His own way

Джин не был уверен, что вечеринка в самом деле имела место быть. Но после всего, что он пережил, что пережили они все… Им точно не помешало немного расслабиться перед тем, как снова засесть за учебники, на этот раз не корпя до поздней ночи над сложными числами, гадая, в какую фазу Марса родились твои родители. Джин не особо заморачивался над своим внешним видом, хотя одна только мысль о том, что он пойдет на вечеринку вместе с Юнги, заставила его, немного покраснев, но надеть самые лучшие шмотки, какие у него только были, и накраситься. Да, он выглядел превосходно даже в мешке из-под картошки, он не отрицал, но ему также хотелось показать Юнги, что он мог не только трястись перед лицом Чимин-щи, гадая, куда он нанесет следующий удар, не только рисовать на полях чужой тетради хуи и кружочки, а ещё… А ещё завлекать, умудряться хлопать длинными накрашенными ресницами в такт ударам сердца и вкушать сладкий запретный плод. Пусть Джин не был девственником, но с Юнги он ощущал себя по-другому, будто никого другого у него никогда не было. И что-то подсказывало ему, что уже никогда не будет. Как-то по-особенному объяснить это чувство не получалось: оно, как заснеженные горы, манило провести по белоснежному покрывалу, ощутить на мерзлячих ладонях холод и снег, быстро тающий на теплой коже. Джин просто хотел… Он не мог поверить, что в самом деле думал об этом, но да, он просто хотел Мин Юнги, альфу, который отчего-то и его захотел в ответ. И даже если Юнги подошёл к нему из любопытства, даже если он просто хотел отдохнуть от громких альф со своего факультета, даже если и он нашел его, одурманенный запахом, который заставлял оглядываться в поисках обладателя этой сладости… Сейчас же они знали друг друга, Юнги даже с семьей, пусть и нехотя, пусть и по воле случая, его познакомил! А ведь наверняка он была даже более скрытным, чем Джин… Ох, но сейчас это все было неважно, верно? Они вроде как были влюблены, и если в чужих чувствах Джин почти даже не сомневался, то в своих… Он ведь никогда не проявлял к другим таких чувств, он никогда не ощущал так много по отношению к альфе, который (подумать только!) разделял эти самые чувства. Джин в самом деле не планировал напиваться. Он честно признавался самому себе, что предстоящая течка не давала ему возможности в самом деле отпустить себя с разрешения ректора, отвлечься от всех этих испытаний, что встали у него на пути за какие-то пару месяцев. Но когда это Джин в самом деле слушал голос разума, твердивший даже не смотреть в сторону шейков, пива и соджу? Вот и сегодня, придя на вечеринку чуть раньше Юнги, не дожидаясь Чонгука с Тэхеном и почему-то совершенно забыв о Хосоке, Джин вливал в себя уже третью бутылку самого крепкого пива, которое смог только найти среди изрядно пьяных трясущихся под музыку тел. Он не особо хотел думать, а алкоголь помогал справиться с этой задачей на все сто, если не лучше, верно? Все, что хотелось Джину, — танцевать до трясущихся коленей и смеяться. На секунду всего вспомнить снова, что он обычный студент, который пережил слишком много дерьма, чтобы справляться с этим на трезвую голову. Юнги ведь не будет слишком против, верно? — И что же ты тут делаешь один? — голос Юнги, прозвучавший слишком громко и близко, заставил… Нет, не вздрогнуть, но мило фыркнуть, чувствуя, как по телу разливается странное тепло… Джин прислонился к стене коридора, где его и застал Юнги, когда Джин выходил из туалета. Ему было жарко, перед глазами все плыло, будто бы… — Бля, — только ощутив, как по внутренней стороне бедра потекла капля смазки, пачкая его дорогущие брюки, Джин понял, насколько большой пушной зверёк пришел по его душу. Глаза Юнги снова вспыхнули красным, стоило ему вдохнуть воздух, наполненный омежьими феромонами, совсем рядом с Джином. Но только на этот раз они горели так не из-за злости, а от возбуждения. Джин не заметил, как они оказались прижаты друг к другу, как их поцелуй из нежного чмока перерос в желание дотянуться до глотки, вгрызаясь в плоть. Джин не помнил, как они, путаясь в своих и чужих ногах, ввалились в пустующую комнату, как он упал на кровать, сквозь пелену похоти перед глазами наблюдая, как Юнги быстро избавлялся от одежды, показывая омеге свое натренированное тело, казавшееся белым в темноте комнаты. Джин также не особо помнил, как именно и его одежда оказалась на полу или как Юнги мягко, бережно, но твердо взял их члены в руку… — Ты так вкусно пахнешь, — Джин приблизился к чужой шее, вдыхая полюбившийся аромат; он мог только несвязно скулить, не замечая, как его глаза загорелись голубым, манящим не хуже подземных вод и льда Арктики. — Жасмин и чай. — Жасмин и чай, — будто в бреду повторил за ним Юнги, сильнее сжимая их члены руками и начиная двигаться жёстче, быстрее, с ума сходя от запаха смазки, обильно стекающей по чужим бёдрам. — Да, да! — Джин простонал что-то ещё, ему хотелось больше… Он чувствовал, как горели его лёгкие, будто не в силах сдерживать свой внутренний огонь, пусть он и являлся водным магом. Хотя возможно, он чувствовал эту тяжесть в груди, похожую на яркий огонь, из-за близости Юнги? Ему казалось, что в любой момент он может излиться, потеряться в бесконечном удовольствии, которое дарили теплые, чуть шершавые ладони Юнги. — Ты так ничего и не понял, верно? — хриплое, рычащее прямо на ухо. Юнги рассмеялся, и его член немного увеличился в размерах, когда Джин притянул его к себе ближе, прикасаясь губами к чужим губам. Джин мог в этом состоянии лишь бессвязно шептать о том, что да, он дурак, который не понимал очевидного, так что пусть Юнги заткнется и поцелует его сильне— Разумеется, договорить ему не дал альфа, затыкая сперва поцелуем, жарким и развязным, что очень нравилось телу в течке, а затем уже и своими словами, этим горячим голосом, звучащим в тишине и темноте комнаты очень уж красиво: — Мой маленький, любимый омежка, — от этих слов Юнги Джин задохнулся, чтобы затем упасть на подушки и вскрикнуть протяжно от удовольствия. Юнги сказал что?.. — Мой глупенький, прекрасный истинный, — даже когда Джин кончил, пачкая обильным количеством спермы чужую руку, Юнги не успокоился. — Ч-ш-ш, я сделаю тебе хорошо. Но Джин не слышал этих тихих слов, у него в голове вспыхнуло воспоминание, слова учителя, когда класс шумел на уроке полового воспитания, когда речь зашла об истинных: «Истинные всегда найдут друг друга в этом изобилии чужеродных запахов: ведь они чувствуют от партнёра два аромата, а не один…» — Пахнешь, как шоколад и миндаль, — и мир Джина пошатнулся от этих слов, когда Юнги вместо того чтобы прекратить все это, лечь рядом с омегой и заснуть крепким сном, перед этим отмыв своего омегу от спермы, сжал чужие ступни одной рукой и… — Знал бы ты сколько раз я представлял, как сделаю это с тобой между бёдер. Сегодня не будем спешить, верно? — Юнги начал двигаться, и Джин застонал, схватившись за подушку, вгрызаясь в нее зубами и клыками, слыша, как трещит тонкая ткань. Юнги не нужно было много времени, чтобы кончить, вдыхая и ему полюбившийся аромат и двигаясь в своем темпе, спермой долетая аж до лица Джина, который, повинуясь скулежу своего омеги, облизнулся, чувствуя на языке горькую, но все равно вкусную жидкость. Юнги выдохнул чуть горячий воздух, дотянулся до тумбочки, хватая с нее салфетки, вытер белую сперму с чужого живота и прошептал, прижимаясь к чуть прохладному телу омеги: — Давай спать. Однако вместо того чтобы всё-таки погрузиться в сон, утопая в родном запахе жасмина и зелёного чая, Джин просто… Он дождался, пока дыхание Юнги выровнется, встал, аккуратно убрав руку Юнги со своей талии, и тихонько поднялся, чувствуя, как неприятно болит поясница. Ох, этот альфа, даже не вставив, уже причинял боль, но была ли она так уж нежеланна? Джину не было… Противно, и ушел он уж точно не из-за того, что Юнги якобы посмел прикоснуться к нему. Он ведь сам, несмотря на туман течки и страх потерять все в одночасье, жаждал этих прикосновений, этого запаха… Просто разве не поспешили ли они? Они ведь знакомы всего чуть больше трёх месяцев, да и не все эти дни проводили вместе! Но разве мог Джин сомневаться, когда через все трудности, что вставали у них на пути, они смогли пройти исключительно вместе? У Юнги ведь было столько поводов бросить его, проблемного омегу, забыть о нем, перестать смотреть этими темными глазами, в которых пылали костры и закаты. Джину не было стыдно за свое поведение и он не злился на самого себя за то, что позволил себе напиться перед тем, как лечь в постель вместе с Юнги, будто наперед зная, чего захочет его развратное, опьянённые не столько алкоголем, сколько двойным запахом Юнги тело. Однако поразмышлять о самом себе Джину не дал знакомый, стальной голос: — Джин, привет, — Намджун стоял около выхода, держа в руках красный, как в американских сериалах про подростков, пластиковый стакан, откуда пахло очень уж крепким алкоголем. — Как настроение? Джин бы, конечно, ответил ему что-то про то, как ему было охуенно ещё десять минут назад, когда член Мин Юнги тёрся между его бедер, при этом принося новые и пиздец какие классные ощущения, но… Он не был уверен, что такое откровение сильно понравится Намджуну, который вроде даже и ненавидел Юнги, а вроде просто завидовал или вообще относился, как к младшему брату, любимому, но которого все равно боялся разбаловать. Мысли Джина прервал телефонный звонок, и он сразу же вспомнил такую же ситуацию около месяца назад. Вот только тогда он переживал из-за Хосока, в его голове ни разу вот не мелькнул Мин Юнги, даже стоявший рядом на расстоянии вытянутой руки… Сейчас же в его мыслях был лишь он: альфа, пленивший каким-то неведомым образом его сердце. Интересно, с какого именно момента Джин влюбился? — Алло, — он ответил, не глядя, надеясь, что его чуть замедленная пивом речь не слишком заметна. Намджун вышел следом, но как только он закурил, Джин выбросил эту мысль из головы, сосредоточившись на телефонном разговоре. Однако он… Совершенно не ожидал услышать знакомое: — Сын, — его отец говорил спокойно, но в его голосе чувствовалось то, чего никогда за последние годы Джин от него не слышал, поэтому и назвать чувство в этом голосе он так и не смог. — Возвращайся домой. Джин все ещё помнил, воспоминания о криках и ругани, о том, как они говорили, что лучше бы он не рождался, раз не мог стать нормальным омегой, были свежи, как и раньше, будто бы он и не уезжал, держа в памяти картины, где его родственники говорили о нем, будто его нет в одной комнате с ними, будто его недовольное лицо не мелькало у них перед носом, будто он не смотрел прямо им в глаза. Джин не хотел туда возвращаться, не сейчас, когда их надежды оправдались. Джин не смог бы смотреть им в глаза, где горело торжество, слушать их речи о том, что они были правы, что Джин зря упрямился все это время, что его потуги всё-таки были напрасны. Он ведь поступил в конечном итоге именно так, как хотели они, и увидеть в чужих глазах ненавистное «я же тебе говорил»? О нет, Джин не смог выдержать бы такого позора. Но потом он вспомнил лицо Мин Куана, держащего на руках племянника, усталое от долгого сидения за конспектами, но все ещё светящееся радостью, когда он держал ребенка своей сестры, когда показывал ему что-то своё, но которое ребенок ещё не видел прежде. Джин вспомнил огненно-красных бабочек, пархающих с книги на шкаф, летающих вокруг, подобно водовороту из огня и очарования, ставших неким символом сплоченности и надежды… Джин прокрутил в памяти все моменты, связанные с семьёй Мин, которая защищала, может даже, ругалась и говорила что-то о возложенных на других надеждах, но все равно позволяла творить историю собственнымм руками. Джин вспомнил семью Юнги. И не смог сказать «нет», глупо понадеявшись, что и его семья в самом деле раскаялась в своих грехах и желала видеть его, прощая даже за ужасные ошибки.