ursine vulpine, annaca — many are the stars i see, but in my eye no star like thee
В тот период отчаяния, когда все миры рухнули разом, превратившись в жалкий остаточный пепел, главный источник света в том бескрайнем аду, в который я сам себя бросил (бросил обоих) смотрит на меня нечитаемо. Не так, как обычно можно мазнуть по незнакомцу на улице и абсолютно не так, как можно смотреть на старого друга, по которому невозможно скучаешь — и слава богам, что так он не смотрит. Вовсе не потому, что иначе я бы не выдержал. Нет, смысл в подобном векторе мыслей действительно есть, но только он куда глубже, чем может показаться сначала: в двадцать четыре я напрочь лишён эгоизма и одарён своего рода мудростью. Именно это — исток, первопричина того, что мне не хотелось бы, чтобы он по мне всё же скучал. Я бы не выдержал, если бы он не выдерживал. Отводит глаза: к встрече не был готов. Я тоже не был, и сейчас хочу дать стрекача, потому что говорить нам с ним, в общем-то, не о чем — мы давненько расстались, а то, что я до сих пор не могу оклематься, вина только моя. Но Тэхён остаётся собой даже спустя столько времени. Даже когда курит на улице, одетый не совсем по погоде, а внутри, в тепле и комфорте, его ждёт мужчина, который наверняка готов бросить весь мир к его прекрасным ногам. Готов оберегать, слушать и любить просто так, ни за что — в общем, дать Тэхёну всё то, чего я когда-то не дал. Однако он всё ещё здесь, со мной. А я стою — прирос к асфальту подошвами, ноги словно чугунные, абсолютно не двигаются. Никуда не идут, будто вдруг осознали: здесь наше место. Возле него. Не новость. Как жаль, что я понял это тогда, когда уже было поздно. Однако Тэхён всё ещё остаётся собой. Даже после того, как я причинил ему такое невероятное количество боли, даже после того, как разорвал в клочья понятие «мы» и заставил нас обоих гореть, находя утешения в телах или же лицах, но предсказуемо тщетно. Я предал нас. Я сжёг все мосты. А другими людьми в нашей постели осквернил всю ту любовь, что мы друг другу дарили. Юнги со мной не разговаривает уже порядка трёх месяцев — оборвал всё общение сразу после того, как пришёл ко мне просто поговорить, а я... был не один. Сказал, что я изменяю. Ему изменяю, а я, придурок самоуверенный, почему-то ответил, что нельзя изменить тому, кого ты уже бросил. «Всё честно». Так я сказал. Хён сказал тогда, что я даже не задница. А самая что ни на есть наглая дрянь, которая не стоит даже волоса с головы его младшего брата. Мол, даже из уважения к прошлому не выждал время перед тем, как снова начать с кем-то трахаться на постоянной основе. А я бы мог честно ответить, что никого постоянного у меня больше нет. Мог бы. Но не сказал почему-то. Но у моего бывшего лучшего друга не было поводов не поделиться этим с Тэхёном, что очевидно, а Тэхён всё ещё самый вежливый человек в мире, и именно это причина, почему он, выдохнув дым, интересуется ровно: — Как дела с новым бойфрендом? — У меня его нет, — отвечаю сиплым, надломленным голосом. Будто простуженный. — Нет? — взлетает тёмная бровь. — Нет. — Я слышал другое. — Если речь идёт о том, как Юнги застал меня в нашей постели с другим парнем девяносто два дня назад, то мы не встречались, — когда говорю точные числа, Тэхён... всё-таки вздрагивает. Всё понимает. А я всегда чувствую, когда дело касается его ощущений. — Просто... — Взялся за старое, — с усмешкой мне отвечает, туша бычок в пепельнице. Нервничаю, понимаю: уйдёт сейчас. Но не уходит — зажимает между губ ещё одну сигарету и подкуривает незамедлительно. — Можно и так сказать. — Как отец? — он идёт по самым болезненным ранам, но я заслужил. Я вообще заслужил пройти через все круги ада после того, как с ним обошёлся, так что не обижаюсь, конечно. — Мы не общаемся. — Вот как, — короткая пауза. — И как давно? — С тех пор, как мы с тобой... — повожу плечом в неуверенности и наблюдаю: подобного рода открытие побуждает в Тэхёне миллионы вопросов, но каждый из них находит конец в одной только точке, а смысла скрывать я не вижу: — Я ему рассказал. — О чём же? — О том, что я гей, Тэхён, — хочу звать своим. Хочу смотреть в эти глаза, не скрывая всю ту любовь, что дарил ему такое количество времени, хочу прижимать к себе и шептать, насколько он потрясающий. Делать всё то, чего не додал ранее, в общем-то. — И что не будет ни жены, ни собаки, ни внуков. Молчит. А я понимаю: что-то в его голове неожиданно приходит в движение, когда я говорю все эти слова. Отображаются мысли на красивом лице: неверие, страх, принятие, боль и... внезапно — спокойствие. С горькой отдушкой, ведь за ним следует фраза, которая оставляет в моём сердце очередную дыру, но я всё ещё не обижаюсь, ведь всё ещё заслужил. Моё сердце и без того похоже на решето, так что не вижу проблемы добавить ещё пробоин. — Я рад, что ты смог открыться. Жаль только, что невольно стал жертвой твоего неумения достать язык из задницы. — Ты не стал жертвой моего неумения, ты стал жертвой моего эгоизма и зависти, — отвечаю со вздохом. — Которых теперь уже нет. — Раздвоение личности? Сходи-ка к врачу. Не обижаюсь. — Нет, осмысление. — Здорово. Твой следующий бойфренд будет доволен, — отвечает с негромким и невесёлым смешком и покачав головой. Дотлевает сигарета в длинных потрясающих пальцах. Моё время неуловимо заканчивается. — Не будет у меня следующего, — говорю ему честно. — Тебе только кажется, — пожав плечами, он мне отвечает. — Сейчас хорошенько натрахаешься, остепенишься, потом опять найдёшь дурака, вынесешь ему все мозги, а потом влюбишься и будет тебе то самое счастье, к которому ты всегда так стремился. — У меня не было секса с тех пор, как Юнги застал меня. — А у меня был, — прилетает пощёчиной и спокойнейшим тоном. — Неплохой. — Рад за тебя, — не обижаюсь. У меня нет прав на это. — С тем парнем, который остался в кафе? — Ты о Хосоке? — мажет глазами мне за спину, очевидно, с целью взглядом найти своего спутника в оконном стекле. — Нет, не с ним. Вздохнув, поднимаю голову к серому небу. Погода стремительно портится — сезон тепла подходит к концу, наконец-то даруя возможность созерцать и чувствовать примерно одну и ту же температуру. Но всё же решаюсь: — У меня больше не будет бойфрендов, Ким, потому что мне не нужен никто, кроме тебя. Тэхён смотрит на меня с ноткой задумчивости. Скорей, ощущаю, нежели вижу испуг от столь внезапной прямолинейности: моргает медленно-медленно, но на лице ничего не понять. Не различить. Его ошибка и моё достижение: я всё ещё настроен на его радиоволны. Моя ошибка и его достижение: я всё ещё не могу соскочить. — Мечты — это прекрасно, — наконец, произносит, туша второй по счёту бычок и направляясь в сторону входа в кафе. — Даже если несбыточные. Как говорится, мечтать не вредно, ведь так? Вредно не мечтать. И, не прощаясь, скрывается внутри помещения, оставляя меня одного. Продрогшего, разбитого, загнанного. Невероятно запутанного и всё ещё не обиженного. Ведь после того, что я сделал с нами, я всё ещё... чертовски заслуживаю, чтобы он со мной так говорил.***
В тот роковой день, когда мы с Тэхёном вдвоём и впервые слегка напиваемся, мне нужно было бежать, а не сидеть на полу, улыбаясь, и болтать с ним о новом альбоме одной малоизвестной рок-группы. Он сидит рядом со мной, у нас, между прочим, дискуссия, которую невозможно прервать: будто каждый здесь совершенно не в курсе, чем кончится вечер. Ранее я никогда не отличался любовью к долгим прелюдиям перед прелюдиями: любой парень, с которым мне доводилось где-нибудь трахаться, меня начинал раздражать, если после того, как мы переступили порог очередного мотеля, не занимался делом уже у двери. Но здесь я... тяну. Греюсь общением, невозможно влюблённый в него, и вновь увлекаюсь частотами: его радиоволны сегодня невероятно пленительны, но без какого-то пошлого умысла. Просто... Тэхён очень искренний, и этим меня подкупил. Не могу сказать, что все, кто были раньше него, как-то лукавили мне, но отличие вижу отчётливо: каждый мой прошлый любовник на фоне подобной открытости кажется самым страшным лжецом. Я сам кажусь себе таковым, хотя, вроде бы, силюсь быть искренним хотя бы с собственным сердцем. Это не люди плохие вокруг — никто из них не лишён собственных красок, индивидуального вкуса и узнаваемых черт. Проблема в Тэхёне, вернее, именно в том, как я его вижу сквозь призму своего восприятия: младший брат моего лучшего друга ярок до рези в глазах, а улыбки из тех, что он мне дарует, настолько мягчайше-воздушные, что ранят сильнее любого клинка. Таким я его вижу: ослепляющим искренностью, до смерти комфортным, очаровательным в любом своём проявлении. Романтизирую? Может быть.Не знаю ещё, что совершенно нет, абсолютно. Просто таков Тэхён в моём сердце — н е в е р о я т н ы й. Таким и останется.
Даже после того, как я разобью ему сердце.
Когда мы напиваемся и снова целуемся — уже второй раз, — в моей груди разрываются звёзды, образуя миллионы галактик. В них разворачиваются страшные чёрные дыры, но это тот случай, когда я рад каждой из них — умудряются сгинуть все страхи, все домыслы разом. Когда Тэхён садится на мои бёдра, прижимаясь губами и осторожно, нежнейше касаясь моей челюсти пальцами, в комнате нет ни моего отца-гомофоба, ни стереотипов, которые были вбиты мне в голову. А когда он смелеет, прижимаясь плотнее и обхватывая моё лицо куда поувереннее, я абсолютно сдаюсь. Есть только мы и та самая химия, что дрожит между нами робкой, но столь звонкой струной. И есть касания тел друг к другу — мы всё ещё сидим на полу, я привалился спиной прямо к дивану, а он слегка привстал с моих бёдер, облокотившись на пол коленями. Чтобы углубить поцелуй. Чтобы распахнуть передо мной свою душу, обнажить своё нежное, во столь многом невинное сердце, отбросить в сторону разум и отдаться конкретному чувству — сегодня здесь восхищение. Через движение губ по губам я ощущаю, как сильно он мной восхищается — априори или же вопреки, пока понять не могу, однако такое меня размягчает, и я подаюсь его ласкам навстречу так доверительно, что спустя время буду с ума сходить. ...В тот вечер я демонстрирую свои чувства к нему через все движения сразу. Тэхён, слава богу, не знает, что я почти никогда не целуюсь со своими любовниками, а ещё не в курсе того, что я никогда не трачу так много времени на подготовку партнёра. Никогда не шепчу на ухо тихое: «Доверься мне, хорошо?», потому что всем парням, что делили со мной когда-то постель, было абсолютно взаимно плевать на доверие. Никогда не отстраняюсь, чтоб посмотреть. Полюбоваться. Запечатлеть в собственной памяти. (Я и в двадцать четыре буду вспоминать его вид на безликих простынях белого цвета: его скулы порозовели, дыхание сбилось, как волнами сбились тёмные волосы, а глаза были полуприкрыты. Он был уязвим, он был обнажён и он был прекрасен. Прекраснее всех ныне живущих на планете людей, прекраснее всех, кто жил ранее, и прекраснее тех, кто будет жить в будущем. В тот вечер он был таким только для меня одного. В тот вечер он был моим. В тот вечер мы были не просто Чонгук и Тэхён, а совокупность касаний, нежности до боли в груди и ощущений принадлежности к правильному, что была так сильна, что отдавала до кончиков пальцев. Он был в тот вечер моим. Разница в том лишь, что даже спустя столько лет я всё ещё остаюсь его и только лишь для него. Всегда буду). Может быть, всё дело в том, что он на мою просьбу довериться только веки распахивает, чтобы, слегка задыхаясь, кивнуть — в тот момент я в его глазах утонул, и словно очередной искрой прошило сознание: я не хочу его потерять. Никогда ни за что не хочу, и потому — бесконечно боюсь как-то ему показать, как сильно мне не плевать. Пока мы занимаемся сексом по договору, всё в абсолютном порядке, всё гармонично: мы не в отношениях, но мы не развлекаемся — мы ближе друг к другу, чем простые друзья, но всё это обустроено так, что в моей голове в мои двадцать не щёлкает. В моменте я в нём, ловлю губами каждый прерывистый выдох, а его руки на моей шее — сцепились сзади в прочный замок, чтобы никуда не сбежал. Я не сбегу от тебя, Ким Тэхён. Я не имею понятия, что ты ко мне чувствуешь, и как мне это узнать, но я бы хотел всю жизнь прожить, по ночам обнимая и просыпаясь с любовью каждое утро. В моменте я готов бороться так яростно, что Геракл и его двенадцать подвигов смогут у меня прикурить. За тебя бороться готов. Против целой безграничной Вселенной, которая вновь посмеялась мне прямо в лицо, а я в кои-то веки и рад, сплетаясь телами с самым невероятным мужчиной на свете и ни о чём не жалея. ...А по приходе домой не могу унять пустоту и смотрю, смотрю, смотрю на родную пустую кровать, представляю Тэхёна на ней, но боюсь написать: боюсь сказать что-то не так или показаться навязчивым; боюсь, что он посмеётся (рассудком понимаю, что нет, но сердце волнуется, бьётся о грудь). И потому сажусь, совершенно разбитый, на свою же постель, и прячу в ладонях лицо. Полностью в мыслях, где одна другой яростнее: зачем я ушёл от него? Мог бы и на ночь остаться. Целоваться с ним, разговаривать с ним, слушать его, попросил бы мне спеть, обсудил бы учёбу, может быть, посмотрел бы с ним фильм, уснул рядом в постели, проснулся, приготовил бы завтрак — готовлю я сносно, хуже, чем многие, но лучше, чем тот же Юнги, а ещё... Нет. Поднимаю голову резко, смотрю в стену пустыми глазами. Обрываю себя, охлаждаю воспалённый рассудок, на корню пресекаю подобную чушь. Не мог бы. Я не мог бы делать всё это с Тэхёном. Хотел бы? Конечно же, да. Однако тогда это было бы всё-таки больше, чем секс, о котором мы договаривались. Любовь, а не сброс напряжения. Куда более глубокое чувство, чем тщеславная похоть. Что-то святое, возвышенное — что-то такое, что я правда хочу ему дать, но не уверен, что ему это нужно. Снова роняю голову на руки. Не плачу, нет. И совсем не запутался. Просто глаза слезятся на пыль, может быть, а тот жгучий рой размышлений, который кусает меня изнутри, наверняка имеет свой определённый порядок, просто я его пока что не понял.