О чём ты мечтаешь?

/тот же самый день, 18 февраля — Бруно [60421]/ Время неумолимо приближалось к обеду. Бруно едва не опоздал на встречу с Сестрой Чокколатой, но зато, поговорив с Триш, он узнал нечто совершенно неожиданное. Это информация может стать козырем в борьбе с Мамой, а может обернуться против них, и пока единственное, что Бруно может с ней сделать — это рассказать Сестре. Слегка запыхавшись, он забежал в комнату Чокколаты, даже не постучав. Она была не одна: Секко сидел, прислонившись к стене, и смотрел снизу вверх на старшую сестрицу, слегка приоткрыв рот. Появления третьего лица он, казалось бы, вовсе не заметил. — Ты поздно, — обернулась Сестра Чокколата к Бруно. — Извини, — коротко ответил он, доставая из кармана две вещи: окровавленный платок и записку. Чокколата впилась в них хищным взглядом, так что Бруно стало немного не по себе, а затем выхватила так резко, что мальчик не успел даже возмутиться. — Неплохо, — она пробежалась взглядом по строчкам, — ладно, это шикарно. Просто шикарно! В платке она обнаружила передатчик, измазанный кровью и разломанный скальпелем на две половинки. Зелёные глаза Чокколаты хищно блеснули, и снова Бруно не успел среагировать: она одним коротким движением протянула руку, схватила его за волосы и оттянула в сторону несколько прядей, скрывающих правое ухо. Он вздрогнул, но не отшатнулся. Пусть смотрит. — Не буду спрашивать, как ты всё это провернул, Бруно, — сладким голосом пропела она, убирая руку, — но хочу сказать тебе одну вещь. Есть не так много способов сделать человека счастливым, но один из них — дать ему надежду в тот самый миг, когда он падает в бездну отчаяния. И у тебя это прекрасно получается, Бруно. Он не вслушивался всерьёз в её слова про счастье, ведь Чокколата, очевидно, просто тянула время. Бруно был здесь вовсе не за этим, его интересовало одно: ручка от Фонда Спидвагона. Он тревожно поправил золотистую заколку в волосах, и пряди вновь легли ровно, надёжно скрывая от посторонних глаз раны, нанесённые скальпелем. — Я рад, — сдержанно прокомментировал он, — эти доказательства достаточно вещественны? — О, разумеется! С этой информацией и твоим передатчиком никто в Штабе не усомнится в некомпетентности Мамы. Ты просто гений, дорогой. — Ты сама подсказала, что нужно сделать, — напомнил Бруно, — даже объяснила, где достать скальпель и анестезию. Чокколата ничего не ответила, вновь просматривая записку. Бруно не выдержал затянувшейся паузы и резко напомнил: — А как же твоя часть сделки, Сестра? Она усмехнулась, подняла взгляд на Бруно и медленно произнесла, встретившись с ним глазами: — Всё ещё хочешь получить ту ручку? Может, будет лучше, если я расскажу тебе нечто важное об одном из твоих друзей? Уверена, он сам тебе ничего не говорил, да и не скажет, но я совершенно случайно обнаружила… — Нет, — перебил её Бруно. — Ты обещала ручку! И ты не врала, я это знаю. Значит, она всё ещё у тебя… и я заполучу её, чего бы мне это ни стоило! — Ты такой самоуверенный, — она улыбнулась. Затем аккуратно сложила в левый карман платья записку и платок, а после медленно засунула руку в правый — и извлекла оттуда… ручку. Шариковую ручку. Бруно впился в неё взглядом, пытаясь понять, как такая простая и понятная вещь (металлическая, с чёрно-белым узором из ромбиков) может помочь детям выжить во внешнем мире. Тем временем Чокколата сделала ещё один небольшой шаг вперёд, внимательно глядя в пол, и оказалась прямо напротив мальчика. Даже Секко с интересом поддался вперёд. Но Бруно неотрывно смотрел на ручку, пока не различил, наконец, на металлическом корпусе гравировку — SPW и знакомую эмблему, похожую на колесо вагонетки. Никаких сомнений: это действительно ручка кого-то из Фонда. Бруно тут же протянул руку, чтобы схватить её. Он не знал наверняка, но чувствовал: Фонд Спидвагона может оказаться их единственным шансом на спасение в этом жестоком и странном мире, населённом демонами. <…> А затем Бруно услышал слова Чокколаты. Всего одна фраза, но она заставило его в шоке замереть и уставиться на Сестру. Она медленно, едва ли не по слогам, повторила только что сказанную фразу и даже добавила издевательским тоном: — …разве это не очевидно, доктор Ватсон? Ох, я думала, ты знал. Ручка выскользнула из её длинных белых пальцев, а Бруно только и успел, что заметить движение краем глаза. В следующий миг она, вращаясь, упала на пол… и провалилась сквозь него, оставив после себя лишь круги на мягкой, грязеобразной поверхности паркета. Бруно неосознанно метнулся следом, упал на колени и схватился за этот жидкий пол, в бесполезной попытке вернуть ручку. Но дерево застывало прямо у него в руках — и Бруно заметил, как с мерзкой улыбкой Секко оторвал руку от пола. Они всё подстроили! — Какая жалость, — с нескрываемым презрением процедила Чокколата, глядя на него сверху вниз. — Ты! — он задыхался от охвативших его чувств. Страх смешался с гневом, обидой и отчаянием, Бруно поднялся на ноги и стиснул кулаки, неосознанно призывая свой станд. Как Чокколата посмела?! Вывалить на него эту пугающую новость, а затем воспользоваться его состоянием и спрятать ручку! Зачем?! Она словно прочитала этот вопрос в его глазах. — Вы все умрёте здесь, глупые сопляки. Лучше не пытайтесь сбежать, а наслаждайтесь жизнью в этом славном Доме, пока ещё можете. — Как ты… как ты могла? — с трудом, но всё же проговорил Бруно. В этот самый миг здравого смысла в его сознании не осталось ни грамма — сильная обида не позволяла связно думать — и он просто бросился на неё, размахивая кулаками. А Чокколата, смеясь, отскочила к противоположной стене. — Уходим, Секко! Этому малышу надо остыть. — Да иди ты к чёрту! — успел выкрикнуть Бруно, прежде чем Сестра и Секко вместе провалились сквозь стену. Кулак Sticky Fingers врезался в доски, но всё, на что хватило его силы — одна-единственная молния, причём не сквозная, а лишь до следующей доски. Бруно ударил снова, понимая, впрочем, бесполезность своих действий. Применение станда изматывало, и всего после пары ударов он выдохся и рухнул на пол возле стены, пытаясь отдышаться. В коридоре раздался звон колокола — значит, до обеда всего пять минут. У Бруно не было выбора. Он поднялся и медленно поплёлся в столовую, размышляя, как расскажет друзьям, что Чокколата его провела.

***

/тем временем в коридоре — Чокколата [96754]/ — Есть ещё один способ почувствовать счастье, — пропела Сестра, ни к кому конкретно не обращаясь (разве что, к Секко, но он не в счёт), — это отобрать надежду у человека. Ввергнуть его в пучину отчаяния. И хорошенько посмеяться над ним, а ещё лучше — увидеть лицо, полное страдания. Она шла по коридору, стуча каблуками, и совершенно ни о чём не думала — всё ещё прокручивала в голове прекрасный вид потрясённого, сбитого с толку, шокированного, и затем — разозлённого Бруно. Как смешно расширились его глаза, когда она сказала про канистры с керосином! Как он тщетно пытался поймать ручку, хотя она буквально провалилась сквозь пол! Как он упал на колени и, как ей показалось, чуть не разревелся от отчаяния и досады!.. — Увлекательно, — вдруг раздался голос за спиной. — Очень интересно, правда. Сестра Чокколата и Секко одновременно обернулись — и встретились взглядом с Мамой. Она неподвижно стояла возле двери в кабинет, а её лицо выражало спокойствие и безмятежность. Сестра нервно сглотнула, ожидая выговора за странные (и совершенно точно не педагогические) размышления, но Мама сделала вид, что ничего особенного не услышала: — Всё утро тебя ищу, дорогая Сестра. И Мистер Секко здесь, замечательно, — Донателла приветливо им улыбнулась. Она выглядела как обычно: чёрное платье и белый фартук идеально выглажены, яркие волосы убраны в косу, и лишь косая чёлка падает на лицо, не закрывая, впрочем, глаза. В одной руке Мама держала пару учебников, а в другой — какой-то конверт. — Правда? Зачем вам меня искать, Мать Донателла? — притворно-удивлённым тоном спросила Чокколата, тревожно вцепившись в край своего платья. Улыбки Мамы — это не к добру. — Тебе пришло послание из штаба, — она протянула Сестре бумажный конверт, — машина уже ждёт у ворот. Дрожащими руками Сестра выхватила письмо и открыла, сломав печать. Что там может быть? И почему машина ждёт её у ворот? Чокколату охватила тревога и мандраж, она одновременно жаждала узнать ответ и боялась читать письмо. — Ну! — поторопил её Секко, явно желая, но не решаясь выхватить из рук Сестры злосчастную бумажку. Это его короткое, тявкающее «ну!» вывело её из транса, и Чокколата наконец вчиталась в ровные ряды строчек. Мать Донателла молча стояла рядом и наблюдала за ней, даже пропустила удар колокола, созывающего всех на обед. — Что… — глаза ещё раз пробежались по строчкам, — что?! Я стану Мамой?! Я стану… и Секко, ты едешь со мной! Я… — она подняла взгляд на Донателлу и вдруг подавилась воздухом. Она улыбалась. Тепло и безмятежно, словно действительно радовалась за Сестру, и это было так не похоже на Мать Донателлу, что Чокколата на секунду застыла, поражённая и испуганная этой улыбкой. И лишь спустя несколько долгих мгновений она взяла себя в руки, сделала судорожный вдох и всё же закончила фразу: — …я рада. Это то, о чём я мечтала. Г-говорите, машина уже ждёт? На неё вдруг напал страх неизвестности. Ни в письме, ни в словах Мамы она не заметила никакого подвоха, но её улыбка не вызывала доверия. Мягкий (а не приказной) тон настораживал. Мать Донателла разговаривала с ней словно с ребёнком. Секко подозрительно взглянул на Сестру снизу вверх: видимо, услышал тревогу в её голосе. Дёрнул за рукав, отвёл взгляд и спросил: — Мы идём? И Чокколата даже не смогла всерьёз на него разозлиться за глупые вопросы, только ответила растерянно: — Да, разумеется. Идём прямо сейчас, нельзя заставлять руководство ждать. Только заберём некоторые… вещи и чемодан. Да, чемодан.

***

/перед обедом, столовая — Наранча [20521] и остальные дети/ Стол был накрыт, дети сидели на своих местах и громко болтали. Им не терпелось приступить к еде, но взрослые задерживались, а без них начинать обед нельзя. — Эй, а где Бруно? — громко спросил Наранча, вскакивая из-за стола. Впрочем, его голос потонул в весёлом смехе над очередной шуткой Мисты. — Он сказал, что задержится, — мрачным тоном ответил Леоне, — сядь уже, Нара, не то от Мамы влетит. — А я её не боюсь! — и залез на скамейку с ногами. Сидящий напротив них Фуго бросил на Наранчу злобный взгляд, очевидно, означающий «я утоплю тебя в супе, если немедленно не слезешь оттуда». Наранча закатил глаза: — Да чё такого-то? В этот момент дверь в столовую распахнулась. Наранча, в ужасе вскрикнув, спрыгнул с лавочки и попытался спрятаться за широкой спиной Мисты, понимая, впрочем, что наказания ему не избежать… — О, вот и Бруно! Привет! Наранча открыл глаза и понял, что в столовую действительно зашёл Бруно, а не Мать Донателла, и облегчённо выдохнул. Триш, как обычно, прицепилась к старшему брату с обнимашками, Миста и Джорно помахали ему рукой, Фуго подвинулся, освобождая место, а Леоне наконец-то сделал лицо попроще. Даже Ризотто и его друзья поздоровались с Бруно — хотя младшие смотрели как-то настороженно и подозрительно шептались. Странно, ведь в последнее время вражда «банд» уже должна была сойти на нет из-за появления общего врага… Бруно завалили вопросами, едва он сел за стол, но он ответил довольно кратко: — Я снова встретился с Сестрой Чокколатой и заключил с ней сделку. Она обещала дать нечто, что поможет выжить во внешнем мире, но обманула меня, — он нервно закусил губу. Было видно, что Бруно непросто рассказывать о таком. — А я тебе говорил, — неожиданно за спинами компании нависла высокая тень — это Ризотто встал из-за соседнего стола и подошёл к ним, — что нужно быть осторожнее. И зря ты поверил Сестре. Бруно обернулся и мрачно на него покосился. — Без тебя знаю, Риз. — Просто констатация факта, — Ризотто пожал плечами. — Выходит, она не отдала ручку? Впрочем, не стоило и рассчитывать. Что там с сегодняшней миссией? Всё в силе? — Да, — его взгляд наконец приобрёл осмысленность, словно Бруно переключился с мыслей о произошедшем на настоящее время, — да, всё в силе. Сделаем это во время игры в догонялки. Ты проследишь за Мамой, а остальные… — Остальные всё знают, — заверил его Ризотто, а затем вернулся за свой стол так же внезапно, как и пришёл. Бруно повернулся обратно к друзьям, собираясь напомнить им о плане, но неожиданно его отвлёк Джорно: — Бруно, с тобой точно всё в порядке? Мне показалось, или твоё ухо выглядит странно? Этот вопрос привлёк к Бруно ещё больше внимания, и он тяжело вздохнул, собираясь с силами, чтобы всё объяснить — но в этот момент дверь снова распахнулась и вошла Мать Донателла. — Прошу прощения за опоздание, мои дорогие дети, — произнесла она в наступившей тишине. — Я задержалась, потому что провожала нашу любимую Сестру Чокколату и Мистера Секко. К сожалению, они уехали из нашего чудесного Дома… Младшие дети тут же подняли грустный и возмущённый гвалт. Больше всех ныли Лори, Фай и Доппио, а другие ребята (в частности, Мелла и Гьяччо), наоборот, в открытую радовались исчезновению настырной Сестры. Но вот старших детей это событие, наоборот, скорее насторожило. Во время обеда они тревожно переглядывались: каждый размышлял о том, что и почему случилось с Чокколатой. Но, разумеется, правда оказалась страшнее любой из возможных догадок.

***

/тем временем на тропинке по пути к Воротам — Секко [54954]/ Секко едва ли не подпрыгивал от нетерпения и откровенно не понимал, почему нервничает Сестра. Всё ведь так удачно сложилось. Мама сама отдала им письмо, предложила собраться, и они всё успели, даже достать запечатанную в полу ручку! Секко был рад. Сестра всегда говорила, что нет ничего лучше, чем если она станет Мамой. Так почему же она идёт сейчас и трясётся как осиновый лист? Честное слово, Секко уже начало казаться, что он чувствует через землю исходящие от неё вибрации. У них под ногами вилась узкая, но хорошо протоптанная тропинка. Секко отлично её помнил ещё со времён их с Чокколатой детства в этом Приюте. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не начать подпрыгивать на месте. Они шли слишком медленно, и высокие кирпичные ворота, кажется, вообще не приближались к ним (а может и вовсе отдалялись). — Секко, — резко бросила Сестра, не поворачиваясь в его сторону, — я слышу, как ты топчешь и прыгаешь, прекрати! И чего дышишь часто, как собака?! Секко мгновенно захлопнул рот. Как собака? Он правда дышит как собака? Но как дышат собаки? Откуда Чокколате это знать? — Куда ты дел ручку? — чуть тише (но всё так же нервно) спросила она. — Прости, — по привычке пискнул Секко и принялся рыться в карманах. Он был совершенно уверен, что положил ручку в правый боковой! Но где же она? Сестра бросила на него злобный взгляд и пригрозила, что разъест его мозги с помощью Green Day, если он не поторопится. Секко поторопился и нашёл ручку как раз в тот момент, когда они почти подошли к воротам. — Молодец. Идиот! — прошипела Сестра, выхватывая безделушку из его рук, — ты чёртов придурок. Ещё быстрее не мог, а? Хрен тебе, а не сахарок сегодня. Она несколько истерично рассмеялась, пока Секко обиженно дул губы, размышляя о том, что лишать его сахарка за обычную нерасторопность — слишком жестоко даже для Чокколаты. Тем временем Сестра размахнулась и со злостью зашвырнула ручку в кусты. — Подавитесь, тупые детишки, — она с ненавистью посмотрела на Дом, — вы тоже здесь сдохните, понятно вам?! Идите все к чёрту… — Тоже? — удивлённо пискнул Секко, не успев даже сообразить, что произнёс это вслух. Пусть рациональная часть его интеллекта безнадёжно отстала в развитии, зато эмпатия и скорость реакции никогда его не подводили. Он начинал догадываться о сути происходящего. Но Сестра ничего не ответила, даже не разозлилась на него. Они наконец сделали последние несколько шагов под свод ворот, и решётка медленно опустилась за их спинами. Из темноты вышла согнутая вдвое низкорослая фигура, опирающаяся на крюку. Старая и дряблая, с обвисшей кожей на лице, она не выглядела опасной — но то был всего лишь обманчивый образ. Содрогнувшись от ужаса, Секко узнал Бабушку.

***

/то же самое, но с точки зрения Чокколаты [96754]/ С каждым шагом Чокколата всё отчётливей осознавала: дело дрянь. Мать Донателла решила их убить. Неизвестно, как и каким образом это произойдёт, важно одно — ей, Сестре Чокколате, уже никак не вывернуть исход сражения в свою пользу. Она проиграла. Шах и мат. Чёрная королева ликует, рубя голову с плеч, а Чокколата в истерике выбрасывает ручку прочь — чтобы она не досталась никому, раз уж они с Секко проиграли. — Вы тоже здесь сдохните… все вы… — забывшись, она шёпотом повторяла эту фразу снова и снова, даже когда вошла под свод ворот. Решётка опустилась, словно занавес. Чокколата всегда считала жизнь и смерть лишь забавной игрой, и она обожала смотреть представления. С тех пор как однажды, в шесть лет, она случайно увидела смерть одного из своих названных братьев, она приходила смотреть на этот спектакль раз в два месяца, всегда оставаясь незамеченной. Чокколата жадно впивалась взглядом в лица, стараясь не упустить миг, когда гримаса ужаса сменится на восковую маску блаженного забвения. Момент, когда распускался кроваво-алый цветок Гупны, нравился ей больше всего. Когда в двенадцать лет её привели под каменный свод ворот, Чокколата была готова. Она и сейчас готова: Green Day ещё по дороге сюда начал распространять свои ядовитые споры, и они, скорее всего, уже добрались до Дома. Скоро от драгоценных деток Матери Донателлы не останется даже косточек…

***

/тем временем в Приюте — Джорно [00016]/ Джорно кожей чувствовал, что происходит нечто странное, и не мог заставить себя проглотить хоть кусочек. К сожалению, Мама запрещала уходить из-за стола раньше времени, и поэтому он просто сидел, разглядывая до боли знакомый интерьер. Сквозь громадные окна снаружи в зал падали косые лучи света. В них отчётливо виднелись частицы пыли… Пыли? Джорно присмотрелся внимательней и понял, что от пола к потолку медленно поднимается зеленоватый туман, тускло сияя в лучах солнца. Его мозг тут же начал выстраивать безумные предположения, а сердце забилось быстрее, отрабатывая рефлекс «бей или беги»… Неожиданно Мама заговорила, привлекая к себе внимание детей: — А сейчас мы сыграем в игру. Называется «Морская фигура замри». Я считаю — раз — и вы все замираете, идёт? Кто продержится дольше всех, получит от меня что-то вкусненькое на десерт. Готовы? Начали. Она и сама замерла, словно статуя, с мёртвой улыбкой на лице. Удивительно, но дети, все как один, её послушались, и застыли в нелепых позах — кто-то даже не донёс ложку до рта. Джорно тоже сидел, не шевелясь, и со страхом наблюдал, как туман поднимается всё выше. Он вспомнил одну из прочитанных энциклопедий и понял, что зелёные частицы в воздухе вполне могут быть микроскопическими спорами плесени. Джорно в отчаянии посмотрел на Бруно. Но старший мальчик не заметил его взгляда: он следил за Мамой. А Мать Донателла улыбалась мёртвой улыбкой и смотрела на часы.

***

/в то же время у ворот — Чокколата [96754]/ — У меня есть доказательства! — громче, чем следовало, заявила Сестра, и поспешно достала из кармана платья окровавленный платок. — Вот! Чип! Они достали микрочип! Эти дети пытались сбежать, я говорила вам правду! — Да, — неловко вякнул Секко, с опаской и тревогой глядя куда-то за спину Бабушки. — Да-да, это правда. — Кроме того, Мать Донателла подкупила акушерок, чтобы воспитывать собственных детей! Это недопустимо, вы ведь сами говорили! Но Триш и Доппио её родные дети, она специально это подстроила! Чокколата развернула записку, написанную слегка корявым детским почерком. Она догадывалась, что со стороны её обвинения звучат истерично и надуманно, но ничего не могла с собой поделать. Перед лицом Бабушки вся её уверенность (которой итак было не очень-то много) совсем испарилась. Между тем старуха, одетая во всё чёрная, до сих пор молчала и улыбалась беззубой улыбкой. Словно не ей через минуту (секунду) выносить смертельный приговор. — Я-я… — Чокколата на секунду задумалась, о том, а стоит ли ей разыгрывать свой последний козырь, но подозрительный красный блеск в тени коридора подтолкнул её к отчаянному шагу: — У меня в руках их жизни. Навредите мне… если… если вы навредите м-мне, я их убью! Клянусь, я их всех убью! — В последнее время развелось слишком много стендюзеров, — наконец произнесла Бабушка своим скрипучим голосом. Чокколата буквально слышала в её интонациях кровожадный смех. — Ты зря наговариваешь на Донну, деточка. Она прекрасно справляется со своей работой. Сам мистер Джостар отметил её заслуги. Донателла — лучшая из лучших… — Нет! — вскрикнула Чокколата. Из-за спины Бабушки медленно выдвинулась громадная чёрная тень, и тут даже Секко понял, к чему клонится разговор: — Вы сговорились! Обманули меня! Секко! Секко… беги… Но — поздно. Через несколько секунд всё было кончено: алый цветок впился в плоть, высасывая все соки, а зелёный туман над Домом развеялся, словно его никогда и не было.

***

/чуть позже — Донателла [89678]/ Гупна — очень удобный способ убийства, ведь она практически не оставляет следов. Никаких луж крови повсюду, максимум — паря пятнышек, что не могло не радовать Донателлу. Она любила чистоту. Когда демоны забрали тела, они с Бабушкой остались вдвоём под тяжёлым кирпичным сводом. Донателла догадывалась, что предстоящий разговор будет не самым приятным (всё же, она облажалась, когда позволила Сестре выведать информацию про Триш и Доппио, а также раскрыть маленький детский заговор), но её начальница лишь брезгливо поморщилась: — Эта девка совсем обнаглела. Письмо мистеру Джостару, ишь она чего удумала! Отвлекать Господина из-за пары непослушных недоносков! И ты тоже хороша, Донночка. Не такого я ожидала от самой молодой и амбициозной Мамочки, ох, не такого… Знаешь, если бы эта твоя Чокколата успела отправить письмо мистеру Джостару… или, не дай Единый, навредила бы скоту… ты тоже не ушла бы отсюда живой, знаешь ли, — закончив тираду, Бабушка раздражённо сунула ей в руки конверт, найденный в вещах Сестры Чокколаты. — Я так не думаю, — негромко возразила Донателла, заслужив тем самым озадаченный взгляд старой карги. Кажется, Бабушка забыла, с кем имеет дело. — У меня всё под контролем. — Хочешь сказать, и завтра тоже всё пройдёт по плану? — ехидно переспросила Бабушка. — Напомнить тебе твои же слова, Донна? Вчера во время доклада ты утверждала, что кроме этой больной девки, Чокколаты, никто не контролирует скот. Что ты вообще можешь, дорогуша? Знаешь, я никогда прежде не сомневалась в решениях Господина, но по поводу тебя… Донна, скажи, чем ты вообще занималась эти две недели, пока маленькие наглые сволочи строили козни? Донателла прекрасно знала, что перебивать старую каргу — себе дороже, а потому выслушала всю тираду до конца, даже бровью не повела. Хотя сдержать эмоции на сей раз было сложнее, чем обычно: уж больно комично Дорогая Бабушка морщилась от ярости и плевалась слюнями. И почему мистер Джостар всё ещё держит при себе эту дрянь? Вероятно, старушенцию уже даже на корм низших демонов не пустить — настолько прогнила изнутри. Только для сидения в штабе и заполнения бумажек она и подходит. Ах да, и для облизывания задницы их Господина в каждой второй фразе. Но с этим, честно говоря, и Донателла бы прекрасно справилась. И на что старушенция злилась сейчас? Вряд ли её действительно так уж волновали внутренние дела Фермы. Нет, скорее, Бабушка беспокоилась за свой титул. Она уступала Донателле во всем, начиная харизмой и возрастом и заканчивая умением держать себя в руках. В конце концов, в свои тридцать один год Донателла уже поднялась до статуса Мамы, её ферма производила лучший товар, а сама она получала всё, что хотела. И в её Доме всё было под контролем, что бы там ни говорила старая карга. — Чем я занималась? — переспросила Донателла. Она говорила вежливо и хладнокровно, подчёркивая тем самым свои отличия от старой брюзги. — С помощью своего осведомителя и Сестры Чокколаты я собирала информацию. Скот на Четвёртой Ферме полностью под моим контролем, можешь не сомневаться во мне, Бабушка. Я вырастила этих детей, и я знаю все их слабые места. Моя стратегия заключается не в том, чтобы устранять мелкие проблемы, вроде связанных из простыней веревок или украденных с кухни ножей. Сегодня я нанесу всего один удар, и скот снова станет безоружен. А что касается мистера Джостара — через месяц я сделаю то, что обещала ему. — И что, даже рука не дрогнет? — ехидно переспросила Бабушка, явно не впечатлённая речью Донателлы. — Убьёшь собственного ребёнка без зазрений совести? — Я — не ты, дорогая Бабушка, — прошипела Донателла. Лицо старухи исказилось от злости. — Для меня так называемое кровное родство никогда не станет препятствием. И уж тем более эта маленькая паршивая овечка Триш не помешает мне исполнить волю Господина. Как и обещала, я прослежу, чтобы её способности никогда не пробудились в полной мере — вот и всё. Совесть здесь абсолютно ни при чём.