maître gims feat. sia — je te pardonne
Это продолжается без малого месяц. Месяц я говорю себе, что иду хорошо: рядом с Юнги каждый из нас ведёт себя так, будто ничего не происходит и вовсе не мы раз-два в неделю оказываемся в тесноте коридора квартиры Тэхёна, вжимая друг друга в стены и позволяя друг другу тонуть в ощущениях. Месяц меня разрывает после каждого секса с Тэхёном, где я парадоксально живу от встречи до встречи. Нахожусь в постоянном беге и поисках, теряюсь в толпе в консерватории, а в итоге нахожу себя в поражающих моё глупое сердце карих глазах. Каждый ласковый взгляд в мою сторону — это пулемётная очередь, где я всеми неправдами стараюсь сдержаться, чтобы не заулыбаться в ответ. Каждый звук низкого бархатистого голоса тянет по венам странное чувство: мелко дрожу, стоит ему только ко мне обратиться, но это вовсе не неприятная дрожь. Скорее, я просто всегда взбудоражен, когда нахожусь рядом с ним. А наедине с собой разбиваюсь и в подушку скулю, теряясь в десятках систем, что некогда установил каждому социум, а конкретно мне — и семья, и я сам. Я смотрю в потолок пустыми глазами, смотрю на прохожих на улицах: когда я один, мне тревожно и невероятно тоскливо — дурацкое чувство, что тянет в груди, не даёт нормально вздохнуть! Когда-то я читал множество книг. Каждая из них была о своём: безделье и глупости; честности, искренности; войне и удаче — авторы десятков чернильных сердец, которые я кропотливо держал на полке в собственной спальне, расписывали свою гениальность множеством потрясающих способов и каждая из них не была на другую похожей. Ну, по крайней мере, мне так казалось до тех самых пор, пока я не вступил в новую эру собственного существования — ту, которая началась после знакомства с Тэхёном. Она настолько изменила всю мою суть, перевернув в привычном мироукладе всё с ног на голову, что, возможно, я по сей день стараюсь где-нибудь нажать на злосчастную паузу, чтоб отдышаться. Я начал наблюдать схожесть почти во всех книгах, что когда-либо читал: в каждой из них чувство любви настигало героя внезапно, как с головой — в ледяной омут, путая карты или, напротив, подпитывая для совершения немыслимых подвигов, но каждый из них отдавался ей так, как отдавался всему, что когда-либо делал. И у меня... не было так. Я был слепо в этом уверен, и только в свои двадцать четыре, повернувшись назад, понимаю: был прав только отчасти. Возможно, то самое чувство действительно открывалось мне невероятно мучительно — порой от него меня даже сильно мутило, и оттого мне казалось, что сам Тэхён вошёл в мою жизнь почти невесомо, предоставив возможность огромному количеству бурь впоследствии разрывать меня изнутри. Но вместе с тем понимание, что это всё... совершенно не так, как было до этого, ударило по мне так неожиданно и оглушающе, что я даже не сразу и понял, что конкретно случилось. А случился... абсурд, которому я благодарен. Спустя месяц и семь встреч с Тэхёном мы втроём идём к главному входу в консерваторию — пары должны уже совсем скоро начаться, — и я вновь взбудоражен. Мне рядом с ним эйфорично, буквально живу от встречи до встречи, и только когда он находится в зоне моего доступа, могу смело сказать, что я спокоен и в моменте живу. Ведь то самое чувство, что тянет в груди, не даёт нормально вздохнуть, обычно именуют тоской: я по нему невозможно скучаю, я хочу дышать с ним одним чёртовым воздухом, я хочу быть с ним рядом и вместе с тем боюсь того, что выше сказал, до животного ужаса. Мы идём к главному входу в консерваторию, и я правда стараюсь вести себя так, будто ничего не случилось. Стараюсь часто на него не смотреть, но каждый раз, как смотрю, мы встречаемся взглядами. Юнги не замечает. (Сейчас, в мои двадцать четыре, я убеждён, что хён видел всё, просто тактично молчал до поры, позволяя нам, дуракам, играть в искусных шпионов). Но сейчас, в этом моменте, мне только двадцать, и я только громко смеюсь, когда хён снова жалуется на какую-то девушку, которая предпочла ему какого-то парня. Юнги не очень расстроен — Юнги в принципе не считает отношения чем-то главным для жизни, в первую очередь ставя на первое место себя, — поэтому смеяться тут дозволительно. Тем более, что: — У него большой нос, — рассуждает задумчиво хён с таким убедительным видом, будто проект защищает. — Большой нос — большой член. Разве девушкам важно, чтобы был большой член? У них же там всё по-другому устроено. — Нет, хён, дело не в члене, — Тэхён так красиво закатывает свои глаза невозможные, когда произносит эти слова, что я и смеюсь, и залипаю на это. — А в чём же? — подозрительно щурится мой лучший друг. — Может быть, в том, что ты изначально её не привлекал? Ну, как парень, — пожимает плечами тот, кто привлекает меня. — Такое бывает, хён. Главное — это принять, простить, отпустить и далее, далее, далее. — То есть ты бы не стал бороться за человека, в которого бы был, мягко говоря, — Юнги, покачав головой, негромко откашливается: — Ну, влюблён? — Я... — Тэхён откровенно теряется. А я внимательно слушаю, и он так хорошо это видит, потому что в момент, когда слышит этот вопрос, то взглядом бежит ко мне, но явно не за поддержкой. Скорее, испуганно. Робко. — ...стал бы, наверное, если бы сердце человека было не занято. А если бы было, то сошёл бы с дистанции. — Звучишь благородно, — хмыкает его старший брат. — Я само благородство, — слегка расслабляется. Хочу обойти хмурого парня, который идёт между нами, и подойти. Хочу обнять. Почему-то хочу защитить. Но сохраняю молчание, перевожу взгляд и... Да, происходит абсурд. — Эй, Чон! — отделение оркестровых и струнных появляется на горизонте внезапно: подходит вплотную, широко улыбаясь, и привлекает внимание моих сегодняшних спутников. — Как дела? Когда я занимаюсь с кем-либо разовым сексом, я всегда предупреждаю, что акция разовая — ни свиданий впоследствии, ни каких-либо повторов. Не потому, что мне не понравилось, а потому что, по моему скромному мнению, если вы делаете вещи друг с другом больше обговорённого раза, то это не просто перепихон, а нечто... куда более важное. Что-то такое, что со временем может перерасти и в любовь — отчасти, что уж скрывать, это одна из тёмных, скрытных и невероятно противоречивых причин, по которой я влип с Тэхёном и по итогу прочно на этот наркотик плотно подсел. Я сразу очерчиваю нужную грань: не надо искать со мной встреч, не стоит ко мне подходить, дружить я тоже ни с кем не намерен — мне хватает того круга близких людей, что у меня есть в наличии. Поэтому злюсь. Зачем подошёл? — Было прекрасно, — бросаю отрывисто. — Я писал тебе. Ты видел мои сообщения? — Видел, — говорю коротко, холодно. Почему прямо сейчас? Почему при Тэхёне? Что у Вселенной за шутки такие, где она постоянно мне путает карты, стоит мне хоть чуть-чуть в себе разобраться? Я был убеждён, что не влюбляюсь в парней — и влюбился в Тэхёна. Я был уверен, что это не так — и мне всё же далось огромным трудом это признать. Я себе гарантировал, что осторожен и прямолинеен, так что моё ещё столь свежее прошлое не вклинится в будущее, смешавшись здесь с настоящим. Но обговорённый до мелочей разовый секс стоит передо мной, моим лучшим другом и парнем, по которому у меня сердце с ритма сбивается, и словно все наши грани снесло к чёрту ветром. — Почему не ответил? — склоняет этот Чону к плечу свою глупую голову. — Потому что не захотел, — обрываю его. — Мы с тобой всё прояснили перед тем, как потрахаться, разве не так? — быстрый взгляд на двух моих спутников, понимание — в курсе, и расслабление следствием: — Так, но я бы хотел повторить, — он улыбается. Я же мрачнею. Вот она — истина. Моя проверка на прочность в глазах одного Ким Тэхёна, что внимательно слушает наш диалог, больше не в страхе за то, что опоздает на пару. — Нет, — отвечаю достаточно жёстко, чтобы он от меня отъебался и шёл дальше постигать искусство как дело всей жизни. Ситуация не может стать хуже, думаю я в эту секунду, однако: — Но ведь пока мы с тобой трахались, ты говорил, что я очень хорош!Однако становится.
— Послушай, Чону... — начинаю, однако он, возмущённый, перебивает меня: — Твою мать, Чон, это был охуительный трах! — он говорит не очень громко — так, чтоб не услышали посторонние уши, но Юнги и Тэхёна, понятное дело, эти слова не минуют. — Тебе тоже понравилось! Почему мы не можем?! Или ты... — вскинув бровь, перебивает Чону сам себя: — ...влюбился в кого-то? Так прямо. Совершенно бесстыдно. Нарушая все границы дозволенного. Я настолько поражён тем, что услышал, что замираю в каком-то первобытном испуге: словно жердь проглотил. Даже рот приоткрыл — собирался его перебить и послать, куда надо, а после подобного выпада даже закрыть не могу. Потому что ведь правда влюбился, всем установкам назло, наступил подошвой ботинка на ту карту Вселенной, где столь подробно расписал своё будущее, и про себя твёрдо решил, что в этом мире всё-таки есть человек, ради которого стоит бороться. С собой. С отцом. С системой и миром, и с социумом, и с кучей других неприятных вещей — вот же он, стоит рядом с Юнги от меня по левую руку, впитывая каждое слово, но я на него не смотрю. Не могу заставить себя посмотреть, потому что тогда он всё точно поймёт. Поймёт, что я в него не влюблён, а, кажется, люблю непосредственно. Со всеми изъянами, со всеми достоинствами — всему вопреки, но я всё же люблю, и это так страшно, потому что меня каждый день изнутри разрывает противоречием, но вместе с тем добивает тоской по нему. — Точно влюбился, — кивает Чону, а потом говорит уязвлённо: — И как он в постели? Лучше меня? И я... триггерюсь. Так сильно и ярко, что вспоминаю — Юнги даровал мне то самое прозвище, которое я абсолютно заслуживаю. Фитиль. Завожусь быстро, быстро взрываюсь, если радуюсь, то очень бурно, а если горю, то без остатка, до самой последней искры. Я мог выйти из этой перепалки легко, если бы во мне было чуть больше рассудка, чуть меньше гонора и не было чувств. Но я настолько извёл сам себя за те недели, что занимаюсь любовью с Тэхёном, прикрываясь четырьмя буквами «секс», которые кажутся мне гарантом того, что дальше ничего не зайдёт... Мои личные грани опасно пульсируют — их потревожили, наступили ногой, ими пренебрегли, проигнорировав такт. И этот вопрос, который задевает во мне живое и ценное, задевает чувства к Тэхёну во мне, все те часы, что мы разделяем друг с другом, в это мгновение кажется мне невыносимым. Я даю Чону прямо в рожу. Кажется, у него ломается нос — хрустит что-то под кулаком, заливает тёплым костяшки. Люди вокруг коротко ахают, поднимается шум: кто-то хватает меня прямо за плечи, и я даже не понимаю, кто именно — всё, что имеет значение прямо сейчас, является залитым кровью лицом, которое я хочу ударить опять. И опять. И опять. За беспардонность и зависть. За то, с какой, сука, уверенностью этот козёл сказал громкое «он» о человеке, к которому я что-то испытываю. За пренебрежение. За то, что коснулся святыни души моей. За ситуацию в целом. — Чонгук, уймись, мать твою! — раздаётся вопль Юнги у меня прямо над ухом, но мне всё равно. — Чувак, вали нахер отсюда! Уведите его куда-нибудь, пока сюда не пришёл кто-то из преподов... бля-я-ять... — Что здесь происходит? — голос женский и звонкий, с отдушкой металла: явно кто-то из педагогов сразу вышел на шум, распознав грубое нарушение правил. Вспоминаю, что драка на территории консерватории карается отчислением — и остываю мгновенно. А потом меня как зачинщика ведут прямо к ректору, но я, как настоящий придурок, всё-таки оборачиваюсь уже на ступенях. Ищу его, как и всегда. И нахожу, разумеется. Тэхён стоит, бледный, как мел, посреди дворика консерватории — там, где нас Чону и перехватил. Люди суетятся вокруг отделения оркестровых и струнных, суетится даже Юнги, и на этом контрасте моя главная боль и самая большая на «Л», замершая без намёка на хоть какое движение, бросается в глаза практически сразу. Пока все смотрят лишь на Чону, Тэхён смотрит лишь на меня: и он, и я в это мгновение хорошо понимаем, что я не смогу обещать, что буду в порядке, потому что правила едины для всех. ...Чу-сонсэнним прибегает практически сразу, и меня не отчисляют только из-за моих достижений и его поручительства, отстранив на неделю и выставив штраф в нехилую сумму. В момент, когда слышу её, думаю только о том, что уж лучше бы меня всё же отчислили, но мой учитель вокала слишком хорошо меня знает, чтобы за меня согласиться на эти условия вперёд того, как рот открываю, и быстро выводит из кабинета. Но после того, как мы с ним выходим, вздыхает, утирая пот со лба, и произносит строго в пустом коридоре: — Какого чёрта ты делаешь, Чон?! Что это было?! Веду плечом в неуверенности. Я не смогу расплатиться с консерваторией в ближайшее время, а глубже втягиваться в трясину долга перед родителями очень не хочется. Ситуация спорная, сложная: даже если рискну у отца просить денег, то придётся перед ним отвечать за то, что случилось, а новых вопросов я просто не выдержу. Как сейчас не выдерживаю: — Драка, Чу-сонсэнним, вы же видели. — Но почему?! Что тебе сказал этот парень? Ты, конечно, не сахар, но чтобы начать решать вопросы насилием?.. Это на тебя не похоже, Чонгук. Выкладывай, вдруг я смогу как-то помочь. Было бы славно. Жаль только, что: — Здесь себе помочь смогу только я, — ухмыляюсь безрадостно, головой покачав и не поднимая на него глаз. — Тебе есть, чем расплатиться за штраф? Пауза. — Да. — Врёшь, Чон. Что будешь делать? Родители? — Исключено, — у меня есть сбережения с моей отработки, а ещё я всё-таки получаю стипендию. И я был бы рад взять новые смены, потому что дружен с хозяином того кафетерия, да только проблема кроется в законодательстве: никто вне каникул работать меня не возьмёт, это запрещено. Даже если меня отстранили. — И что планируешь делать? — Для начала — остыть, — включаю своё благоразумие. — А потом буду решать. — Хороший подход. Взрослый, так сказать, от головы. Хочу понадеяться, что в будущем ты тоже будешь ей руководствоваться, прежде чем махать кулаками. — Угу. — Ступай с Богом, Чон. Через неделю с тебя три шкуры сдеру, имей в виду, понял? — Да, Чу-сонсэнним, — и на этом изволю откланяться, уныло идя по коридору на выход. О телефоне вспоминаю, уже стоя на улице. Десятки сообщений от хёна, конечно же: все короткие, бесконечно взволнованные — Юнги отчитался, что Чону в медпункте сейчас, и попросил меня отписать, что решит ректор. Но все эти сообщения меня разом вдруг не волнуют. Ведь я вижу только одно, и оно очень конкретное. «Нужно поговорить вечером. О том, что Чону сказал, в том числе», — это то, что мне пишет Тэхён. С истерическим смехом прижимаюсь виском к решетке забора консерватории. Я пойман с поличным в результате абсурда.«То есть ты бы не стал бороться за человека, в которого бы был, мягко говоря... Ну, влюблён?»
«Я стал бы, наверное, если бы сердце человека было не занято. А если бы было, то сошёл бы с дистанции»
Теперь я либо его потеряю, если не назову имя того, к кому у меня самые светлые чувства. Либо я его потеряю, если всё-таки его назову. Браво, Чонгук. Ты в дерьме. Чувствуешь?