хиро: рядом с ним даже самые ненастные дни обращались к свету, и если Цуме еще могла отличить откровенно плохое от хорошего, то Хана в силу возраста этой разницы не видела. Отец был рядом. Чего еще могло желать хрупкое детское сердце?       — А когда он родится? — следом вопрошала девочка, уже вовсю заинтригованная грядущим пополнением.       — Ну, надо немного подождать, пока он вырастет. Сможешь? Ты же у меня терпеливая?       — Угу. Тогда я пока выберу игрушки, которые можно ему отдать, — Хана не на шутку озадачилась. — Интересно, а во что ему понравится играть?       — Посмотрим, — усмехнулся Хиро, — смотря кто родится. Ну что, — он перехватил дочку другой рукой и склонился к ее лицу, — в кровать?       Месяц за месяцем приближали неизбежное, хотя Цуме рассчитывала, что к этому времени мысли о беременности оставят ее, и одной бедой станет меньше. Но ребенок в материнском чреве активно рос и развивался, так что аппарат УЗИ уже мог определить его пол. Вот только для Цуме это не имело никакого значения. Чего нельзя было сказать о Хиро.       — Это мальчик.       Инузука взревел от радости, потрясывая в воздухе сжатыми кулаками, и разве что на месте не скакал, точно неугомонный ребенок. Цуме поразилась его реакции. Но, увы, ни понять, ни разделить это с ним она не могла.       — Я так и знал! — лихо приподнимая жену над полом, воскликнул Хиро. — Я как чувствовал, что у меня сын будет! Цуме, — он несдержанно поцеловал ее в губы, накрывая широкой ладонью заметно округлившийся живот, — у нас родится сын! Не могу поверить!       Она вяло кивнула, не удосужившись ответить на поцелуй мужа. У Цуме губы задрожали от подступающих слез, жгущих глаза. Сын… Лучше бы его не было.       — Я предчувствовал это, — продолжал восторгаться Хиро. — Поэтому заранее подготовил имя! Киба. Хочешь знать, что оно значит?       Цуме едва заметно качнула головой.       — Мне все равно.       — А я расскажу, — все же настоял он, игнорируя отстраненность супруги. — За этим именем скрывается энергичный, сильный духом человек. Имя много значит, Цуме, — увлеченно рассуждал Хиро, вскинув указательный палец. — А я хочу вырастить сына настоящим мужчиной. Ну, как тебе?       Она не глядя откликнулась.       — Решай сам.       Хиро и решил. Он назвал сына Кибой еще до того, как тот родился.       Это был жаркий летний день, а первый крик ребенка раздался тем же вечером, когда уже долгожданная прохлада разбавила духоту, и желание коротать летние ночи было нестерпимым. Хиро взял Кибу на руки почти сразу, как он родился, и вмиг полностью в нем растворился. То ли в Инузуке больше осознанности появилось с годами, и поэтому второй ребенок воспринимался иначе, то ли слезы застилали его глаза от того, что это был мальчик — поди разбери.       — Сынок, — проворковал Хиро, прижимаясь губами к пухлой щечке малыша, что ищуще раскрывал ротик и пытался разлепить опухшие глазки. — Я твой папа. Папа любит тебя. Ты подарил мне шанс все исправить.       Крошка звучно чихнул, отчего его всего передернуло в руках отца, и Хиро тихонько рассмеялся, проводя подушечкой пальца по его щеке. Он был окутан счастьем, подаренным этим маленьким человеком, что уже стал центром его вселенной. Такой крохотный… А места в сердце Хиро занял все, что оставалось.       Первый месяц по возможности он почти не отходил от ребенка. Возвращался поздно — измотанный, часто злой и опустошенный, но при виде Кибы все забывалось. Хиро дежурил у кроватки и укачивал малыша беспокойными ночами, а Цуме будил только для того, чтобы она покормила его грудью. С утра он старался уделить время и Хане, а потом уходил. И так изо дня в день.       Денег по-прежнему не хватало, но Цуме было все равно. Она на глазах превратилась в лишенную эмоций глыбу льда, и Хиро жутко этим обеспокоился. В один момент Цуме подолгу смотрела в одну точку, не обращая внимания ни на что вокруг, а в другой — безудержно лила слезы, вгрызаясь в подушку.       Как-то раз Хиро удалось хорошо подзаработать, и он смог купить для Кибы вполне приличную коляску с рук — то, что осталось от Ханы, они давно продали. Помимо необходимых приобретений для сына, он незамедлительно выплатил образовавшиеся долги, погасил задолженность по кредитам и квартплате, одел к осени Хану. Однако Цуме, ненадолго выбираясь из своей раковины, все равно умудрялась осыпать его ругательствами, обвинять в немощности и ничтожности, швыряться в него вещами, не контролируя эмоций в виде вспышек гнева, и проклинать тот день, когда они встретились. Хиро и сам хотел проклясть все на свете, когда глаза слипались от недосыпа, мышцы ныли от усталости и болели «производственные» травмы, когда Цуме опускала его, как мужчину, своими словами, и когда он видел растерянно-напуганный взгляд Ханы, которая вдруг резко повзрослела. А еще у Хиро разрывалось сердце всякий раз, как Киба плакал по неясной причине и кричал от младенческих колик до хрипоты. Казалось, все шло под откос с каждым прожитым днем.       Однажды Инузука вернулся домой пораньше, нагруженный пакетами с продуктами. В тот вечер он надеялся, улыбка сына избавит его ото всех мук, что приходилось переживать, и с этой надеждой уверенно распахивал входную дверь. Однако жуткий надсадный ор, доносящийся из детской, больно ударил под дых, и тревога всколыхнулась с невообразимой мощью.       — Цуме! — заглядывая в гостиную, возмутился Хиро. — Ребенок разоряется, чем ты тут занимаешься?!       Не дождавшись ответа, он выругался одними губами и стремительно зашагал в детскую, где рев малыша раздавался все громче и яростно долбил по ушам, заставляя глаза жмуриться, а сердце биться сильнее.       — Сынок, — Хиро бросился к кроватке, где дрыгая ручками и ножками, надрывался Киба. — Что с тобой случилось, маленький? — решив взять сына на руки, он обнаружил, что тот насквозь мокрый, как и пеленка под ним.       Хиро ругнулся уже вслух, ощущая, как с низов поднимается гнев, и спешно избавил Кибу от мокрого слип-комбинезончика. Свободной рукой сдернув с кроватки пеленку вместе непромокаемой клеенкой, он положил малыша обратно, чтобы достать для него чистый подгузник и сухую одежду.       — Ну, что с тобой, сыночек? — обеспокоенно приговаривал Хиро: Киба не переставал плакать, даже когда его избавили от мокрых холодных вещей.       Тут Хиро догадался: голодный. Он набросил на Кибу маленький тонкий плед в цвет голубого неба и заторопился в гостиную. Хиро всегда думал, что Цуме хорошая мать, и усомниться в этом бы не посмел. Когда она родила Хану, ее было не узнать: девятнадцатилетняя девушка быстро расцвела, превращаясь в молодую женщину. Цуме ворковала над дочкой, заботилась о ней трепетно, улыбалась рядом с ней, и даже усталость не омрачала ее нежный лик. Однако сейчас… Хиро не мог поверить, что Цуме способна оставить сына одного, орущего от голода и дискомфорта из-за протекшего подгузника и мокрой одежды. Это просто чудовищно.       — Что за черт?! — прогремел Хиро, становясь напротив недвижимой супруги, что сидела напротив работающего телевизора и даже сути транслируемого не улавливала — смотрела сквозь экран неясно куда. — Почему ты не подходишь к ребенку?! Он весь мокрый лежал и орет от голода! Как так можно?!       Она не отреагировала ни на мужа, ни на ребенка у него на руках. Все сидела, словно жизнь ее покинула, и не сводила глаз с невидимой точки.       — Покорми сына, мать твою! — пуще прежнего разорялся Хиро, принимаясь подсовывать Цуме ребенка. — Ты хоть соображаешь, что творишь?!       Она вздрогнула, словно только-только очнулась ото сна. Подняла голову на мужа, безвольно вытянула руки.       Киба жадно присосался к материнской груди, полной молока, и его крошечная ладошка накрыла ее испещренную синевой вен кожу. Хиро выдохнул с облегчением, грубо проводя ладонью по своему лицу. Злость отступала. Накатывало отчаяние.       Он ведь знал, что Цуме не хотела рожать этого ребенка, но истинность ее намерений дошла до Хиро лишь сейчас. На фоне этого на нее свалилась послеродовая депрессия, и подобных этому эпизодов случалось немало. Хиро ума не мог приложить, за что хвататься, и вместо того, чтобы исполнить обещанное и обеспечить семье финансовую стабильность, следил за тем, чтобы с Кибой ничего не случилось из-за страшного равнодушия его матери. Иной раз он попросту боялся возвращаться домой.       Хиро понимал: сам виноват. Но что этого ребенка могло не быть, и думать отказывался. Киба рос, росла и Хана. Смышленая не по годам, она стала больше помогать родителям — это хоть как-то облегчало Цуме жизнь и даровало мнимое спокойствие Хиро. Так, он снова стал пропадать в погоне за заработком. Цуме же снова проклинала его. Но с взрослением сына уже стала исправно выполнять материнские обязанности, в которые, судя по всему, простые человеческие любовь и ласка не входили.       Хиро яростно колотило. Даже кровоточащая рана под курткой не болела — беспокойные мысли заполонили голову, отключая все телесные ощущения. Он ввалился в дом поздним вечером, никого и ничего перед собой не видя, и стал шарить по кухонным ящикам в поисках отложенных денег, что сейчас могли решить его дальнейшую судьбу. Он крепко попал. И должен был выбраться.       Цуме что-то кричала в попытке разобраться в происходящем, однако Хиро ее не слышал. Капли крови, хаотично ярчащие на полу, вгоняли ее в дичайшую панику, но вместе с тем злоба рвалась наружу вкупе со слезами обиды и непонимания. Хиро ушел так же пугающе стремительно, как и пришел. Он никак не объяснился.       Цуме кому-то звонила по стационарному телефону, пока у ее ног благим матом рыдал пятилетний Киба. Он цеплялся за ее юбку, дергая ткань на себя, заливался слезами и все кричал «Папа! Папа!», что становилось для Цуме последней каплей.       — Я не знаю, что случилось, — роняя слезы, причитала она в трубку. — Ничего не понимаю! Он ранен, здесь кровь повсюду! Что произошло на этот раз? Да если бы он хоть слово сказал!       — Хочу к папе-е-е! — безостановочно вопил Киба, и его покрасневшее личико покрывалось большими белыми пятнами. — Папочка-а-а! Хочу к папочке-е-е!       — Да чтоб тебя! — выдергивая ткань юбки из цепких пальчиков сына, выругалась Цуме. — Уйди с моих глаз! Сколько можно орать?! Голова раскалывается! Что ты за нытик такой?! Я не могу… — она снова обратилась к собеседнику на другом конце провода. — Этот ребенок невыносим, он просто сводит меня с ума! Господи Боже… Зачем я его родила?! Дура! Что я за дура такая?!       — Мама-а-а! — малыш судорожно всхлипывал, продолжая биться в истерике. Пряди волос липли к мокрым от слез щекам, и он пытался отвести их от лица неслушающимися ручонками.       — Закрой рот! — вновь отвлекаясь от разговора, гаркнула на него мать. — Проклятье, Хана! Избавь меня от своего брата, ради всего святого!       Хана стала тянуть Кибу за собой, но он не поддавался, принявшись кататься по полу и визжать, точно резаный поросенок. Цуме продолжала ругаться в трубку то на мужа, то на сына, а Хана, проглатывая слезы, только и пыталась успокоить брата.       Она закрылась с ним в комнате, подальше от матери. Помогла ему залезть на кровать и, пристроившись рядом, накрыла их обоих одеялом с головой. Киба всхлипывал неконтролируемо, трясся и всем тельцем жался к сестре.       — Все, не плачь, Киба, — шептала Хана, поглаживая братика по спутанным влажным волосам. — Успокойся, хорошо?       — Я х-хочу к п-папе, — заикаясь из-за вырывающихся всхлипов, тихо пролепетал мальчик. — Когда он вернется? Мне так страшно…       — Я же с тобой, — Хана улыбнулась в темноту. — К тому же, мы в домике, и ты знаешь, что тут нам нечего бояться. Это как укрытие только для нас двоих, — она ткнула пальцем брату в нос и насилу хихикнула. — Ну? Чего ты слезы-то льешь?       — Почему мама меня не любит? — поднимая сверкающие от слез глаза на сестру, жалобно выдавил Киба.       Она ответила не сразу. Ей хотелось разрыдаться едва ли не пуще Кибы, но Хана не могла себе этого позволить. Жаль, но она уже так много была способна понять… И своим долгом считала уберечь от этого понимания своего младшего братика.       — Нет, ты что, — шепотом возразила Хана, утирая личико Кибы. — Мама нас любит. Просто… Она переживает за папу. У него проблемы с работой, но это не страшно, все уладится.       — Почему проблемы? Какие проблемы?       — Я не знаю, малыш. Это дела взрослых. Но родители нас любят, и папа ради нас с тобой старается, просто получается не всегда.       — А он придет домой? — Киба выбрался из-под одеяла, воззрившись на Хану большими темными глазами, еще не высохшими от слез. — Сестренка, папочка же нас не бросил? Он вернется?       Она кивнула, и ее искренняя улыбка стала для брата единственным утешением. Хиро действительно тогда вернулся. И когда уходил в следующий раз — тоже.       Он всегда возвращался, покуда мог.       Киба судорожно сглотнул, намертво приросший к асфальту, и не мог отвести взгляда от человека напротив. Он во все глаза смотрел на того, кого когда-то называл отцом или, скорее, искренним детским «папа».       Инузука Хиро изменился с тех пор, как Киба в последний раз его видел. Он заметно похудел, хотя его фигура все еще казалась довольно крепкой, осунулся и, чего скрывать, сильно постарел. Его глаза, прежде горящие жаждой жизни, потускнели, прямо как у матери, и черты лица словно исказились, пусть в них все еще можно было узнать прежнего Хиро. Киба даже улавливал в нем себя, учитывая, что с годами их сходство не виделось столь поразительным.       В другой ситуации его бы обязательно позабавило то, что отец с молодости так и не сменил прическу, которую на подсознательном уровне предпочитал носить и сам Киба. Однако в этот момент, когда они столкнулись с Хиро лицом к лицу, Инузуке-младшему было не до веселья. Напротив, ему удавиться хотелось. Закрыть глаза, выдохнуть, а открыв вновь, уже не видеть перед собой отца, которого казалось проще считать мертвым. Да лучше бы так и было — хоть какое-то оправдание тому, почему он бросил свою семью. Бросил… Кибу.       Задувая свечи на праздничном торте, он и помыслить не мог, что его желаниям суждено исполниться. Теперь пресловутая фраза «бойся своих желаний» обрела для Кибы смысл, а то, о чем он и грезить не смел, вместо радости причиняло нестерпимую боль. Как же Киба мечтал увидеть отца! И вот он, стоит напротив, вполне живой и, вероятно, даже здоровый. Но почему тогда так горько? Отчего Киба сейчас так жаждал вернуться назад и не загадывать этого?       Хиро же не знал, что и думать. Он как будто заглянул в прошлое и в этом молодом мужчине видел прежнего себя, но в то же время Киба был собой, и Хиро, впервые заимев возможность смотреть на него со столь близкого расстояния, понимал: он совсем другой.       На минуту у Хиро помутился рассудок, и Киба предстал перед ним в образе ребенка. Маленький мальчик широко улыбался ему беззубым ртом, его глазки светились счастьем при виде отца, и Хиро захотелось пригладить взъерошенные, местами вьющиеся каштановые волосенки. Однако сознание неизбежно прояснялось, и Киба снова стал взрослым — мужчиной, что смотрел на Хиро с ужасом и растерянностью, непониманием и жгучей обидой. Его густые брови устремлялись к переносице, ноздри раздувались от нарастающего гнева, губы дрожали и поджимались, а крепкие мышцы под кожей напрягались от того, как сильно сжимались его кулаки. И Хиро знал, на что эти кулаки способны. На что был способен сам Киба — видел его на ринге в бою с Мельницей, не решаясь тогда предстать перед ним. Трусливо прятаться — это все, что Хиро мог.       Воспоминания об отце из детства закрутились бешеной каруселью: с невообразимой скоростью мелькали слова и образы, улыбки и слезы, смех, крики, все-все пережитые чувства. Но в какой-то момент все прекратилось. Причудливый сосуд с воспоминаниями надтреснул, раскололся со звоном, а потом и рассыпался в крошки, оставляя лишь настоящее, где не находилось места былому.       — Сынок, — тихо промолвил Хиро, смело заглядывая в глаза Кибы. — Как же ты вырос…       Киба зажмурился, точно схлопотал отрезвляющую пощечину. Шумно дыша носом, он скривил рот, и костяшки пальцев громко хрустнули — так сильно сжались его кулаки.       — Ты… — Инузука-младший осекся, невольно тряхнув волосами — слова предательски застряли в глотке сухим комом.       Хиро сделал шаг вперед, и Киба встрепенулся, резко вскидывая ладонь.       — Нет, — процедил он. — Не приближайся ко мне.       Отец остановился. Его взгляд упал ему под ноги, к недокуренной тлеющей сигарете.       — Киба…       — Замолчи, — он покачал головой, и его верхняя губа неконтролируемо задергалась.       — Пожалуйста, сынок, — вновь заговорил Хиро, поднимая на него глаза. — Позволь мне…       — Где ты был?! — неожиданно даже для себя закричал Киба, поневоле отступая назад. — Двадцать лет… — он схватился за голову, поражаясь тому, что произнес вслух. — Тебя не было почти двадцать гребаных лет! Какого… какого, блять, хрена?!       Хиро кивал, полностью понимая негодование сына. Он был готов к тому, что с распростертыми объятиями Киба его не встретит.       — Послушай…       — Нет, это ты послушай! — со всей злостью выпалил младший Инузука. — Ты хоть представляешь, что наделал?! Ты нас бросил! Я ждал тебя, ждал, что ты вернешься, но тебя не было! Ребенком я плакал ночами, без конца звал тебя, мне… — он отвернулся, сгребая челку всей ладонью, и зажмурился куда-то ввысь.       — Я знаю, — выдавил Хиро, ощущая, как сжимается сердце от слов сына. — Я знаю, что был тебе нужен, когда…       — Нихера ты не знаешь! — развернувшись обратно к отцу, с остервенением выплюнул Киба. — Ты не знаешь, что было с Ханой, с мамой, что было со мной!       Хиро смолчал — решил дать ему высказаться, потому что заслужил все это сполна. И не наталкиваясь на сопротивление, Киба продолжал исторгать из себя все, что так долго в нем сидело и, наконец, нашло свой выход.       — Тебе известно, что Хана потеряла ребенка, когда в очередной раз была избита своим ублюдком-сожителем?! Она истекала кровью на моих глазах, на глазах мамы! Хана кричала и плакала, испытывая чудовищную боль! Где ты тогда был?! Где ты пропадал, когда больше всего был нам нужен?!       Слезы застилали глаза, и Киба низко опустил голову, подпирая руками бока. Неудержимая ярость металась внутри него, и каждая мышца, каждый нерв неконтролируемо дергались и пульсировали. Обида была так сильна… Так непреодолима… А воспоминания — болезненны и сокрушительны.       — Если бы ты был рядом, то Хану нашлось, кому защитить. Если бы ты защитил ее, то этого всего не случилось! — Киба не сумел проглотить слюну, все стремительнее накапливающуюся во рту, и сплюнул на асфальт, утирая рот тыльной стороной ладони. — Мне самому пришлось защищать Хану. Все это из-за тебя! То, что я тогда сделал… Из-за тебя я убил человека!       Разумеется, на «трезвую» голову Киба не додумался бы перекладывать ответственность за содеянное на кого-то другого. Ясно осознавал, что это лишь его вина и ничья больше. Но если разобраться, то и обстоятельства сыграли свою роль: даже день и час — все, что привело его к этому, имело значение. Отсутствие Хиро тоже. Киба был уверен, что он бы никогда не дал свою дочь в обиду, будь с нею рядом. Тогда и на сыне бы не было греха, а Хана могла сейчас иметь возможность стать матерью.       Однако в эту минуту Киба решил свесить все на отца — думал, это справедливо, ведь так оно, отчасти, и было. Но становилось ли ему от этого легче?       — Киба… — Хиро сморгнул слезы, ничуть их не стыдясь. — Прости меня, сынок. Я не знал… Ничего этого не знал. Мне… мне так…       — Жаль? — закончил за него Киба. — Тебе жаль, что моя жизнь стала полным дерьмом? Ну, скажи! Жаль?!       Хиро кивнул. На щеке в свете уличного фонаря поблескивала кривая дорожка слез.       — Засунь свою жалость куда подальше! Мне плевать, что ты себе думаешь! Ты просто испарился, как будто тебя никогда не существовало, почти двадцать лет не давал о себе знать, а сейчас, как привидение, заявляешься в мою жизнь и говоришь, что тебе жаль! Да катись ты к чертовой матери! Поздно меня жалеть! Жалеть надо было тогда, когда мама говорила, что лучше бы меня не рожала! Ты ведь знаешь, что она меня ненавидит? — Киба всхлипнул, давясь слезами, и тут же до боли закусил губу. — Она презирает меня. Говорит, я как отец — такой же ни на что не годный, бесполезный кусок дерьма, что сломал ей жизнь. Зачем ты заставил ее рожать? Почему намеренно обрек меня на существование в материнской ненависти? Надеялся, сумеешь ей в противовес полюбить меня? Все это срань собачья!       — Послушай меня, сынок, — Хиро замотал головой из стороны в сторону, выставляя перед собой вскинутые ладони в знак капитуляции. — Все не так. Я хотел твоего рождения, я ждал тебя и я всегда тебя любил. Я бы никогда не бросил свою семью, Киба, вы были для меня всем. Но… Пойми, я не мог иначе. Это случилось не по моей воле.       Инузука-младший расхохотался от бессилия, и у Хиро мурашки побежали по коже. Ему было знакомо отчаяние, захлестнувшее сына. Его же по сей день испытывал сам Хиро.       — Мама права во всем, что о тебе говорила. А я-то, дурак, даже пытался стать таким, как ты. В моих глазах ты был идеальным отцом и тем, кто по-настоящему любил меня просто за то, что я есть. До этого дня я так и считал, хоть порой страшно злился, разбивая руки в кровь. Но теперь-то я знаю, каково твое истинное лицо. Лучше бы ты и правда умер, чем вернулся после стольких лет убийственной тишины. Нет и быть не может ни единой причины для того, чтобы это оправдать. И не пытайся ссать мне в уши. Я давно вырос, папа, и больше на слово людям не верю.       — Я сидел.       Киба переменился в лице: оно уже не было перекошенным от гнева. В широко распахнутых глазах, блестящих от слез, застыл леденящий страх.       — Как ты сказал?       Хиро стыдливо отвел взгляд, запахивая на себе темно-зеленую летнюю куртку. Он ведь собирался быть искренним с сыном — как тогда, в далеком прошлом. Но признаваться в том, на что потратил значительную часть своей жизни… Это было непостижимо трудно.       — Я освободился где-то с полгода назад, может, больше, — завел свою историю Хиро. — Мне пятнашку влепили. Твоя мама наверняка говорила тебе, что в свое время я по уши погряз в криминале, надеясь хорошо заработать, и это разрушило мою жизнь. Поначалу я стрясал с людей долги, запугивал их и даже избивал, если по-другому не понимали. Потом куда-то не туда занесло, и… В конце концов, меня крупно подставили. Там статей, по которым меня судили, не оберешься. Я никого не убивал, но сел в том числе и за это. Не могу сказать, что невиновен — я поплатился за то, что искал легких денег. Думал, вот-вот соскочу, а не вышло. Сперва пришлось залечь на дно, и чтобы вас защитить, я не мог выйти на связь. Я был вынужден с чистого листа начать, без возможности в ближайшее время вернуться к семье. Потом другой виток событий и… так я оказался в тюрьме. Вышел, стал вас разыскивать, а оказалось, Цуме все в том же доме живет вместе с Ханой. Я не решился туда прийти. Слонялся только неподалеку, со стороны смотрел. Тебя нашел, поспрашивал там у знакомых, которые меня еще помнили. Узнал, что ты боксом занимаешься. Знаешь, хорошее дело. Ты вырос настоящим мужчиной, как я и мечтал когда-то. Вот только руку к этому не приложил. В этом я больше всего виноват. В первую очередь перед собой.       Киба шатался на месте, как пьяный, и в остолбенении хлопал глазами. Значит, тюрьма? Он мысленно усмехнулся: как предсказуемо. Но неужели отец ни весточки за все эти годы не мог отправить? Может, они бы с Ханой его навещали, поддерживали хоть какую-то связь… Почему он не дал им возможность выбирать: открещиваться от отца за решеткой или принять то, что изменить никому не под силу?       — Выходит, я должен выразить тебе сочувствие?       Хиро категорично мотнул головой.       — Ты ничего мне не должен.       — Тогда проваливай, — отчеканил Киба, и его слово было тверже стали. — Прекрати следить за мной и не суйся в мою жизнь. Я привык к тому, что имею, и другого мне не надо.       — Нет, постой, — Хиро преградил сыну путь, когда тот сделал несколько несмелых шагов в сторону. — Нам еще о многом нужно поговорить, я не обо всем тебе рассказал, не все объяснил…       — Не подходи ко мне, — запротестовал он, пятясь назад, лишь бы избежать отцовских прикосновений, как чего-то отвратительного.       Хиро не унимался. Вновь протянул к сыну руки и дотронулся едва ощутимо, отчего у него волосы на руках встали дыбом. Он не мог допустить, чтобы все закончилось сейчас, когда они, наконец, встретились.       — Я сказал не трогай меня! — осатанело прокричал Киба, но Хиро продолжал предпринимать попытки его остановить. Он отчего-то не подумал, что сын уже вырос и давно научился давать отпор всякому, кто против его воли станет нарушать его личное пространство. А потому совершенно не ожидал, что он рывком хватанет его за грудки и разрешит ситуацию одним четким ударом в челюсть.       Киба задыхался, и при каждом рваном, коротком вздохе его плечи тяжело вздымались, и грудь ходила ходуном. Он снова отступал, едва не запинаясь о свои же ноги, но при этом не сводил немигающего взгляда со сложенной пополам фигуры отца. Хиро держался рукой за место удара, и кровь окрашивала его пальцы красным, капая на асфальт, где все еще валялась недокуренная им сигарета.       Наверное, так быстро Киба бежал лишь в тот день, когда оставил мертвым сожителя Ханы на полу в его гостиной. Он тогда несся по знакомым дворам и закоулкам с нечеловеческой скоростью, превозмогая в себе желание обернуться назад. Киба бежал от наказания, которое заслужил, и если бы не Хана, то обязательно его понес. А сейчас… От чего он бежал сейчас?       Инузука и не думал распускать руки. Обида, несомненно, сжирала его изнутри, став осязаемой с появлением отца собственной персоной, но чтобы выразить ее таким образом? Нет, Киба давно не позволял гневу главенствовать над собой, хотя случаев было немало, и порой он едва сдерживался. Иной раз казалось, то, чего он добивался годами, пойдет прахом, и из него снова вырвется обезумевший зверь, однажды сотворивший непростительное злодеяние. Киба больше всего боялся потерять самоконтроль — как по жизни, так и в боях. Боялся стать тем, кого в нем видела мать.       Он буквально ввалился к себе в квартиру, дыша тяжело и хрипло. Согнулся, упершись ладонью в стену, где болтался провод от домофона, закрыл глаза. Уши так сильно заложило, что Киба не услышал стремительно приближающихся шлепков босых ног Хинаты.       — Десять минут, говоришь? Полчаса прошло, не меньше.       Инузука не сдвинулся с места, шумно дыша в стену перед собой, и его влажноватая ладонь медленно съезжала вниз по однотонным светлым обоям.       — Киба? — встревоженно позвала Хината и спешно двинулась вперед, машинально поправив на плече постоянно сползающую лямку сиреневой короткой ночнушки с оборками над грудью. Она склонилась к Инузуке в стремлении развернуть его к себе, попыталась заглянула ему в лицо. — Малыш, что с тобой? Тебе плохо? Господи, что случилось?       Он насилу повернулся к Хинате, и горячие слезы быстро растеклись по лицу, делая его жалким в ее глазах.       Вот только у нее и мысли подобной не возникало. В страхе дотрагиваясь до Кибы, она не могла поверить в увиденное: ей уже приходилось замечать, что у него глаза на мокром месте, и оба раза в этом была замешана мать или о ней упоминалось в разговорах. Но чтобы он плакал перед ней? Никогда. И это заставило Хинату ужаснуться.       — Что такое? — накрывая его мокрую щеку рукой, осторожно спросила она. — Почему ты плачешь, Киба? Что произошло?       Он прерывисто всхлипнул, податливо прильнув к ладони Хинаты, и зажмурился в бессилии. Ответом на ее вопрос послужил лишь легкий наклон головы.       — Я ничего не понимаю, — сбивчиво пробормотала она, поморщившись оттого, как неприятно защипало в носу, и глаза резануло от проступающих слез. — У тебя что-то болит? Где? Покажи?       — Нет, — чуть слышно выдавил Киба и длинно выдохнул через рот. — Нет, просто… Просто я…       Хината помогла ему снять кроссовки — сила в руках его покинула, а ноги не слушались, подгибаясь в коленях. Затем отвела его в гостиную, где посреди столика так и стоял праздничный торт, усадила на диван, опустилась рядом.       — Почему ты мокрый? — оттягивая ткань футболки у него на спине, растерянно пролепетала Хината. — Пожалуйста, Киба, скажи хоть что-нибудь, у меня сердце кровью обливается…       — Я бежал, — он развернулся к ней вполоборота, и у нее дыхание сперло от того, каким жалостным в эту минуту был его взгляд. Ему было очень больно — вот что Хината увидела в его глазах. Она и прежде могла распознать это в нем, но сейчас его боль была слишком велика, чтобы уместиться в нем одном.       — Бежал? От кого?!       — Хина… — Киба поджал губы, сдерживая в себе очередной беспомощный всхлип, — мой отец вернулся.       Глаза Хьюги враз округлились, и рот сделался буквой «О». Она с трудом отвела в сторону взгляд, что тут же оказался прикован к праздничному торту.       — Как? — Хината затрясла волосами, следом заправляя за ухо нависшие на лицо пряди. — Неужели это правда? Но где он был? Ты… ты что-нибудь у него спросил?       Киба опустил голову, широко расставляя ноги в стороны, и уперся локтями в бедра, подхватывая руками свисающие волосы.       — Я ударил его.       — Серьезно? — Хьюга снова разинула рот, судорожно хватаясь за его плечо. — Сильно? Почему ты это сделал?       — Не сильно. Я просил его, чтобы он не подходил ко мне, я хотел поскорее уйти, потому что меня просто переклинило, но он… — Инузука вскинул взор на Хинату. — Отец вообще меня не слышал, только о своем и твердил. А я… — он стыдливо вытер глаза ребром ладони, — я не выдержал. Не мог больше слышать его, видеть слезы в его глазах и то, каким виноватым взглядом он на меня смотрел.       — Но почему? — заботливо отводя налипшие волосы с мокрого лица Кибы, осмелилась спросить Хьюга. — Почему все так сложилось? Он смог ответить или ты не спросил?       И снова Инузуке стало стыдно. Мало того, что он сам и мизинца Хинаты не стоит, так еще и отец немыслимый срок отмотал. Сестру избивал ее мужчина, хотя язык не поворачивался так его назвать, а мать в глаза бы родного сына не видела. Вот это семейка — ничего не скажешь.       — Отец сидел в тюрьме, — все же признался Киба. — Очень долго сидел. Но это все равно его не оправдывает.       Хината опустила глаза и принялась разглядывать свои колени, выглядывающие из-под ночнушки. Нестерпимо хотелось плакать, и она поддалась этому порыву, резко поднимая голову.       — Ты просто растерян, — взялась трезво рассуждать Хьюга, трепетно обнимая лицо Инузуки ладонями. — Я не представляю, каково тебе сейчас, но думаю, утро вечера мудренее. Не руби с плеча. Наверняка отцу еще есть что сказать. Дай ему шанс. Раз он жив и не забыл тебя, нельзя отказываться хотя бы от обстоятельного разговора…       — Это уже ничего не изменит, — покачал головой Киба и снова воззрился на Хинату. — Оказывается, это он следил за мной. Понимаешь, ему не хватило смелости по-человечески прийти ко мне с разговором! Он тупо наблюдал исподтишка!       — Так получается… — Хьюга моргнула озадаченно, быстро смахивая сорвавшуюся с ресниц слезу. — Слежка была не за мной?       — Нет. Это все мой трусливый отец.       Неожиданно Кибу перекосило, едва с губ сошли эти слова. Он счел Хиро трусливым, но как далеко ушел от этого сам?       Отсидеть в тюрьме много лет за то, чего, вероятно, не совершал — таковой оказалась незавидная судьба Хиро Инузуки. Киба не хотел гадать, виновен он или же нет, зато был уверен в своей вине, которую никак не искупил. Хиро свое отсидел. А вот Киба справедливого наказания избежал.       Стоило ему взглянуть на ситуацию под другим углом, как на душе сразу же сделалось гадко, и до тошноты противно стало уже от себя самого. Сидеть тут рядом с Хинатой и поносѝть своего отца, при этом являясь убийцей, — это, конечно, ничуть не трусливо. Ну надо же! Да как он вообще смел смотреть Хинате в глаза и говорить это все, когда столько месяцев водил ее за нос?! Стремился быть лучше, чем есть на самом деле, в то же время полагая, что от начала до конца оставался с ней искренним? Киба однажды твердо решил быть перед Хинатой настоящим, чтобы ее чувства не оказались иллюзорными для них обоих, чтобы она принимала его таким, какой он есть и каким будет всегда, но на деле до этих самых пор намеренно ее обманывал. Плевать на переезд, о коем Киба ни разу не заикнулся, — это то, что он предпочел отложить в долгий ящик до незнамо каких времен, покуда жизнь наполнялась новым смыслом в лице Хинаты. Предательство в том, что Киба смолчал о самом главном — о том, кем он однажды стал по воле обстоятельств, кем оставался сегодня и кем когда-то испустит свой последний вздох.       Осознание обрушилось на его голову смертоносным ударом, и давящая боль под ребрами заставила зашипеть сквозь зубы. Киба понимал, что если откроется Хинате до конца, и за душой больше не останется секретов, все одним днем будет кончено. А он не хотел ее терять. Одна лишь мысль об этом безжалостно рвала Кибу на части, разбрасываясь кровавыми ошметками, что никогда вновь не образуют что-то целостное, а значит, он окажется растерзанным навсегда. Однако это было эгоистично. Лишь бы оставаться рядом с Хинатой, что подарила ему светлое глубокое чувство, которое он прежде не испытывал, Киба был готов забрать изобличающую тайну прошлого с собой в могилу. Но как долго он бы смог продержаться? Глядя в глаза Хинаты, полные сострадания, пользуясь ее поддержкой, купаясь в ее ласке и заботе, остался бы он безмолвным до конца? Сколько еще можно быть трусом, превосходя в этом отца, что, в отличие от него, лжи предпочел правду?       В тот момент, когда Киба был так раздавлен, так запутан и потерян, отпускать Хинату оказалось особенно страшно — он не мог лишить себя всего вот так сразу. Но именно в этот самый момент Инузука твердо решил: так продолжаться больше не может. Бежать было уже некуда. И назад не повернешь. Тот страшный день пропал, затерялся в череде других, давно прожитых, но только не содеянное — этот крест Кибе нести до скончания дней. Да, поплатиться за свой грех как полагается он уже не мог. Но если самолично вырвать из груди сердце, позволив Хинате потерять к нему доверие и навсегда в нем разочароваться, то это станет для него самым настоящим наказанием.       — Может, все еще образуется? — наивно полагала Хината, хватаясь за мысли, что одна за другой всплывали у нее в голове, слоями накладываясь друг на друга. — Твой отец виделся с мамой? А с Ханой? Она ведь ничего не говорила сегодня… Не хотела расстраивать? А ты расскажешь ей? Что, если…       Киба резко подался вперед и приложился подушечками пальцев к губам Хьюги, отчего она озадаченно на него уставилась, взмахивая мокрыми ресницами.       — Подожди, — пугающе тихо прохрипел он.       — Что? — Хината перехватила его руку, крепко сжимая ее в своей. — Знаю, наверное, ты не хочешь об этом говорить. Прости, но мне так хочется утешить тебя! Я не знаю, чем тебе помочь, и это бессилие сводит меня с ума. Запомни: когда плохо тебе — мне тоже плохо. Теперь нет тебя, нет меня — есть только мы, а значит, что бы то ни было нам остается делить на двоих. Я готова разделить с тобой все на свете, только… позволь мне это. Не хочешь говорить? Можем просто помолчать. Я обниму тебя, и станет чуточку легче. Доверься мне…       Инузука явственно ощущал, как внутри него что-то с треском обрывается и неудержимо летит вниз, наглухо разбиваясь в лепешку. Возможно, это были надежды на счастливую жизнь, ведь рядом с Хинатой он таковым себя и ощущал, а лишившись ее, мог об этом счастье забыть. Или же так проваливались в небытие его ожидания без единой возможности хоть когда-нибудь быть оправданными. А может, таким образом Киба терял самого себя — не убийцу, которого так силился в себе вытравить, даже если он был лишь образом из прошлого. Себя настоящего — любящего преданно и отдающего лишь одной-единственной все то добро, что в нем было. Неважно, что Киба в одночасье утратил, даже не успев и рта раскрыть. Всего этого ему уже не вернуть. И не так страшна тюрьма в виде металлических решеток, как пожизненное заключение в круговороте боли от потери чего-то дорогого и ни с чем не сравнимого.       — Хината, — Киба высвободил свою руку из ее ладони и стиснул в кулаке подрагивающие от чудовищной тревоги пальцы. — Мне нужно сказать тебе что-то важное, хотя я должен был сделать это намного раньше.       Теперь тревоге подверглась уже Хината. Сперва ей неприятно проехалось по ушам собственное имя, произнесенное Кибой, что само по себе звучало подозрительно, ведь когда они были наедине, он называл ее только Хиной. Потом его взгляд… Было видно, как Киба старался смотреть прямо, только на нее, но то и дело блуждал глазами абы где, лишь бы только не допустить соприкосновения их взглядов. И, в конце концов, голос. Он не дрожал открыто, не прерывался в волнении, но в нем смутно прослеживался чужеродный полутон, отдающий тягучим отчаянием и мрачной безысходностью.       Она сжалась в напряжении, но насилу выпрямила спину, чтобы не подавать вида, как сильно обеспокоена тем, в каком состоянии он вернулся домой, и что с ним сталось сейчас. Почему он так странно смотрит, а потом отводит взгляд? Отчего отстранился? Хината грешным делом решила, что сказала что-то не то или переборщила с драматизмом, чего намеренно не желала. Может, она напрасно набросилась на него с вопросами? Или ее сострадание только усугубляло положение?       Хината могла сколько угодно теряться в догадках, но Киба решил иначе. Он не дождался резонного вопроса, что она уже порывалась задать, и вновь заговорил сам.       — То, что я скажу, все изменит. Ты будешь вольна уйти в ту же минуту, как это случится, и я обещаю, что не стану тебя удерживать. Только прошу, выслушай меня. Ты заслуживаешь знать правду от начала и до самого конца.       Хьюга коротко облизала пересохшие приоткрытые губы, в непонимании двинув головой.       — О чем ты? Киба, — она порывисто вздохнула, громко сглатывая, — ты пугаешь меня. Что ты имеешь в виду? И почему я должна уйти?       Инузука заставил себя смотреть лишь на Хинату и зарекся не отнимать от нее взгляд до тех пор, пока она не уйдет. Пусть он видит в ее глазах убийственное разочарование, липкий страх и непростительную обиду. Пусть мучается тем, что послужит напоминанием о том, каким жестоким вышло наказание за давний грех. Сейчас Киба считал, что даже отнять жизнь ублюдка, который мог однажды лишить жизни Хану, — не столь отвратительный поступок, как его замалчивание.       Он собрал волю в кулак перед тем, как произнести эти страшные слова, что разобьют любящее сердце Хинаты. Сделал короткий вдох, хотя было заметно, как он набирает воздуха в легкие, и заглянул в самые красивые глаза напротив.       — Однажды, очень давно, я сотворил ужасное, — без лишних предисловий изрек Киба, безотрывно наблюдая за тем, как сужаются ее зрачки, отчего радужка становится совсем светлой. Он буквально кожей ощущал страх, исходящий от Хинаты, и на подсознательном уровне сработал импульс, призывающий устранить угрозу, защитить ее от этого и уберечь хрупкие чувства. Однако назад нельзя. Да и впереди тупик, в который Киба сам же себя и завел. Он должен признаться. Должен сказать все прямо сейчас. Вместо того, чтобы мучить больной зуб, не подлежащий лечению, его проще удалить. Избавиться. Раз — и все. Избавление — это хоть и временное, но облегчение. А Киба так хотел разрешиться от этого бремени, что непосильным грузом тянуло его к земле…       Хината воспользовалась его небольшим замешательством, но, вытянув руку, напоролась на невидимую стену, что он воздвиг за рекордно короткий срок. Это всколыхнуло в ней новую волну тревоги, что усиливалась с каждой секундой, и рука Хинаты недвижимо застыла в воздухе.       А потом в непередаваемом ужасе застыла она сама. Киба произнес только три слова — всего лишь три! Но вместо трепетного признания, заключенного в том же количестве слов, которые Хината так мечтала от него услышать, он сказал:       — Я убил человека.