Десять долгих лет

На другой день они венчались в старинной церкви Сен-Сюльпис. Кристина была в светло-сером дорожном костюме и шляпке с вуалью, и только маленький букетик флердоранжа выдавал в ней невесту. Стоя перед алтарем, венчающиеся были ярко освещены светом из большого витражного окна, прекрасного в своем художественном исполнении. Кристина никогда не была особенно религиозна, и вся ее набожность прежде сводилась к экзальтированным восторгам. Но теперь она видела и чувствовала все иначе. Ангелы на фресках были строги и церковный орган звучал иначе нежели тот, в подземелье… Здесь – чисто, возвышенно, там – темно и страстно. Однако девушка была отравлена ядом той музыки. - Сколько у нас еще времени до отъезда? – спросила она у Рауля, выходя с ним под руку из церкви. - Около трех часов. Не тревожься, я распорядился заблаговременно доставить наш багаж на вокзал, так что мы можем спокойно спуститься в какой-нибудь уютный погребок и славно отобедать!.. - Достаточно. Рю Дарю, дом двенадцать! И как можно быстрее! – крикнула Кристина кучеру, садясь в экипаж. - Куда мы едем? Что за причуда? – недоумевал новоиспеченный супруг. - Мы едем в русскую церковь. - Но помилуй, зачем?! – воскликнул он, - Мы же другой веры! - Ах, оставь! Я так хочу! Анна, она оказывается родом из России, ходит туда. Я еду поклониться русскому Богу. Раулю оставалось только развести руками. Служба в храме уже отошла, пахло кадильным ладаном, царил тихий благостный полумрак, у больших икон горели свечи. «Вот чего недоставало моему истерзанному сердцу,» - выдохнула Кристина. Тут ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Она рухнула на колени перед Голгофой и застыла, оцепенела в безмолвном вопле о помиловании. К ней подошел пожилой седовласый священник в совершенно ином облачении, нежели она привыкла видеть, и негромко спросил сначала на русском, а потом, видя, что она не понимает, и на французском языке: - Вам плохо? Нужна какая-нибудь помощь? Кристина отрицательно покачала головой, но, поднявшись с колен, все же пошатнулась, как тяжелобольная. Тогда священник вывел ее в притвор и принес в стаканчике «eau bеnite» (это было нечто новое для нее), она сделала несколько судорожных глотков и почувствовала, что стало легче. Затем вежливо поблагодарила и ушла. Ушла с некоторым сожалением, что так скоро. Рауль уже заметно нервничал, однако сдержался и не высказал дорогой ни слова упрека. Их никто не провожал на вокзале, только служащие помогли занести багаж. Они отправлялись в путешествие в комфортабельном вагоне для богатых. До последней минуты Рауль ждал, что брат придет проститься с ним, но увы! Филипп исчез примерно неделю назад, одновременно с теми печальными событиями в театре, видимо куда-то уехал, и от него не было никаких вестей. Он был решительно против этого брака, ему не нравилась Кристина. «Может быть это он нарочно», - растерянно бормотал юноша. Когда поезд тронулся, девушка заметно повеселела. Проплывающие мимо дома и сменяющиеся ландшафты внушили ей радость освобождения от какого-то тяжкого плена. Она с аппетитом принялась за принесенную еду – утиную грудку, Magret de canard, и Рауль тоже почувствовал радость и облегчение, глядя на свою молодую жену. Всю весну они провели в путешествии по Скандинавии, нигде подолгу не задерживаясь, останавливаясь на ночлег в маленьких гостиницах и на крестьянских постоялых дворах. В Норвегии среди скал Кристина, распустив волосы, пела для мужа песню Сольвейг из оперы Грига «Пер Гюнт», эхо далеко уносило ее голос, и плела венки из редких северных цветов, что растут между камней, для него и себя. А у подножия гор цвели нежные нарциссы и тюльпаны, Рауль собирал их в букеты для возлюбленной. Разве это не было счастьем? Величественные водопады, ледники, фьорды – все напоминало им ожившую сказку. Только лишь в конце путешествия в Швеции молодая жена промокла под дождем во время прогулки и сильно простудилась. Ночью у нее начался жар, и ее терзали кошмары. Ей виделись снова зеркало в артистической комнате, лодка, скользящая по воде, дом у озера под землей, Эрик в маске, плаще и шляпе играл на органе. Но что это была за чудовищная, душераздирающая, адская музыка! Он оборачивался к несчастной с безумным хохотом и то наклонялся над ней, обдавая огнем темной страсти, напоминая о той проклятой ночи, то протягивал к ней свою руку - костлявую лапу смерти, чтобы задушить ее. Откуда-то сверху в подземелье проникал луч света, и больная Кристина тянулась к нему, как к надежде на спасение… Она очнулась от кошмара, когда напуганный Рауль склонился над ней со свечой и позвал по имени. - Ты кричала во сне. - Что? Что я кричала? – разомкнув запекшиеся от жара губы, едва слышно спросила она. - Ты кричала «Эрик! Не надо! Умоляю, не надо!» - И все? - Еще слово «Ненавижу». Он потрогал лоб, щеки и шею жены и в ужасе воскликнул: - Mon Dieu, ты же вся горишь! Я немедленно еду за доктором! – И, накинув халат поверх ночной рубашки, молодой муж побежал будить хозяйку постоялого двора, ему нужен был фонарь. Возница, которого он нашел, был не вполне трезв после ночного кутежа с дружками, вдобавок потребовал двойную плату, но выбора не было. И времени тоже. Заспанный старичок-доктор довольно сносно говорил по-французски. Пока он мыл руки, Кристина умоляюще посмотрела на мужа, одними губами прося его выйти из комнаты, и когда Рауль вышел, она прошептала склонившемуся над ней доктору: - Я боюсь… Мне кажется… я беременна… Я… У меня уже нет… - Так, так, не волнуйтесь, я все понимаю, - старик мерил ей температуру, считал пульс, прослушивал сердце и легкие с помощью трубки, словом производил обычный в таких случаях осмотр, а затем изрек: - Мадам, у Вас influenza , вызванная переохлаждением. Это не смертельно, самое главное, чтобы не развилось воспаление легких. Но пока я не слышу у Вас хрипов. Я скажу Вашему мужу, чтобы он относился к Вам бережнее. Нельзя было гулять в такую несносную погоду! - О, прошу Вас, - Кристина дернулась, чтобы приподняться на постели, но не смогла, - не говорите мужу… Ведь я могу потерять ребенка от болезни и он будет очень огорчен… - Хорошо, я не скажу, - доктор вынул из своего чемоданчика порошки и микстуру, что-то написал на листке, потом налил в ложечку какую-то темную жидкость из бутылки и дал выпить больной. Уходя, он сказал со значительностью: - Не бойтесь, эти лекарства безопасны. Вы не потеряете ребенка, если будете осторожны и внимательны. Нельзя парить ноги и пить отвары некоторых трав… Его слова, казалось, доносились до больной откуда-то издалека, она снова погружалась в забытье, в глубокий сон, уже без кошмаров. А Рауль до утра не спал, меняя охлаждающий компресс на ее лбу. Едва лишь Кристина выздоровела и немного окрепла после болезни, они вернулись в Париж, где их ждало сразу два печальных известия. Матушка Валериус скончалась, увы, так и не дождавшись возвращения своих дорогих детей. А в подвале Оперы Гарнье был найден обезображенный труп Филиппа де Шаньи, которого опознали лишь только по перстню с фамильным гербом и запонкам. Молодожены провели в трауре, как полагалось в обществе, шесть недель. Рауль погрузился в глубокую меланхолию, виня себя в смерти брата. Ведь это ради него, полагая, что он тронулся умом на почве любви и ревности, Филипп спустился в тот злосчастный подвал. Слушая стенания своего мужа, Кристина молчала. Она не знала, чем утешить его. Ее скорбь о приемной матери тоже была велика, но она не давала волю чувствам, держала себя в руках. То, что ее угнетало, было намного серьезней, чем скорбь о покойных. Это был страх! Страх перед позором, перед тем, что грех ее неумолимо откроется. Ведь она прекрасно знала, что не Рауль является отцом ее будущего ребенка. А значит, ребенок Призрака мог унаследовать уродство своего отца. И что тогда? Страшно было и подумать! Она держала на коленях клубки пряжи разных цветов, красные, розовые, желтые, голубые. Ей так хотелось начать вязать детские башмачки, чтобы отвлечься, отогнать свой страх, но ничего не получалось. Тогда Кристина забрала к себе ту самую Анну - верную помощницу своей покойной матушки. - Анна, - призналась она ей как-то вечером наедине, - я совершила тяжкий проступок и боюсь наказания за него! Много раз мне приходило в голову свести счеты с жизнью, но меня останавливает страх, что я совершу тем самым еще более тяжкий грех! - О, мадам, гоните эти страшные мысли, Вы же знаете, кто их насылает! – отвечала прямодушная женщина, - Нет непрощаемых грехов, кроме тех, в которых человек не хочет раскаяться. - Вчера, Анна, меня на улице схватила за руку старая цыганка – гадалка, - в задумчивости продолжала Кристина, - Муж отошел на минутку, а она буквально вцепилась в меня и сверлила своими страшными глазами. Я дала ей несколько монет, чтобы только отделаться от нее, и эта ведьма пробормотала, что-то вроде: Вы любите и любимы, а потом, уже отходя, вдруг выкрикнула, что я… - голос ее дрогнул, - что я умру молодой! - Не принимайте это близко к сердцу, - Анна сочувственно покачала головой, - не обращайте внимания! Все зависит от того, поверим ли мы им или нет. И если мы примем их ложь за правду, то будем жить в страхе, а что в этом хорошего? - Как уютно у тебя в комнатке, Анна, и как необычно! - Кристина стала с любопытством разглядывать все предметы вокруг: старый сундук с вещами в углу, кровать застелена слегка пожелтевшим тканым покрывалом, а сложенные горкой подушки накрыты тонкой кисеей, на окне – горшок с геранью, белая занавеска из плетеных кружев, домотканый коврик перед иконами в правом углу. А сами иконы скрыты от посторонних глаз шторкой, и перед ними горит огонек в красном стаканчике – лампада. Под иконами на полках лежат книги в кожаных переплетах, стоит графин со святой водой ( та самая eau benite)… - Благодарю Вас, мадам, Вы дали мне очень хорошую комнату, здесь светло и тепло, - отвечала та, как и подобает, с книксеном. Анна была высокой, статной женщиной лет около пятидесяти, с простым добрым лицом, ее густые русые с проседью волосы были всегда расчесаны на прямой пробор и заплетены в косу. Одежда на ней была чистой и опрятной. Ее присутствие успокаивало Кристину, и она любила расспрашивать служанку о ее прошлом, о России. - Мне не хватает слов на Вашем языке, мадам, чтобы все рассказать, - говорила обычно Анна с грустью. Она поведала новой хозяйке лишь о том, что русская графиня увезла ее с собой в Париж еще совсем молоденькой девушкой, замужем она, Анна, никогда не была, знакомых имела мало, и единственным утешением для нее на чужбине было хождение в церковь. В графской семье ей, кроме обязанностей горничной, пришлось впоследствии исполнять и обязанности няни у двух барышень, одна из которых, уже будучи взрослой, посоветовала ее мадам Валериус. Самобичевания Рауля затруднили ситуацию, Кристина все еще молчала о своей беременности.