Радиоволны

      sia – fire meet gasoline

      Когда-то я читал множество книг. Каждая из них была о своём: безделье и глупости; честности, искренности; войне и удаче — авторы десятков чернильных сердец, которые я кропотливо держал на полке в собственной спальне, расписывали свою гениальность множеством потрясающих способов и каждая из них не была на другую похожей. Ну, по крайней мере, мне так казалось до тех самых пор, пока я не вступил в новую эру собственного существования — ту, которая началась после знакомства с Тэхёном. Она настолько изменила всю мою суть, перевернув в привычном мироукладе всё с ног на голову, что, возможно, я по сей день стараюсь где-нибудь нажать на злосчастную паузу, чтоб отдышаться.        Спойлер: сейчас у меня не выходит. Давным-давно не выходит, на самом-то деле, но тогда, как мне казалось, в моих руках был весь мир, а я мог крутить его так, как захочу — и, перевернув его, словно деталь кубика Рубика, я открыл для себя столько неизведанных граней, о которых даже не мог и помыслить до этого.        А ещё я начал наблюдать схожесть почти во всех книгах, что когда-либо читал: в каждой из них чувство любви настигало героя внезапно, как с головой — в ледяной омут, путая карты или, напротив, подпитывая для совершения немыслимых подвигов, но каждый из них отдавался ей так, как отдавался всему, что когда-либо делал. И у меня... не было так.        Спустя уже лишь только месяц после общения Тэхён вошёл в мою жизнь мягко, будто плотным, неразрывным швом стягивая моё не самое приятное прошлое с будущим, о котором я грезил и в котором я был на сто процентов уверен, но он не делал это пугающе — эффекта внезапности не было, было только жидкое золото, которое я видел в его карих глазах, когда солнце гладило его по лицу, и интонации тихого, низкого голоса, который тёплым какао заливался мне в душу, согревая изнутри рёбра и чертовски пугая.        Я ведь его очень сильно боялся, как только заметил, что замечаю. Сижу в столовой консерватории, а взглядом мажу по залу, невпопад кивая Юнги; иду по коридорам, а сам — воплощение слуха, потому что надеюсь услышать. Что именно, не знаю и сам — может быть, тот самый смех, который мне чертовски приятен, и в свои двадцать я чертовски незрелый, чтоб распознать все звонки вовремя и сбежать, поджав хвост. Ужасно самонадеян: мне по плечу горы, моря по колено, я — тот самый главный герой любой книги из тех, что хранятся на полках у меня в комнате дома.        Не чувствую. Не понимаю. Незнаком с ощущением неминуемо грядущего шторма, что скуёт меня, словно цепями, и обречёт на вечные муки.        Но я правда стараюсь держать всё под контролем, пусть наша первая встреча после случившегося спустя всего пару дней становится немного неловкой, и я не могу поймать его взгляд.        Но мы об этом не говорим, и я считаю, что всё в абсолютном порядке. Что я сам в порядке: спустя примерно неделю наше общение возвращается в ту колею, какая была утоптана до того поцелуя, и Юнги ни словом, ни делом не даёт мне понять, что он о чём-то догадывается. А когда ты один на один со своими эмоциями, которые не очень-то и подпитываются, то всегда можешь держать их в узде. Так мне навязчиво думается, где навязываю, в общем-то, только я сам.        В те дни мне не ведается, что я главный герой вовсе не книги, а легенды времён Древней Греции, и что не Чон Чонгук я никакой вовсе, а самый что ни на есть прибитый к скале Прометей.        Просто ловлю себя за тем, что всё равно бесконечно и иррационально ищу. А стоит найти — так полный дурак и всегда чертовски неловкий, когда он мне улыбается. Говорю всякие глупости, например:        — Ты что, хочешь стать певцом в будущем? — задаю этот вопрос студенту отделения академического вокала, когда сидим после пар в парке на лавке, потому что Юнги очень устал и ему лениво тащиться домой. Тэхён к нему очень привязан — невооружённым взглядом заметно — и старается быть рядом почаще, а я, в свою очередь, стараюсь быть почаще рядом с Тэхёном, не думая, что это значит. Мне нравится то, как я живу: не задумываюсь даже о том, чтобы завести отношения, хён меня даже как-то повесой назвал, а потом, хмыкнув, ещё и ярлык Дон Жуана повесил, но мне всё равно.        Отчасти я этим... даже горжусь? Почему-то в двадцать отчаянно кажется, что если я пересплю с доброй половиной Сеула, то я буду крутым. Нагулявшимся. Опытным. Готовым к тому, чтобы когда-нибудь таки жениться и жить на поводке института семьи. Доказать отцу, матери, себе самому, что...        — Нет, архитектором, — Тэхён смотрит слишком серьёзно, даже несколько хмурится, и это выбивает меня из колеи. Диссонанс в голове.       — А на академ тогда зачем поступил? — моргаю медленно-медленно, а Юнги вдруг взрывается хохотом: откидывается затылком на спинку скамейки и совершенно беззастенчиво ржёт, вгоняя меня в сильный ступор. А потом и волной смущения резко накатывает, потому что Тэхён тоже начинает негромко смеяться в свой смуглый кулак перед тем, как, вздохнув, мне ответить:        — Конечно, Чонгук, я хочу стать певцом. Если бы я хотел стать архитектором, то в консерваторию бы не поступил, верно ведь?        Верно.        Дурацки краснею.        Юнги продолжает смеяться. Его двоюродный брат же мне улыбается, а потом неожиданно спрашивает, и по взгляду мне не удаётся ничего разгадать:        — Ты вчера был на свидании, да? Видел тебя с бальником в одном из кафе в центре города.        — Я не хожу на свидания, — это им не было. Мы просто зашли выпить кофе, потому что в ближайшем мотеле кончилось место, но один из номеров должен был освободиться через сорок минут. Врать смысла не вижу, но делиться подробностями кажется мне несколько странным, однако на лице у Тэхёна проступает очевидный вопрос, поэтому говорю правду такой, какой она и является. Возможно, рублю с плеча даже, но не могу по-другому. Фитиль. Страстный, прямолинейный, до абсурдного честный холерик.        — Ясно, — это то, что он мне говорит, а спустя уже пятнадцать минут извиняется и отправляется на доп по вокалу, попрощавшись с нами обоими.        Красивый на фоне очередного заката, понимаю я вдруг, глядя на то, как неумолимо он отдаляется вдоль большого пруда, где плавают местные уточки. Утончённый, но совсем не манерный; стройный, но вовсе не худощавый; высокий, но гармоничный. Пропорциональный — мог бы, нарисовал всенепременно, но я не умею, а понять нутро этой мысли мне сложно ввиду собственной глупости. Как и отследить то, что я как-то завороженно смотрю ему вслед, а Юнги всегда был чертовски внимательным, чтоб не обронить тихое:        — Помягче с ним.        — Что? — хмурюсь, перевожу взгляд. Недоумеваю, где оплошал: обидел? задел? ранил как-то совсем не нарочно? Почему хён смотрит на меня с осуждением, пусть и прикрытым той самой внимательностью, в ловушку которой я попадаюсь так часто?        — Помягче с ним, — повторяет негромко, — говорю.        — Я сделал что-то не так?        — Хотел бы сказать, что родился, — беззлобно подтрунивает, скривив губы в ухмылке, но, вздохнув, лишь головой только качает: — Нет, Чонгук, ты ничего такого не сделал.        А в воздухе искрится невыраженное. 

Игра слов. Чувствуешь? 

      — Тогда почему ты просишь меня быть помягче? — совершенно не чувствую. Совсем не тот опыт, не тот возраст, не тот эмоциональный диапазон. Я себя-то боюсь изучать, за других-то не берусь и подавно — так сложно. А ещё, возможно, и жалко. Я жалкий, если мне хочется идти по жизни широким шагом великих амбиций и не заморачиваться?        — Скажем так, есть в мире вещи, которые не каждый приемлет, но в силу вежливости или же... — Юнги замолкает, пытаясь подобрать нужное слово: — Робости не может озвучить протест.        Но прогадывает.        — Он сам спросил, мать твою! — возмущаюсь. Какого же чёрта он выставляет меня виноватым в том, что я задел его младшего брата, попросту сказав ему правду о том, что даже его не касается?! И, что самое странное, почему я сам вдруг чувствую себя виноватым?        Между нами был лишь один поцелуй, о котором мы больше не говорили. Я ни с кем его не обсуждал, кроме Чонвона, и то — только в тот вечер, когда это случилось, потому что я был разбит, у меня мир надломился с оглушительным хрустом по непонятной причине, и я не понимал, что со мной происходит. Не понимаю даже в момент, когда сижу на лавке рядом с Юнги, кипя праведным гневом и подсознательно чувствуя: не только лишь я излил душу. Не только у меня, чёрт побери, здесь есть брат, да вот только разница в том, что мой не продавливает никому ещё не зажившие раны, не теребит струны души, не вскрывает всё наживую, не додумавшись даже предупредить!        Я возмущён. Но не потому, что Юнги сейчас старается защитить своего младшего брата, а потому, что он пытается защитить его от меня. Потому что Тэхёну я не хочу навредить больше всего на этом чёртовом свете, и почему-то уверен, что если бы для него та пьяная дурь что-то и значила, то он бы сам мне об этом сказал.        Или же... 

«Скажем так, есть в мире вещи, которые не каждый приемлет, но в силу вежливости или же... Робости не может озвучить протест». 

      Так Юнги сказал, верно?..        — Он спросил, был ли ты на свидании, — замечает мой лучший друг. Не щадит, не жалеет, каждым словом сжимает мне душу в своём кулаке.        — Так и? — зубы сжимаю.        — Он не спрашивал тебя о том, сколько тебе оставалось ждать до того, как освободится номер в мотеле. Такое не каждому приятно услышать.        — Почему для него такие рассказы травмирующие? Он ведь гей, чёрт возьми, и не маленький мальчик!       — Как и ты, — и хочет ещё что-то сказать, но я не даю: обрубаю, ставлю жирную точку, напоминаю о том, что он чертовски неправ:        — Я не гей. Я просто развлекаюсь с парнями, и ты это знаешь, — хмурюсь, раздражаюсь, нет, я злюсь моментально. А вот Юнги, напротив, очень спокоен, и взгляд у него такой, знаете... сочувствующий? Совсем, какой был у Чонвона. Но если тогда, в тот страшный вечер, всё было понятно, то прямо сейчас мне сложно понять природу этого взгляда: так обычно смотрят на тех, кто ни хрена в жизни не смыслит и выглядит жалко, но я здесь причём? Я себя знаю, пусть некоторые подводные камни своей же души обхожу стороной. Хорошо, пусть будет так: я уверен в том, что хочу. И я всегда получаю то, что хочу, будь то места на каких-нибудь конкурсах, красивые парни на одну только ночь или же брак с очаровательной девушкой когда-нибудь... там. Далеко. Через множество лет.        — Пусть, — не спорит мой лучший друг, покачав головой. А потом вдруг говорит: — Но хочу предупредить тебя, Чон.        — О чём?        — Если ты рискнёшь развлечься с Тэхёном, я разобью тебе рожу, — спокойно мне сообщает, глядя в глаза. — Как минимум. Услышал меня?        — Я не плани... — теряюсь. Мечусь, пугаюсь этих его интонаций, в которых больше не осталось ни капли шутливости или привычного слуху сарказма: только серьёзность и неожиданный холод, которого Юнги никогда мне не адресовал до этой минуты.        Сразу бравада спадает.        Сразу неловко становится. И уязвимо. Будто обнажённым стою на глазах у сотен людей.       И спрятаться хочется. Может быть, от него. Может быть, от себя. А может быть, от тех самых глаз, в которых плещется золото, когда солнечный луч любовно ласкает смуглые скулы.        — Услышал меня? — давит Юнги, не отступая.        А я вот пасую: глазами в дерево лавки, вздохом и челюстью, что сжалась так сильно перед тем, как с губ срывается тихое:        — Да.        Я и не думал «развлекаться» с Тэхёном. Просто всё это время играл с самим собой, видимо: искал, вслушивался, хотел иррационально быть ближе — тянулся без задней мысли и искренне, стараясь быть полезным оплотом... спокойствия. Почему — не разбирался, этот камень под пластом вод сознания я только разок потрогал босой ступнёй и отпрыгнул, как от мурены, в испуге.        — Прости, Чон, — и лучший друг интонацией сильно смягчается. — Но мне нужно было это озвучить.        — Не парься, — а глаз всё ещё поднять не могу. — Я понимаю.        — Ты отличный друг, но даже как потенциальный партнёр — просто мудак. И мне не хотелось бы, чтобы ты вдруг решил, что разово переспать с моим братом — это крутая идея. У него не тот склад характера, он не оценит. Ты понимаешь, о чём я? — его голос звучит осторожно, и если бы я был чуть умней в свои двадцать, я бы распознал здесь звоночек, но я чертовски глуп и самонадеян во всём, что меня окружает, и поэтому не распознаю ни намёков, ни страхов.        — Я понимаю, хён, — подняв глаза, наконец, говорю: — Я буду держаться подальше, если тебя смущает то, что мы с Тэхёном общаемся. Это для меня не проблема.       Юнги смотрит на меня долгое время. Снова с сочувствием, с безнадёгой какой-то, будто я сказал какую-то глупость, а потом лишь вздыхает, покачав головой, и роняет:        — Если так для тебя будет проще — пожалуйста. Но я не запрещал вам общаться, просто попросил иметь в виду, что...        — Мало ли! — машу руками в испуге, а у самого на душе неожиданно гадко-прегадко. Осадок какой-то, не могу распознать, из чего состоит, но ощущение мерзкое, глупое, давит на диафрагму и хочется от него убежать. И от своего лучшего друга, наверное, тоже. А от Тэхёна вдруг вообще на Марс улететь: будто меня застукали за чем-то совсем аморальным, непристойным до вопиющего, и пусть я знаю на сотню процентов, что ничего такого не делал.        Я же просто... искал. Сидел в столовой консерватории, а взглядом мазал по залу, невпопад кивая Юнги; шёл по коридорам, а сам — воплощение слуха, потому что услышать надеялся. Что именно, не знаю и сам — может быть, тот самый смех, который мне чертовски приятен. Может быть, отражение чистой души в квадратной улыбке и мягкости голоса, от которого у меня всё внутри странно и сладко сжимается. Не исключено, что касаний тоже искал: у Тэхёна они уверенно-мягкие, будто серьёзные, но в то же время слегка опасающиеся.        Искал запах, чувство присутствия. Общую линию душ, что соединяла нас вместе, крепко связав тем самым швом неразрывным. Отзвуки чужого сердечного ритма, что всё это время бился с моим в унисон, да вот только я не мог это услышать в свои несносные двадцать. Не смог распознать радиоволны, которые мне посылали украдкой, стреляя глазами из-под кудлатой чёлки, такой шелковистой наощупь.        Я знаю.        Я трогал.        Слишком часто касался, чтобы вдруг решить с ним «развлечься». Для меня Тэхён за короткое время стал чем-то вроде оплота, той тихой гавани, куда можно заплыть после самого сильного шторма и почувствовать себя в безопасности. Я очень сильно боюсь потерять то общение, что между нами возникло, как будто магически. То, что без зазрения совести, могу назвать искренней дружбой без примеси секса или же просто влечения. 

Но ты же хочешь его, Чон Чонгук. 

      Я не хочу. Никогда не хотел лечь с ним в одну постель только на раз, как с остальными парнями. 

Но ты ведь хочешь его совершенно не так, как остальных парней, верно же? 

      Смотрю на Юнги. А он — на меня.        Не мигая, пока у меня неожиданно сильно колотится сердце и мерзко потеют ладони.        — Я больше к нему не приближусь, — говорю севшим голосом.       — Чонгук, не руби с пле... — но на этот раз перебивать уже моя очередь:        — Я обещаю, хён. Я не приближусь к нему, и я сдержу своё слово. На всякий случай, идёт? Чтобы у нас с тобой проблем не было.        А затем слишком быстро прощаюсь, даже не зная, что выдаю себя с головой. Даже не зная, что ощущаю что-то не то, потому что неожиданно слишком много эмоций: взрываются во мне, кипят, как ведьмин котёл, разрушая всё внутри, опаляя каждый внутренний орган.        Но думать об этом я не хочу.        Знаю, нет, ни хрена в свои двадцать не знаю, но предвижу и чувствую: если подумаю, то всё потеряю.        А потому начинаю заниматься именно тем, что получается у меня лучше всего. Нет, не трахаюсь, потому что я делаю это довольно посредственно. Ещё только радиоволны ловлю, правда, что.       Мотаю в голове воспоминания весь оставшийся вечер. О широких улыбках, тихом смехе и совершенно разбитых карих глазах, которые, на самом-то деле, затухали с каждым моим чёртовом словом после дурацкого «Я не хожу на свидания».        Хорошо и с душой жру себя заживо.        Созреваю? Может, и так.        Сложно сказать.