Радиоволны

      sia — elastic heart

      Домой влетаю зелёного цвета и всё ещё с нервным смешком: везёт в том, что родители сейчас на работе и у меня есть возможность избежать шквала вопросов и собрать себя в кучу до вечера. В мыслях — сумятица и нечто такое, что не могу распознать: зреет в груди странное, глупое чувство, что отдалённо похоже на ком. И вместе с этим руки холодные, дыхание невозможно прерывистое, тревога зашкаливает — провод нервов моих оголён и был облит жидкостью, а оттого опасно искрится.       Чону я неаккуратно ударил: кожу содрал, и боль в руке, тупая в костях и жгучая с тыльной стороны кулака, меня раздражает, распаляя всё больше.       Он хочет поговорить.       О том, что сказал этот придурок с оркестровых и струнных, который вообще не должен был ко мне подходить, не должен был меня вспоминать и писать тоже не должен был. После того, как я оставил висеть непрочитанным седьмое его сообщение, он должен был осознать, что мне плевать, как должно было плевать и ему, но теперь благодаря своему былому образу жизни я...       Во всём сам виноват, если честно.       Шумно выдохнув, оседаю на пол коридора, прислонившись к стене. Тело знобит: адреналин отпускает и на свидание пришло чувство слабости, а ещё — разрозненность мыслей. Мой рой скачет от случая к случаю без какого-либо порядка: улыбки Тэхёна, нытье нашего хёна, рожа Чону, ректор, испуг в карих глазах, что провожали меня до самого входа в консерваторию и гулкое чувство удара кулака о чужой нос, который обладатель сунул не в своё дело. Я будто искрюсь весь: впиваюсь пальцами в волосы в попытке отвлечься, себя успокоить, но дышать тяжело — понимаю, что что-то не так, когда ловлю себя на полном отсутствии вдохов.       Заставляю систему перезапуститься с начала: насильно по счёту.       Не помогает, а чувство настоящего ужаса пронзает меня до кончиков пальцев: словно я вот-вот умру и...       — Я рядом, — раздаётся откуда-то сверху. С трудом подняв лицо, вижу Чонвона в лёгкой ветровке: младший брат встал на колено, а руку положил мне на голову и, кажется, гладит. — Чонгук, ты в безопасности, — спокойно говорит мой младший брат, которому только шестнадцать, но мудрости в нём, как в старике. — Смотри на меня, хорошо? Когда я буду говорить «раз-два» — ты будешь делать полный вдох, договорились? А на «три-четыре» старайся выдохнуть, слышишь?       Стараюсь кивнуть.       Получается плохо, но он понимает, а потом садится рядом со мной, откинув в сторону школьный рюкзак, и крепко обнимает за плечи, чтоб:       — Раз-два. Давай, хён. Молодец. Три-четыре. Ты отлично справляешься! — и резко: — Кстати, я прогулял. Только не говори маме и папе, идёт?       Отвлекаюсь.       Теряюсь.       Какой он хитрец.       — Раз-два, — улыбаясь мне, напоминает Чонвон. Делаю вдох. — Три-четыре. Good boy!       — Пошёл ты... — давлю из себя очень хрипло, а он начинает негромко смеяться:       — Рад, что тебе стало лучше. Давай, поднимайся. Пойдём руки мыть, заодно и умоешься.       Он не задаёт мне вопросов: понимает, что сейчас совершенно не время, и за это я ему благодарен до бесконечного, поскольку комок из груди подкатил к горлу и меня сильно мутит. Пока я умываюсь прохладной водой, он, сполоснув руки, идёт на кухню, и когда я прихожу к нему, то на столе меня ждёт крепкий чай с мятой и кусочек приготовленного мамой чизкейка.       — Надо поесть, — сообщает, показывая на тарелку указательным пальцем. — И попить что-нибудь тёплое, чтоб унять тремор.       — Я... не смогу, — давлю из себя.       — Сможешь, конечно. Просто не сразу, как и с любой трудностью в жизни, разве не так? — ему шестнадцать, и он явно умнее меня. И куда более чуткий, чем все, раз всё ещё не спросил, почему крутой старший брат сидел на полу в коридоре, поддавшись коктейлю тревоги и паники.       И что-то мне неумолимо подсказывает, что ему не нужно знать точных ответов, а никто подробных пересказов событий не ждёт — причина ясна. Поэтому он выжидает, пока мои руки перестанут трястись, а есть я начну чуть поуверенней.       Чтоб:       — И как там дела у младшего брата твоего лучшего друга? — стреляет.       Давлюсь.       — Где ты опять накосячил? — может, подарить ему Таро? У него явно есть талант ясновидения.       Вздыхаю.       — Меня отстранили. На неделю за драку. За такое, вообще, отчисляют, но мой учитель вокала договорился, и поэтому с меня только штраф.       Чонвон хорош во многом, но задавать вопросы у него особый талант, ведь:       — Сколько штраф?       — Семьсот тысяч вон, — говорю ему мрачно.       Чонвон на это только вздыхает, а затем, головой покачав, уточняет:       — И какой срок у тебя?       — Месяц, — роняю негромко. — Иначе отчислят.       — А стипендия?       — Мне не хватит, — допиваю свой чай.       Вспоминаю о том, что мне предстоит объясняться с Тэхёном — и тошнота к горлу подкатывает, стоит только на время взглянуть. До конца его пар всего два часа. Два часа — и всё кончится, рухнет.       — Так что с тем парнем? — уточняет Чонвон, привлекая внимание и выглядя крайне внимательно.       — Я... — заикаюсь, а потом, вздохнув, сознаюсь: — Я сплю с ним уже месяц как.       На кухне повисает молчание, однако не могу всё же сказать, что мой младший брат выглядит весьма удивлённым такому повороту событий — у меня впечатление, что он ожидал чего-то подобного. Однако он невозможно серьёзен — кивнув, продолжает допрос, мои муки, наизнанку меня выворачивает, чтобы сознался и, может быть, облегчил страдания:       — Если бы всё было в порядке, ты бы не ловил паничку, ведь так?       — Так, просто... — себя руками обхватываю. — Я люблю его, — срывается шёпотом с губ.       Впервые говорю это вслух. Три страшных слова, вырвавшись из моей головы, растворяются между нами двумя, но из сердца не выбросить — ни за что не получится, как ни старайся.       А я и не хочу, в общем-то.       — Я люблю парня, Чонвон, — поднимаю взгляд, смотрю младшему прямо в глаза и повторяю уверенно: — Меня не интересуют девчонки. Я гей.       Он же на это только вздыхает с улыбкой, чтобы протянуть руку по столу — ближе ко мне, и переплести наши пальцы с негромким:       — Я знаю, Чонгук. И в этом нет чего-то такого, чего ты должен стыдиться или бояться.       — Родители, они... не поймут, — шепчу.       — Им и не надо. В конце концов, это не твоя зона ответственности — ты-то остаёшься собой, верно ведь? И если тот факт, что они узнают тебя настоящего, их оттолкнёт... — и Чонвон ведёт плечом в неуверенности. — То зачем тебе люди, которые тебя не принимают? Их даже близкими назвать не получится, верно? Да, Чонгук, это больно, — дополняет достаточно быстро: очевидно, что-то увидел на моём лице в эту секунду. — Но таков мир, в котором мы есть. Наши родители... достаточно консервативны для глупостей. Мама ещё, может быть, и пойдёт навстречу, но папа...       — Да, — киваю. Неожиданно становится легче, и я не могу понять сам, почему: возможно, всё дело в том, что мой младший брат прямо сейчас озвучил ряд тех самых вещей, в которых я заставлял себя сомневаться, хотя подсознательно знал, что дела обстоят именно так. Не иначе. И ещё дело в том, что он... понимает меня. Такой мелкий ещё, а будто живёт десятую жизнь.       — Так к чему паничка была? — и чувствует тонко. Ощущает, что я стал увереннее, осознаёт, что готов поделиться.       И я делюсь. Ничего не утаивая, вываливаю всю подноготную, и по мере рассказа меня снова начинает трясти, но я продолжаю. Слова, что я в себе так долго держал, льются из меня водопадом — поток их безудержен, и я бы не сумел с этим справиться, даже если бы мне захотелось.       Но мне не хочется, и по этой причине я говорю. Говорю о том, как впервые увидел Тэхёна в его старой квартире, а потом мы вышли на улицу и не могли перестать разговаривать. Говорю о том, как сопротивлялся влечению, стыдился того, что сплю с другими парнями, но всё равно продолжал. Не могу утаить также и то, какой он замечательный, отзывчивый, добрый, и как у меня от него ноги дрожат.       Открываю самые тайные карманы души: описываю сладость поцелуев Тэхёна и то, что, ложась в постель с ним, осознаю — это не секс, никогда не был он.       То любовь была, понимаю в процессе рассказа. И это озвучиваю, носом шмыгнув позорно. Каждый раз, когда мы были с ним вместе, я любил и меня словно любили в ответ, и большего было не нужно. И по этой причине, когда Чону косвенно прошёлся ногами по тому, что стало мне так болезненно дорого, то я... просто вспылил. Не сдержался. Защитил Тэхёна, когда никто не нападал на него. То есть, нападал, разумеется, однако не зная деталей и...       — Я понимаю, — кивает мой младшенький, оглаживая сбитые костяшки моей правой руки большим пальцем. — Понимаю, что ты хочешь сказать. Насилие — это не выход, конечно, но, по крайней мере, теперь понятно, почему тебя так переклинило. Хочешь ещё что-нибудь рассказать? Я здесь. Я тебя выслушаю.       — Есть, — хриплю.       — Жги.       Делюсь также страхами: Тэхён — открытый гей, а есть я. Я, поясняю младшему брату, осуществляю собой клубок противоречий и нервов, мне бы с самим собой разобраться, а не к другим лезть со своей дурацкой любовью.       Под конец рассказа не могу отдышаться: слёзы текут, и Чонвон снова наливает мне чай, чтобы я постарался успокоиться как-нибудь. Потом крепко задумывается, лезет в аптечку и капает мне в стакан воды успокоительного: его выпиваю, не глядя, и выдыхаю прерывисто.       Почти успокоился. Но мне легче. Намного.       — Этот парень чудесен, если верить тебе, — замечает мой младший брат. — Ты постоянно говоришь о себе как о каком-нибудь психе, ей-богу. Любовь, хён, это не только конфеты да бабочки. Любовь — это работа. Тяжёлый труд, так-то. И кропотливый. Почему ты не позволишь ему помочь тебе так же, как ты хочешь ему во всём помогать?       — Я люблю его, а он меня нет. Разница есть, — поясняю.       — Откуда вывод такой? — вскинув бровь, интересуется он.       — Ну... — и неловко рукой машу. — Я не уверен.       — Если верить тому, что ты мне сейчас тут наплёл, — покачав головой, говорит мне Чонвон, — Тэхён — это противоположность тебе. Имею в виду, что, да, он достаточно зрелый, чтобы спускать напряжение, когда ему этого хочется, однако он тебе уже как-то раз намекнул, что для него секс — всё-таки не самое главное. А что главное, а?       Смотрю на младшего брата, как истукан. В голове пустота, на сердце легко, а в груди поднимает голову то самое чувство, которое мне бы хотелось задушить на корню, чтобы потом не было больно: в конце концов, не те эмоции, не те ощущения, чтобы я плюнул и пошёл себе дальше. Тут всё... серьёзно.       — Чувства, олень, — сам себе отвечает Чонвон, обращаясь, впрочем, ко мне. — Тем более, его условием было, чтобы ты больше ни с кем в кровать не ложился.       — Болезни всё ещё существуют.       — Но для него секс, который он тебе предложил, всё ещё остаётся не самым главным в жизни, кобелина ты этакая. Ты же, вроде как, не тупой, так включи свою голову! Он поговорить с тобой хочет не потому, что решил, что ты в кого-то влюбился, а потому что хочет расставить все точки над i, понимаешь? Хочет, чтобы вы стали парой, Чонгук, но и сам ни в чём не уверен. Хотя, послушав тебя, я понимаю, почему он так себя чувствует: идиот-то ты редкостный.       — Юнги в курсе, как думаешь? — кисло интересуюсь, глядя в стакан.       — Уверен, что да, но он тебе никогда об этом не скажет, как и я бы не сказал твоему жениху, как ты в слезах мне расписывал его отзывчивость, открытость и нежность в постели, — не выдержав, Чонвон наливает чай себе тоже и продолжает говорить, уже поднеся чашку ко рту, а потому звучит глухо: — Я тебе это до старости буду помнить, хён.       — Что именно? — убито задаю новый вопрос.       — Как ты, будучи заядлым Ромео, рыдал тут по нежному сексу. В прямом смысле, чувак! Как только ты начал рассказывать, что Тэхён поцеловал тебя, пока вы с ним пили вдвоём, ты начал рыдать хуже, чем рыдал до этого, а рыдал ты, ну, громко. Я и подумать не мог, что твой член в чужой заднице может вызывать столько чувств!       — Пошёл ты!       — «Он поцеловал меня, а у меня в груди разорвались галактики!». Ты не поэт там часом, Чонгук? Может, стихи ещё пишешь?       — Не пишу, — бурчу, невероятно смущённый, и шмыгаю носом.       — А ведёшь себя, как главная героиня романов для женщин за сорок, — закатив глаза, сообщает мне этот дерзкий подросток. — Галактики у него там, блять, разрываются, а взять яйца в кулак и подкатить их туда, куда надо, он ссыт! Бедный этот Тэхён, как же ты ему все мозги вынес, обещай мне, что когда вы с ним замутите, то мы пойдём погулять куда-нибудь вместе. Я уверен, он классный и добрый, и поэтому купит мне кофе, — улыбка Чонвона становится поистине дьявольской, когда он произносит эти слова. — И шоколад. Или курочку!       — Чонвон, мы с ним не встречаемся.       — Да, не встречаетесь. Но ведь после того, как у него кончатся пары и ты поедешь с ним разговаривать, вы же начнёте!       — А если ты вдруг ошибаешься? — глядя ему прямо в лицо, что так напоминает моё, интересуюсь негромко.       — А если я вдруг ошибаюсь, — становится мой мелкий мгновенно серьёзным, — то ты хотя бы попробовал и не будешь жалеть, что зассал. Понимаешь, о чём я?       Киваю со вздохом. Ведь мой младший братишка всё ещё остаётся одним из умнейших людей и действительно прав сейчас: я ведь себя сожру, если всё-таки не рискну, не попробую.       Утяну Тэхёна вслед за собой, как в трясину, в чувство вины, самобичевания и предрассудков — а мне ведь этого очень не хочется.       Мне хочется, чтобы Тэхён всегда улыбался.       — Что скажешь родителям? — задаёт Чонвон новый вопрос.       — Ты про что?       — Я про штраф. Семьсот тысяч вон, парень. Разбитый нос того стоил?       — Этого стоили мои чувства к Тэхёну, — отвечаю упрямо.       — Урыл, — руки вверх поднял: капитулирует. — Кредит?       — Наверное. Может быть.       — Тебе его не дадут.       — Тогда займу у кого-нибудь?       — И у кого же?       — Не знаю, Чонвон, Бога ради, давай я буду разбираться со всем поэтапно! — вцепляюсь пальцами в волосы, смотрю на часы на стене: времени осталось очень немного.       Совсем скоро Тэхён освободится.       Совсем скоро всё разрешится.       Телефон на столе резко вибрирует: вздрагиваю. А потом гулко сглатываю, потому что уведомление пришло от того, кто нужен больше всего. tae: квон-сонсэнним заболел, так что нас отпустили будет странным, если я попрошу тебя приехать ко мне?       На раздумья — секунда.       Ведь: вы: хорошо вы: буду у тебя минут через сорок