selena gomez — perfect
Весь месяц после я, на самом-то деле, ощущаю себя виноватым — но позже, не сразу после того, как покидаю кафе с целью приятно провести время с парнем, с которым едва ли заговорю, потому что когда я делаю это, мне абсолютно нормально. Ни с кем не встречаюсь, никому ничем не обязан и мне абсолютно комфортно жить тем самым ритмом, который я сам себе задал: никаких отношений с парнями, потому что не вижу смысла пытаться во что-то такое, что по итогу стопроцентно уйдёт в тупик, и тратить чьё-нибудь время для меня в мои двадцать кажется чертовски бессмысленным. К отношениям с девушкой я тоже совсем не готов: не хочу до встречи с той самой, которую увижу вдруг неожиданно, и осознаю, что это — та самая. И мне от себя самого не противно. Первые пару недель, пока амбре очередного романа на вечер не вытирается с моей кожи временем и бесконечной учёбой, где я постоянно вижу его. Тэхён об этом со мной не заговаривает, не говорит и Юнги — чёрт его знает, что хён рассказал обо мне своему младшему брату после того, как я вышел, но это определённо работает, потому что мой новый знакомый не переходит границ. Не спрашивает. Не интересуется. Не осуждает и не укоряет в том, что мне пришлось их так быстро покинуть — о последнем я с ним заговариваю, когда мы вдвоём сталкиваемся у дверей кабинета, где у Юнги музлитература проходит, и в немом ожидании замираем, ожидая того, кто нас связывает. Тэхён долго молчит после приветствия, а я не люблю, когда так происходит. Так — это когда молчание совсем не уютное, не разделяется между двумя, а немного неловкое, как будто вам хочется друг с другом поговорить, но вы совершенно не знаете, с чего бы начать. Поэтому, возможно, я какое-то время просто рассматриваю: профиль у него уж больно красивый, футболка отглаженная, и даже мягкие хлопковые штаны кофейного цвета, мать вашу, со стрелками. А ещё у него педикюр без покрытия: это я замечаю, опустив взгляд на его просторные сланцы. Но есть нюанс, который озвучиваю: — Тебя из аудиторий не выгоняют за обувь? — Я очень сильно натёр кроссовками правую ногу, — виновато мне в ответ улыбается, пожимая плечами и прижимая к груди партитуры, — приходится это всем объяснять, так что нет, не выгоняют. — Ясно, — и опять замолкаем: до конца пары Юнги ещё пятнадцать минут, в коридорах всё совсем стихло, потому что в этом крыле нет практических комнат, и мы тут одни — ковыряю линолеум носком кроссовка в неловкости, а у самого на языке всякое вертится, рискуя остаться невыраженным. Но молчание раздражает сильнее, так что: — Прости. — А?.. — Тэхён, повернув в мою сторону голову, смотрит на меня с недоумением. — За что, Чонгук? — Ну, за то, что я тогда быстро свалил из кафе. — О, нет, всё в порядке, — и смеётся несколько нервно. — Даже не переживай по этому поводу, потому что я всё понимаю. — Тоже любитель? — чего — не уточняю, но и без того всем всё ясно: а он же внезапно краснеет, и я замечаю — тёмный румянец красиво затапливает смуглые скулы, глаза блестят несколько нервно и чертовски неловко. Совсем так же неловко, как я вдруг неожиданно думаю, что мне нравится эта реакция. — Нет, я... — глазами бегает по коридору, словно надеясь, что кто-то убережёт его от разговора, но нас здесь всё ещё двое, и всё это так глупо чувствуется, что не могу сдержать смешка с ноткой невроза. Тэхён же это расценивает как-то по-своему: вскидывается, упирается глазами в проклятую дверь, за которой скрывается его старший брат, и неожиданно громко мне говорит: — В том смысле, что, да, я люблю секс, но не... — резко тушуется и взгляд исподлобья: — ...не такой. — О, — действительно «о», потому что олень ты, Чонгук, да ещё и бестактный, раз продолжаешь этот абсурд: — Ты типа... из тех, кто лишь по любви? — на этом вопросе Тэхён до корней волос вспыхивает с неловкой улыбкой, и, чёрт возьми, внутри меня вновь что-то до страшного двигается. Прямо там, в грудной клетке, сходит с пазов, начиная быстро-быстро стучать. Мне так нравится, когда он улыбается в принципе, но когда из-за меня — особенно сильно. Почему мне это нравится? Ответить мне он не успевает: двери распахиваются, выпуская наружу усталых студентов, среди которых, конечно, и хён — берёт нас за шкирки, как каких-то щенят, и тащит в сторону от общего потока людей, вздыхая тяжело-тяжело. А затем говорит: — Я хочу выпить сегодня, — и я почему-то поддерживаю его в этом решении, даже не ведая, что это может закончиться как-то не так. Но это заканчивается. Где-то там, затерявшись в душном сентябрьском вечере спустя несколько недель после знакомства, когда мы втроём заваливаемся в новую квартиру Тэхёна, шумно грохоча пакетами с пивом, и проводим весь вечер в гостиной, распахнув окна настежь. Она больше, чем предыдущая, и расположена намного удобнее, чем была расположена прежняя. А ещё в ней целых две комнаты, и он объясняет, что здесь звукоизоляция лучше, так что распевки не помешают соседям. И с этой минуты об учёбе больше не думается, о том, что у меня сердце с рельс сходит каждый истерзанный раз, когда он смеётся особенно весело — тоже, но он так красив, говорит во мне алкоголь. Шепчет на ухо демоном, подстрекая узнать его лучше, коснуться хоть как-то, и я, конечно же, не посмел бы воспользоваться его состоянием, когда дело касается секса. Я вообще не хочу допускать подобных ошибок, ведь Тэхён... не такой. Не такой, как другие. И душа к нему лежит по-особенному, будто плавно идёт по накатанной по дороге из мягкого шёлка. Но что-то случается, когда Юнги уходит туда, на балкон — поговорить по телефону и покурить, и мы остаёмся в гостиной вдвоём, а в комнате становится до невыносимого душно. — Я не из тех, кто всегда по любви, — у него по виску — капелька пота, а ресницы до невыносимого длинные: я замечаю, когда опускает глаза. — Но мне бы хотелось, чтобы секс что-нибудь значил, — нервничает: хрустит банка, зажатая в пальцах. — И мне бы... хотелось узнать тебя лучше. Можно мне?..Тебе сейчас можно всё.
Это то, что мне думается. Но вслух говорю совершенно иное: — Узнать меня лучше? — Да, — и улыбается очень смущённо. — Дружить с тобой. Коммуницировать. — Так мы и так с тобой дружим, разве не так? — я всё понимаю: у него в Сеуле слишком мало знакомых, с которыми можно было бы провести время вместе, и поэтому он так ко мне тянется. Множество точек пересечения у векторов жизней, есть общий знакомый, с которым всегда есть, когда и где затусить. Да и не вижу смысла отказываться: парень Тэхён очень приятный, пусть мои реакции на него меня чертовски пугают. — Нет, мы приятельствуем, — объясняет он мне, неловко плечом поведя, — а мне бы хотелось дружить. — А разница в чём? — В том, что твой лучший друг — это мой брат, и именно он является тем самым звеном, которое нас с тобой связывает. А мне бы так не хотелось. Было бы здорово общаться просто друг с другом. Без третьих лиц. Это он своего старшего брата назвал третьим лицом?.. Хмурюсь: понимаю и не понимаю одновременно, рассудок немного плывёт от количества выпитого, а потому не читаю реакций — ожидания в тёмных глазах пока тоже не замечаю. Это потом уже, после, я хорошо научусь его различать и читать молчаливое: «Я хочу, чтобы ты что-нибудь сделал со мной», но а пока... не понимаю. Но очень стараюсь. — Ты хочешь выкинуть Юнги из нашей дружбы? — звучу немного растеряно. — Что? — удивляется. — Нет, конечно же, нет. Я говорю о том, что мне хочется иногда писать тебе просто так и общаться с тобой. Без Юнги в виде повода, — он всегда был таким откровенным или это всё алкоголь? — Ты спокойно можешь писать мне просто так, Тэхён, — говорю ему, улыбаясь. Наверняка до ужаса глупо, наверняка до ужаса пьяно, но стараюсь от сердца и искренне, потому что действительно чувствую себя до невозможности радостным из-за того, что ловлю его радиоволны своими и мы попадаем на общую станцию: нам хочется общаться друг с другом. — Я только рад буду! — Серьёзно?.. — и рот приоткрывается чуточку и в форме буквы «о» изгибаются губы. Я залипаю ровно настолько, что понимается: нужно прощаться, потому что с меня алкоголя на сегодня достаточно. — Да, серьёзно. В любое время пиши, отвечу, как только смогу, — и тяжело поднимаюсь, глядя в сторону балконной двери с надеждой на то, что Тэхён провожать меня пойдёт не один, но Юнги там, за стеклом, слишком яростно ведёт разговор, слишком отчаянно жестикулирует с зажатой сигаретой в руке, что отвлекать его явно не стоит. — Проводишь меня? — Да, провожу, — улыбаясь солнечно-солнечно, отвечает он мне, выходя следом в тот самый небольшой коридор, сейчас в полумрак закутанный из-за того, что верхний свет здесь никто включить не додумался. Меня немного шатает — действительно слегка перебрал, — но хватает сноровки переступить через кроссовки Юнги и начать обуваться, пока Тэхён привалившись плечом к стене, наблюдает за мной, не заговаривая. И это совсем не неловко, просто сейчас мне отчаянно хочется поскорее сбежать от него, чтобы он не смотрел. Или, напротив, не хочется, чтобы он смотрел так всегда и лишь на меня. Жаль, что сбежать от своей головы невозможно. Но я обязательно спишу это на алкоголь поутру, как и всё, что случится уже через секунду после того, как я разогнусь, а он сделает шаг для того, чтобы закрыть за мной дверь. Тэхён спотыкается о кроссовки Юнги. А я, как в дурацком кино, его резко подхватываю, и в полумраке наши лица так близко, что я чувствую его дыхание у себя на губах: оно слегка отдаёт пивной кислинкой и мятной жвачкой, которую он жевал перед тем, как открыть крайнюю банку. А дальше — шёпотом в уши, но гонгом по мозгу, выстрелом в сердце: — Чонгук, можно мне?.. И я произношу то, что вертелось у меня в голове половину этого проклятого вечера: — Тебе сейчас можно всё. В момент, когда он прижимается губами к моим, я не думаю. Ни о том, что у меня слишком быстро колотится птицей изнутри грудной клетки; ни о том, что, возможно, совершаю ошибку, которую на авось с ним не спишешь; ни даже о том, что мне, быть может, стоит бежать от него, как от лесного пожара, потому что он точно разрушит всё то, что я строил так кропотливо все эти годы, проломив одной улыбкой-ударом все возведённые стены, доказав мне, что это всего лишь дешёвый гипсокартон. Я не могу думать, когда он целует меня — у меня всё разом отказывает, когда я ощущаю то, как он немного прерывисто дышит, чувствую ласку языка к языку. Коснувшись груди, сминаю футболку белого цвета, чтобы кожей уловить его частоту сердечного импульса, потянуть на себя, углубить. Мне в эту минуту так понравилось с ним целоваться, чёрт побери, что когда он отстраняется, я невольно тянусь к нему вновь и не хочу уходить. И продолжения из категории более крупных и влажных, мне не хочется тоже: всё, в чём неожиданно остро нуждаюсь — так это лишь в том, чтобы он продолжал меня целовать в коридоре, пока Юнги где-то там на балконе ругается по телефону и курит одну за другой. — Доброй ночи, Чонгук, — его голос хрипловатый и низкий, в нём отчётливо проступает улыбка, а я взбудоражен и дышу слишком часто, словно вмиг протрезвевший от пива и вновь опьянённый, но только уже человеком. У меня губы от его губ в огне, а сердце словно оплавилось куском глупой безрассудной железки, и все мысли в совершенном отказе: хочу шаг сделать ближе, но не решаюсь в последний момент. — Был рад с тобой подружиться, Тэхён, — нервно смеюсь и слышу точно те же нотки в ответ. Всё же мы оба слишком пьяны для того, чтобы думать. И слишком пьяны для того, чтоб не обдумывать после, когда дверь за мной закрывается, оставляя в гулком подъездном пространстве с одной назойливой мухой, что не перестаёт жужжатьЧто же ты натворил, Чон Чонгук?
Ты в глаза его брата как смотреть собираешься?
А ему в глаза — как?
Ты ведь не хочешь, чтобы он стал одним из многих других. Ты его даже не хочешь так, как хочешь других.
Тогда почему ты разрешил ему поцеловать себя? Вдруг для него это будет что-то да значить?
Ведь ты не гей, Чон Чонгук. Ты с парнями ничего серьёзного себе никогда ни за что не позволишь, так почему бредёшь домой, словно в тумане, ощущая острую нехватку присутствия, а после — лежишь на кровати, не удосужившись даже скинуть ветровку, и просто смотришь в потолок пустыми глазами? — Что не так? — раздаётся от двери, а за ней — два больших глаза. Те самые, которые на меня теперь всегда только с добром и поддержкой, но я слишком холерик, слишком подавлен и запутан в себе, чтобы не рявкнуть: — Отвали, Чонвон, не сейчас, — но он неплохо научился справляться со мной для того, чтобы зайти в комнату после этих злых слов, поморщиться, почувствовав запах спиртного, и, подойдя, стянуть с меня чёртову лёгкую куртку. — Что не так? — повторяет, подтягивая стул на колёсиках к кровати поближе. А я на него не смотрю: что вообще может понимать малолетка? Ему, вообще-то, только шестнадцать исполнилось, пусть много на себя не берёт. Даже я в свои двадцать не могу понять ни хрена, ему-то куда... — Последний раз ты лежал вот так вот, пластом, когда тебя бросил твой бывший. — Он меня не бросал, — отзываюсь в попытках найти на потолке все ответы на вопросы о Млечном Пути. Но ничего, кроме навеса белого цвета, не нахожу, зато вспоминаю цвет футболки Тэхёна, и мне становится в тридцать раз гаже. — А что тогда сделал? — Открыл глаза на действительность. — Тогда что за действительность довела тебя до того, что ты сейчас лежишь на кровати и стараешься не зареветь? — Я не... — и чувствую: катится. Из уголка правого глаза, щиплет и в левом за секунду до того, как сорваться вниз по щеке и с другой стороны, оставив по страшной дорожке на обоих висках и раствориться где-то в районе подушки. Чонвон только вздыхает, покачав головой. — Тебя снова бросили? — Я не... — пытаюсь опять отрицать, но позорно шмыгаю носом. Но, взяв себя в руки, нахожу силы закончить: — Я ни с кем не встречался, чтобы меня кто-то мог бросить. — Тогда делаю логический вывод, — хмыкает братец. — Ты снова влюбился, хён, да?Да?
— Я не... — да что заладил-то! — ударяю кулаком по матрасу и резко сажусь, чтобы посмотреть на него мрачно и злобно. — Я не влюбляюсь в парней, Чонвон, ты забыл? — Ах, точно, как я мог подумать такое, Чонгук, извини! — прикрыв рот ладонью, саркастично он мне отвечает, но эту выходку я ему даже спускаю. Сверлю взглядом теперь уже не потолок вовсе, а стену напротив — там, где притаилась книжная полка, и мне требуется слишком долгие пару минут, чтобы он не укрепился в том, что сам каким-то образом решил для себя. Наверняка решил, что я в Тэхёна влюбился. А я не влюбился... — Я просто напуган. — Чем именно, хён? — со вздохом интересуется мой младший брат, садясь рядом со мной на кровать. Ему только шестнадцать, разве в шестнадцать люди умеют быть такими участливыми? Добрыми? Мудрыми и понимающими? — Тем, что поцеловал того парня, которого целовать мне было запрещено, — глухо роняю в полумрак собственной спальни. — С каких пор ты переживаешь из-за того, что поцеловал какого-то парня? — и хмыкает: — Ты ведь даже не влюбился в него, сам сказал. — Потому что он не такой, как другие. У него радиоволны особенные, смех другой, ни на чей не похожий, душа золотая и он абсолютно другой, понимаешь? В нём всё не такое. Ни на кого не похожее. Он удивительный, и именно поэтому мне нельзя было с ним целоваться, — я задыхаюсь, мне физически больно это всё признавать. — С ним так нельзя. Он из тех, с кем можно только состариться. Мой врачеватель того клубка ниток, что я именую душой, на меня вновь смотрит с сочувствием. Так могут смотреть на щенка, который оказался на улице и которого нельзя взять домой, или же на ребёнка из дома малютки, который надеется на то, что когда-нибудь и он семью обретёт. А ещё, вот, на очень глупого старшего брата, который боится своих же эмоций и страшится ответственности за всё то, что чудил. — Ты влюбился в этого парня, Чонгук, — говорит очень мягко, нежно касаясь моей щеки пальцем, чтобы утереть очередную слезу. — Однозначно влюбился. — Мне нельзя влюбляться в парней, — шепчу тихо-тихо, всё ещё не в силах на него посмотреть. — А в этого, как и сказал, запрещено. — Почему же? — Это младший брат моего лучшего друга, — ставлю крест на себе. На ситуации. На Ким Тэхёне — в особенности, зарывая в землю всё то, что испытывал в тот самый момент, когда с ним целовался в темноте коридора. Это младший брат моего лучшего друга. — Дерьмо, — говорит мне мой собственный. — Дерьмо, — не могу я с ним не согласиться. И не могу не расплакаться в сто крат сильнее, когда Чонвон из моей спальни выходит. От страха. Чего именно я боюсь в эту минуту — последствий или собственных чувств — я не знаю. Но выбираю. Быть может, неправильно. Быть может, совсем отвратительно, но я выбираю жить дальше так, будто ничего между нами с Тэхёном и не было. Потому что уверен: повтора не будет.