***
/немного позже, ночь с 17 на 18 февраля, комната Сестры Чокколаты — Чокколата [96754]/ — Так вы, выходит, решили бежать как можно скорее? Сестра Чокколата болтала с парочкой своих «шпионов» уже минут десять, но решилась задать этот вопрос только сейчас — ждала, пока дети потеряют бдительность. И ждала не зря. Старший мальчик (который сегодня зачем-то нацепил солнцезащитные очки), нахмурился, а более разговорчивый Бруно наоборот, совершенно не изменился в лице. — У нас ещё не всё готово, — уклончиво ответил он. — А почему вы об этом спрашиваете, Сестра? — Да так, — она улыбнулась, — ваша судьба мне всё же небезразлична. Жду вашего побега с нетерпением, чтобы сообщить руководству обо всех проколах Донателлы. В конце концов, я тоже человек, и я давно уже продумываю план мести этой ужасной женщине. У нас много общего, верно? Чокколате на миг показалось, что глаза Бруно (слишком яркие и слишком внимательные для обычного ребёнка одиннадцати с половиной лет) буквально видят её насквозь, считывают показатели пульса и замечают мельчайшие капельки пота, выступившие на шее от этой безобидной лжи. Но так ведь не бывает, верно? — Конечно, Сестра Чокколата, — он мило улыбнулся и, бросив косой взгляд на своего долговязого друга, дёрнул того за рукав, — да, Риз? Этот забавный жест окончательно развеял подозрения Сестры. Ничего сверхъестественного в этом синеглазом чертёнке не было — он, небось, просто заглядывал ей в рот, ловя каждое слово. — Ага, — нехотя согласился Ризотто. — И я искренно желаю вам удачи, проказники! — она беззаботно усмехнулась. — Сбегите, пока ещё можете, гениальные детки этой ужасной женщины! Но, вот ведь незадача, как бы мне самой не угодить под горячую руку Штаба? Говорят, руководство в последнее время зверствует. Боюсь, как бы меня саму не отдали демонам. Но ты ведь не дашь меня в обиду, Бруно? — Предлагаете сделку? — он выглядел совершенно умильно — как ребёнок, вникнувший наконец в правила сложной взрослой игры. Чокколата невольно восхитилась собственным педагогическим талантом. — Да. Последняя сделка, как финал нашего плодотворного сотрудничества. Завтра до полудня принесите мне вещественные доказательства против Мамы, а я взамен отдам вам нечто, совершенно необходимое для выживания за стенами фермы. Бруно, судя по горящему взгляду, уже готов был согласиться, не задав ни единого вопроса, но Ризотто резко произнёс: — И что это? — О, всего лишь ручка. Ручка от Фонда Спидвагона.***
/пару минут спустя, ночь с 17 на 18 февраля, комната Сестры Чокколаты — Чокколата [96754]/ Едва только дверь за детьми закрылась, как в дальнем углу комнаты раздался чавкающий звук. Сестра обернулась и увидела, как Секко проникает внутрь, сделав часть стены мягкой и податливой. Его станд появился лишь на секунду — Чокколата успела заметить тёмно-зелёные резиновые перчатки, выглядывающие из-под одежды — и тут же пропал, оставив на память лишь безнадёжно испорченную облицовку стены, на которой теперь вместо ровных рядов дощечек красовались странные деревянные сгустки. — Секко, Секко, — она недовольно цокнула языком, — куда ты так спешил, позволь спросить? Он сделал несчастную рожицу, и удручённо пробормотал: — Сестра. Прости. И замер выжидающе, глядя на неё снизу вверх. Хотя ему недавно исполнилось двадцать, Секко отличался невысоким ростом и странными повадками. Чокколата никогда всерьёз не задумывалась, откуда в нём эта собачья привязанность, эта извращённая любовь к ней и садистские наклонности по отношению к детям (в частности) и людям (в целом). Возможно, сложилось сразу несколько факторов: дурная наследственность, специфическое детство в Штабе и станд, полученный в слишком раннем возрасте. И общество самой Чокколаты, конечно. — Не куксись. Хочешь кубик сахара? Фиолетовые глаза сверкнули возбуждением. — Я же знаю, что хочешь. Ты сегодня хороший мальчик, ты заслужил. Эта игра, в которую ей никогда не надоест играть. Секко упал на четвереньки, словно неведомая зверушка, и жадно улыбнулся. Так странно, что ему доставляет искреннее удовольствие отдавать себя в её руки — Чокколате этого никогда не понять. Добровольно расстаться с собственной волей, с собственным разумом, вверить всего себя в руки другого человека — для этого нужно окончательно спятить, потеряв остатки инстинкта самосохранения. — Исправь, что натворил, идиот, — её тон стал удивительно тёплым. Она наслаждалась каждым сказанным словом. — Тогда получишь сахарок. Что-то сверхъестественно-притягательное было в этой сцене. Сестра Чокколата даже умильно вздохнула. Её младший братик, её собачка, её Секко — он был таким славным, когда вылизывал деревянную стену в тщетных попытках выровнять наплывшие друг на друга дощечки. Его, кажется, вообще не волновали занозы, остающиеся на языке после каждого резкого движения. Самое смешное, что он добился в итоге своего и заслужил сахарок. А затем потешно ловил его, вновь демонстрируя Сестре Чокколате свою природную ловкость и скорость реакции. Вслух она этого, конечно, не произнесла, но в душе порадовалась: её оружие в прекрасном состоянии, в полной готовности поохотиться на глупых детишек. — Знаешь, моя сладость, нам нужно скорее начать действовать, — произнесла Чокколата скорее для себя, чем для Секко. — Пора бы сместить Донателлу с её постамента, тоже так считаешь? Он активно закивал, пролепетав что-то невнятное. Медовый тон Чокколаты резко затих, а потом воздух, словно выстрел, разрезал звук пощёчины. От силы удара голова Секко мотнулась в сторону, но он не перестал бессмысленно лыбиться. — Ответ неверный, кусок дерьма, — практически пропела она. Секко — настоящий отдых для души, никогда не ломающаяся игрушка. Была бы Чокколата менее брезгливой — непременно расцеловала бы его просто за то, что он есть, такой идеальный в своей неправильности. — Наша Мама настоящий Дьявол во плоти, тут действовать надо быстро, но осторожно. Ты отвернёшься, а она воткнёт мне нож для бумаг прямо в сердце — ты этого хочешь? Секко замотал головой, и Сестра не отказала себе в удовольствии потрепать его по чёрным жёстким локонам. — Ты прав, к чёрту лирику. Тут всё просто: или мы её, или она — нас. Решено. Как только завтра получу от детей вещественные доказательства, сразу свяжусь со Штабом. Эту больную сучку Донателлу ждёт очень, очень неприятный сюрприз! Секко, хочешь ещё сахарок?***
/в то же время, коридор возле детских спален — Бруно [60421]/ — Бруно, — едва слышно позвал Ризотто. Он ещё не до конца выздоровел после «заражения» стандом, и его шёпот больше походил на свист ветра, просачивающегося сквозь трещину в оконном стекле. Они оба неосознанно остановились возле пробковой доски с импровизированной выставкой детских рисунков. Самые лучшие работы всегда оказывались внизу, в холле, и могли красоваться там месяцами и годами — а здесь, напротив, вывешивали каракули детей после очередного урока ИЗО и поделки из художественного кружка. Например, «Тролль» авторства Наранчи — с выпученными глазами, сделанными из шляпок желудей, и ушами из засушенных листьев черёмухи. Но большинство работ на доске — задания с последнего урока ИЗО для малышей, на тему «Мой Дом». Мама ставила никаких условий или ограничений, дети рисовали всё, что хотели: здесь был и силуэт приюта, и большой дуб на поляне, и целая толпа «человечков» из палочек и кругляшков, даже лес и ворота. Впрочем, Бруно смотрел на один конкретный рисунок, нарисованный одной конкретной девочкой. Триш. Его задвинули в самый угол, и не зря. На первый взгляд он казался мрачным и пустым: большая часть листа была покрыта слоем чёрной краски, но в центре оставались два ярко-зелёных пятна, напоминающих глаза. Эти пятна не давали Бруно покоя. Чьи глаза нарисовала его младшая сестра? — Бруно, ответь мне, — от созерцания картинок его оторвал свистящий голос Ризотто, — какого хрена это только что было? Ты спятил? Зачем ты согласился на её условия? Старший мальчик стянул с себя нелепые солнечные очки, которые носил с самого утра. Лунный свет достаточно ярко освещал коридор, так что Бруно смог (пусть и мельком) увидеть чёрнильно-чёрные глаза Ризотто. Пугающие, неестественные белки против воли притягивали взгляд. Ещё вчера они были обычными, и изменились этим утром, когда у Ризотто появились способности. — Потому что Сестра Чокколата нам соврала, — шёпотом ответил Бруно. — Ты не заметил? Она, похоже, догадалась, что мы собираемся сбежать совсем скоро и тоже решила действовать. Думаешь, зачем Чокколата гримасничала и разыгрывала этот неубедительный спектакль? Я думаю, она надеялась усыпить нашу бдительность, чтобы мы не заподозрили обман. Но почти всё, что она говорила — ложь. Ей плевать на наши жизни, и уж точно она не желает нам успешного побега. Скорее всего, сдаст нас буквально на днях. Возможно, она уже отправила письмо в Штаб. — Так говоришь, будто это очевидно, — с досадой процедил Ризотто. — Выходит, мы уже не успеем ей помешать? Что бы мы ни сделали, Чокколата в любом случае сдаст и нас, и Маму своему руководству, не дожидаясь побега. — Всё верно. — Нахрена тогда с ней сотрудничать? — Чтобы получить ручку, — Бруно пожал плечами. — То есть, об этом она не врала, по-твоему? — Думаю, это единственное правдивое предложение, которое она вообще произнесла за сегодняшний вечер. В любом случае, если есть хоть крошечный шанс получить помощь от того самого Фонда, который создал книги, мы должны попытаться. — Тут ты прав, конечно, — Ризотто резко замолчал. Бруно уже решил, что разговор окончен, и можно спокойно возвращаться в свои кровати, но внезапно старший мальчик произнёс: — Не знаю, как ты собираешься добыть для Сестры «вещественные доказательства», но если нужна помощь… — У меня есть пара идей, не беспокойся об этом. Но спасибо за предложение. Лучше позаботься о своих друзьях. — Да… — протянул Ризотто, словно соглашаясь с его словами. Но затем резко произнёс: — А ты лучше завязывай с этими опасными играми, Бруно. Ты всё время рискуешь, пытаясь победить и Маму, и Сестру на их же поле. Но, запомни мои слова, однажды партия в шахматы превратится в русскую рулетку, и от пули в лоб ты сбежать не сможешь. Он оборвал свою тираду, и в коридоре на несколько секунд воцарилась тишина. — Ух, ты… как пафосно. Не знал, что ты на такое способен, Мрачный Риз, — Бруно со смешком увернулся от крепкой затрещины старшего товарища. — Без шуток, вот это мощные метафоры! И с каких пор ты за меня переживаешь? — Иди ты в жопу, Бруно, — пробормотал то ли очень злой, то ли просто смущённый Ризотто. — О, я как раз туда и собираюсь. Спальня номер два называется, не проводишь до двери? — Мне в другую сторону, — Ризотто резко развернулся и действительно направился к лестнице, в сторону больничного крыла. На этом и закончились их ночные похождения: Бруно оглянулся на стенд с рисунками, зацепился взглядом за ярко-зелёные кляксы, сияющие во тьме, и тоже ушёл.***
/на следующее утро, 18 февраля — Триш [87701]/ Триш нервно теребила кончик кисточки, не замечая, как розовая краска въедается в кожу. В классной комнате они сидели вчетвером: сама Триш, Мелла, Гьяччо и Иллюзо. Больше никто не пришёл на очередное собрание художественного кружка, что не удивительно: когда на улице так ярко светит солнце, хочется как можно больше времени проводить на свежем воздухе. Даже если это всего лишь тридцатиминутный перерыв между уроками. Что касается старших ребят из двух (прежде враждующих) банд — они во всю готовились к сегодняшней миссии, назначенной на послеобеденное время. Все занимались чем-то важным, но Триш, казалось, никак не могла им помочь, только мешалась под ногами. Поэтому в итоге она и пришла сюда, надеясь, что рисование поможет справиться с тревогой. Но оно не помогало. — Ха! — Мелла победно вскинула руку, так что жирная капля гуаши слетела с кисточки и шмякнулась на парту. — Почему ты всё время только и делаешь, что портишь вещи? — протянул Гьяччо, страдальчески подняв глаза к потолку. Он уместился на самом краю парты, где едва поместилась его мозаичная раскраска, которую он кропотливо разрисовывал, подбирая цвет для каждой ячейки. Триш сидела напротив него и мрачно сверлила взглядом свой совершенно пустой белый лист. Рядом с ней Иллюзо задумчиво лепил из пластилина что-то странное, напоминающее то ли птицу, то ли динозавра, и никак не мог вылепить лапы своему творению. Зато кто не жаловался на отсутствие вдохновения — так это Мелла. Центральную часть стола она завалила множеством банок, кисточек и палитр, но в итоге использовала всего два цвета: фиолетовый и лимонно-зелёный. Их девочка намазала на разложенную посреди парты рубашку (ради этого ей пришлось остаться сидеть в одной лишь нательной майке, но Меллу это ничуть не смущало). Множество кривоватых кругов складывались в странный узор, который, по мнению Триш, вполне мог свести с ума человека, если смотреть на него дольше пары секунд. — Это не «портить», глупый, — отмахнулась от критики юная художница. — Мама говорит, нельзя рисовать гуашью на одежде, — Гьяччо не собирался сдавать позиции. За последние несколько дней Триш успела привыкнуть к их постоянным перепалкам, и не особо обращала внимания на разгорающийся конфликт. Раньше она не ладила с этой шумной парочкой, но сейчас, кажется, уже не могла представить себе жизнь без них. — Бе-бе-бе, — передразнила друга Мелла. — Мама то, Мама сё. — Эй! Ты как будто её совсем не боишься. — А ты — боишься? — без задней мысли спросила девочка, вырисовывая очередной круг. Впрочем, ей удалось совершенно случайно сбить Гьяччо с воинственного настроя. — Немного, — поморщился мальчик. — Но так-то это не я вчера ночью изревел всё одеяло! «А если Мама на самом деле сама демон? А если в лесу водятся демоны?» — он пропищал фальцетом последнюю фразу… а затем резко пригнулся, спасаясь от атаки Меллы и её ядрёно-синей кисточки. — Ты подслушивал! — Да ты у меня на кровати сидела, дура! — возмутился Гьяччо. Мелла неожиданно замерла, перестав размахивать карательной кистью. — Что, правда? — Да! — выкрикнул он, кажется, едва удерживаясь от того, чтобы хлопнуть себя ладонью по лбу. Вероятно, его останавливали измазанные в краске ладони. — Я тоже слышал, — неожиданно произнёс Иллюзо, отвлекаясь от лепки. — Но это ничего, Мелла, мы все её боимся. Мама самая жуткая! Хотя Формаджо говорил, что Риз ему сказал, что не только её надо опасаться. — Ага, меня он тоже предупреждал, — вздохнула Мелла, возвращаясь на своё место. — Ну да, — согласилась Триш, тоже вступая в обсуждение, — ещё Сестра страшная, и Мистер Секко, и демоны… И то, что может быть за стеной… — Ты не поняла, они о другом, — перебил её Гьяччо, — Формаджо имел в виду, что Ризотто думает, что нужно быть осторожнее с другими детьми. Вот. А он нам это передал, чтобы мы тоже… ну, держали ухо… — он, кажется, забыл окончание афоризма и нахмурился, всерьёз задумавшись об этом. — Что значит «осторожнее с другими детьми»? — удивлённо переспросила Триш. Белый лист возле неё всё ещё пустовал, сиротливо съехав к самому краю парты. — О да, с Наранчей точно надо быть осторожнее, он псих какой-то, — фыркнула Мелла. Мальчишки одобрительно закивали, но Гьяччо всё же ответил на вопрос Триш: — Ну, то и значит, что надо следить, чтобы тебя не оставили на съеденье демонам. — Оставили? Но ведь никого не оставят! — искренне недоумевала она. — Мы сбежим все вместе, Бруно же обещал. — Ага, ты больше ему верь, — ехидно заметила Мелла. Она пыталась незаметно нарисовать на белой кофте Гьяччо пару синих кругов. Сам мальчик снова увлёкся своей раскраской, так что не замечал посягательств подруги. — Что значит «больше верь»? Бруно никогда не врёт! — возмутилась Триш. Постепенно от её мирного настроя не осталось и следа, и внутри нарастала злость. Кто они такие, чтобы говорить, что Бруно — обманщик, и его надо опасаться?! Бруно — её старший брат, он самый лучший, и никогда никого не предаст! — Не бывает людей, которые никогда не врут, — Гьяччо оторвался от рисования, поднял голову и взглянул на неё сквозь линзы очков, — а Риз говорит, что именно Бруно и Джорно надо бояться. Они могут бросит нас и остальных младших, как бросили Сорбета, Джелато и Мию. — Что?! — Триш вскочила из-за стола, опрокидывая краски и банку с водой. — Неправда! — Это правда, — поддакнул Иллюзо, — наших друзей съели демоны, потому что Бруно и Джорно их не спасли. — Нет! Нет! Нет! — вскрикнула Триш. Она была так зла, возмущена и растеряна, что просто не находила других слов. — Они не виноваты, они просто не могли! — Будешь так же говорить, когда твой Бруно отдаст тебя демонам? — припечатала Мелла, ехидно улыбаясь. Нет, это уж слишком! Как они не понимают? Почему они говорят такие злые вещи?! Триш, едва не плача от досады, оттолкнула девчонку в сторону и выбежала из классной комнаты. Ну и пусть эти идиоты остаются там одни, раз не верят ей! А она… она… Она не знала, куда бежать дальше. Ноги сами донесли её до конца коридора, к лестнице. Но хотела ли Триш подниматься наверх, в больничное крыло? Трое старших детей ещё там, их выпишут только после обеда. Конечно, здорово было бы поприставать к Леоне (может, Триш удалось бы немного поднять ему настроение, а то он всегда скучал, когда оказывался в больничном крыле), но ведь там же были вредина Проша и противный Ризотто, который сказал все эти ужасные вещи про Бруно! Его она точно не хотела видеть. К тому же, вчера утром, когда вся троица обрела станды, у Ризотто изменились глаза. Теперь они выглядели очень жутко, и Триш не хотелось лишний раз к нему приближаться. Девочка растерянно огляделась, провела рукой по лестничным перилам и посмотрела в окно: сквозь железную решётку ярко светило солнце. Может, стоило с остальными пойти играть в догонялки в лесу? Неожиданно хлопнула дверь на третьем этаже, и Триш повернулась на звук. Вскоре на вершине лестницы появился Бруно. Мальчик улыбнулся ей и махнул рукой, и Триш радостно улыбнулась ему в ответ. Всё-таки её старший брат просто удивительный! Он появился рядом как раз в тот момент, когда она так в нём нуждалась. — Привет, Триш, — он спустился на лестничный пролёт и поравнялся с ней, — я как раз искал тебя, чтобы поговорить. — Да, я тоже! — Правда? — он потрепал её по волосам, тепло улыбаясь. А девочка вдруг шагнула вперёд и обняла его сильно-сильно, сжала руки так крепко, как только могла. Лишь рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. Что бы там ни говорили другие дети — Бруно непременно спасёт её от демонов, и остальных тоже вытащит. — Триш? Всё в порядке? — обеспокоенно спросил мальчик. Триш помотала головой, а затем бесцеремонно схватила его за руку и потащила за собой, по пути рассказывая о своих страхах и тревогах. А волновало её в последнее время много чего, а вовсе не только глупые разговоры других детей. Триш рассказала Бруно про зелёные глаза, которые привиделись ей в темноте, и странное чувство, которое появлялось, когда она смотрела на Маму или Доппио. С тех пор, как она начала видеть чужие станды, в ней самой как будто что-то изменилось. Но одно дело — переживать, а совсем другое — объяснять всё это простым человеческим языком. Задачка оказалась не из лёгких, и в итоге они с Бруно проболтали до конца перемены, и даже чуточку больше (так что немного опоздали на уроки). Но когда Триш наконец выговорила вслух все свои тревожные мысли и подозрения, то почувствовала, как страх и напряжение последних дней отступают, сменяясь спокойствием. Она была так счастлива, когда Бруно потрепал её по волосам и сказал, что всё будет хорошо.