В небесах, высоко, тускло солнце светит. До чего же тяжело в Хогвартсе всем детям! Если вдруг грянет жесть на каком предмете, Может, срывы эти, мы не переживём. ***
Какими бы ужасными не были условия нашего проживания, сколь бы опасными не являлись проводимые занятия, первокурсники адаптировались к подобному распорядку дня стремительным темпом. Даже слишком стремительным, как по мне. Там, где я до сих пор ходил с оглядкой назад, всё ещё держал себя в существенном напряжении, хоть и не показывал этого внешне, другие дети просто привыкли. Всё больше и больше они считали происходящее нормой, всё сильнее воспринимали безжалостность как данность. Несмотря на все свои существенные преимущества взрослого сознания, на скудную память прошлых лет и знание альтернативных событий, я не имел одного очень важного качества, которым обладали остальные первокурсники — детской пластичной психикой. Да, чтобы выжить, мне приходилось так же подстраиваться под окружающую реальность. Но это было сложно. Очень сложно. Отвлечение на повседневные задачи, укрепившаяся ответственность за остальных детей и грёзы о владении магией — вот и всё, что спасало меня в эти первые недели учёбы в Хогвартсе. Когда этап начальных знакомств с преподавателями был пройден, стало немного легче. Теперь они не стремились столь сильно досадить ученикам, не устраивали кровавые шоу и проверки, не удивляли своим отношением и методами обучения. Стоило узнать и начать соблюдать некоторые, так называемые, постулаты, как уроки вошли в русло пусть и опасной, но своеобразной и монотонной рутины. Во-первых, дисциплина. Здесь выделялась трансфигурация, на которой любое твоё лишнее движение могло доставить проблемы, начиная от снятых баллов, и заканчивая ударом хлыста МакГонагалл. Второе почётное место занимала история магии. На ней каждому ученику приходилось самостоятельно контролировать собственное поведение. Иначе, после уроков можно было получить взбучку от остальных — за то, что подвергал их опасности. Третье место делили почти все остальные предметы, на которых вести себя слишком шумно так же не рекомендовалось. Стоит признать, что занятия у Бинса были подобием рулетки. Ведь не всегда, зайдя в класс, мы встречали голубое свечение учителя. Иногда, от предыдущего курса, профессор уже находился в переходном к агрессии состоянии. В такие моменты нам оставалось лишь старательно соблюдать идеал дисциплины, да молить фортуну о том, чтобы взрыв прогремел уже после нашего ухода. Один раз Бинс накалился красной энергией, когда ещё сидел за своим столом. И в этом случае, ударная волна не распространилась по кругу, а была направлена прямиком в сторону учеников, создав серьезную прореху в рядах Слизерина и Когтеврана. Все выжили, но в больничное крыло вновь отправилось с десяток учеников. В другой раз, мы решили схитрить, и, прямо перед накалом профессора, покинуть помещение, чтобы переждать погром в безопасности. И об этом сразу же узнала МакГонагалл, что сняла со всего курса по пять баллов и выпустила свой зачарованных хлыст, который бесновался и наносил удар за ударом в течение целых двадцати минут. Так что избегать историю магии оказалось чревато. Второй важный постулат я выяснил при помощи тщательного наблюдения за учителями. Он заключался в том, как нужно было себя вести на определённых уроках. Флитвик любил смех над своими проказами, и опасно обижался, когда его труды воспринимались учениками негативно. Снейпу доставляло кайф видеть страх в глазах учеников, а с излишне смелыми и бесстрашными в итоге происходили всякие неприятности, будь то испорченное зелье или какое-то появившееся «случайно» проклятие. Бруствер был противоположностью профессора зельеварения. Он ценил смелость и решительность в прохождении полосы препятствий, а также хвалил за выдержку во время изнурительных кроссов около замка каждую вторую субботу. МакГонагалл приветствовала любое доносительство, и даже прозрачно намекала мне на необходимость рассказывать ей о всех проступках первокурсников. Я, понятное дело, постарался как можно мягче ответить отказом, но отношения с деканом из-за этого были подпорчены. Спраут же, наоборот, радела за сплоченность и даже жертвенность во благо остальных, что и показала на своём первом занятии. Кроме этого, ей нравилось заботливое отношение к растениям, а всяческую брезгливость она натурально презирала, из-за чего некоторые ученики уже успели испытать на себе гнев профессора травологии. Квирелл, в свою очередь, не терпел хоть какого-то положительного высказывания о маглах. Всем своим видом мы должны были показывать, как презрительно относимся к лишенным магии простецам. В ином случае, профессор принижал учеников, начинал к ним относиться куда хуже остальных и запугивал последствиями за такое очеловечивание. Особо сильно это касалось маглорождённых, к которым у профессора обнаружились определенные предрассудки, так как росли они в магловском, а значит «испорченном», мире. И так, мелкие детали черт характера преподавателей потихоньку узнавались и учитывались мной на уроках. Мисс Чарити, например, любила нравиться ученикам и по какой-то причине злилась на слишком замкнутых и неактивных детей. После того случая я более не испытывал влечения к молоденькой учительнице. То ли она убрала свои чары, то ли я, от осознания их существования, выработал иммунитет. Мадам Трюк, как оказалось, на самом деле ценила способности к полётам, благодаря чему даже Гарри, из-за которого были устроены те догонялки с бладжером, сыскал у учителя немного одобрения своим талантом. Именно из-за таких вот своих наблюдений, я умудрялся зарабатывать больше всех баллов, а в больничное крыло так ни разу и не отправился. Адаптировался как мог, короче. Жизнь в Хогвартсе в какой-то момент мне даже начала нравиться, и чувство это увеличивалось с каждым новым разученным заклинанием. Магия — это и правда круто. Баллы, как оказалось, достаточно щедро выдавались учителями за оценки на уроках и при выполнении различных самостоятельных работ и практик. За «Превосходно» обычно давали три балла, за «Выше ожидаемого» два, и даже «Удовлетворительно» оценивалось в один балл. Однако, за отрицательные оценки «Слабо», «Отвратительно» и «Тролль» баллы снимались, но уже в двойном количестве относительно положительных. Это стало прекрасным стимулом подходить к урокам и изучаемым темам со всей тщательностью и усердием. Так называемый «апгрейд» спальни мальчиков нам пришлось общим совещанием отложить на более поздний срок. И пока остальные факультеты не выдерживали и тратили накопленные баллы в основном на еду, первый курс Гриффиндора арендовал до конца года один из пустых классов. Нам было остро необходимо помещение для занятий, выполнения домашней работы и практики заклинаний, из-за чего и пришлось пойти на подобные траты. Гостиная постоянно была занята, в спальнях отсутствовала мебель, а с ней и базовые удобства, ну а в Большом зале пусть и можно было писать конспекты или читать книги, но вот колдовать там запрещалось. Первоначально план состоял в том, чтобы все двенадцать человек скинулись своими баллами и сообща арендовали класс. Только вот девочки наотрез отказались — им, видите ли, был жизненно необходим собственный санузел и убранство в спальнях, так что нашей мужской части пришлось брать все расходы на себя. Впрочем, ничего нового. Парни тогда знатно повозмущались, но я взял на себя значительную часть необходимой для аренды суммы, сохранив тем самым мир между двумя полами в своём факультете, во избежание постоянных ссор и склок. На что-то другое мы баллы старались лишний раз не тратить. Учебные недели держались как могли на скудном питании, а по воскресеньям закатывали себе массовый мини-пир, ибо совсем без приятностей жить в Хогвартсе было очень уж туго. Благодаря козырю в рукаве по имени Гермиона Грейнджер, нам даже не пришлось получать доступ в библиотеку ради дополнительной литературы. Девочка сама рвалась туда, и при помощи своей удивительной памяти запоминала информацию во всех рекомендованных для уроков книгах, после чего без проблем пересказывала её нам, худо-бедно сжимая всё это до краткого содержания. Так и сменялась одна неделя за другой, и постепенно прошёл наш первый месяц в Хогвартсе. С нами всё еще никто не общался из остальных учеников, так что между первокурсниками образовался свой изоляционный от остальных студентов ареал, где все друг друга знали и помогали, но близкая дружба водилась лишь внутри факультетов. И всё, казалось, было вполне сносно, а иногда, не побоюсь этого слова, хорошо. Знания получались, травмы избегались, мой авторитет на курсе потихоньку рос. Но, как это часто бывает, в моё размеренное обучение вмешалось одно событие. Один-единственный урок тёмных искусств, будь он неладен.***
Это был обычный учебный день в начале октября. Большинство уроков осталось позади, и всем гриффиндорцам уже не терпелось поскорее направиться в кабинет номер триста пятнадцать, являющийся законной вотчиной для нашего первого курса. Там можно было передохнуть, свободно пообщаться, поколдовать, а главное — там не нужно было всего опасаться. Аренда обычного помещения со стульями, партами и доской уже множество раз оправдала себя. Именно там мы проводили больше всего времени после занятий. Именно туда мы стремились — в наш оазис дружбы и безопасности. Хоть радуги на стенах кабинета рисуй, честное слово — настолько нам там нравилось дистанцироваться от всех неприятностей замка хотя бы на несколько часов. Однако, первокурсникам оставалось отучиться ещё одно занятие. Находясь в приподнятом настроении, мы, толпясь, протискивались в кабинет тёмных искусств. После достаточно грязной сдвоенной травологии и сумасбродных чар, провести ближайший час в обществе дружелюбного Римуса Люпина за изучением всякой нечисти нами стало восприниматься чуть ли не праздником. — Здравствуйте, профессор Люпин, — наперебой говорили входящие в класс первокурсники. Профессор, за свой добрый характер и чуткость в отношении учеников, заслуженно обрёл статус всеобщего любимца. — Проходите, садитесь, — отрывисто сказал Люпин, сохраняя на лице хмурое выражение. — Что это с ним? — шепнул мне Симус, когда мы сели за одну парту, — он как будто побывал вместе с нами на чарах, и ему залетела в рот та гадкая конфетка. — Не знаю, может случилось чего? — выдвинул я предположение, — или встал не с той ноги, или нашёл боггарта в шкафу. Думаю, в школе можно отыскать полным полно причин для порчи настроения, даже для преподавателей. Симуса рассмешили мои теории, хоть я и говорил достаточно серьезно. Урок тем временем начался. — Познаём новую тему урока. Инферналы и зомби — их схожести, различия, способы борьбы, и… Вы можете заткнуться там, на последних партах?! — резко крикнул Люпин, с силой стукнув рукой по своему учительскому столу. Никто такого не ожидал. Все уроки у Люпина были спокойными и познавательными. Никогда до этого он не повышал голос на учеников. Да, некоторые первокурсники позволяли себе во время уроков иногда тихонечко перекидываться фразами, но это ни разу не переходило ту грань, где общение учеников мешало самому занятию. Профессор на такое обычно закрывал глаза, да и сейчас эта грань уж точно не была нарушена. — Простите… — пискнула Лаванда, съёжившись от гневного взгляда профессора. — Что это у вас там? Почему на столах присутствуют лишние предметы?! — Люпин раздраженной походкой направился в конец класса, — конфеты? Браун, вы что, голодаете? Те конфетки смены настроения, что летали на уроке чар по залу и старались угодить ученикам в желудок, можно было ловить. Всех пойманных негодников профессор Флитвик разрешил оставить себе, и дети после уроков хвастали и мерились своим уловом. У меня самого в сумке лежали четыре таких. — Нет… Это с предыдущего урока… Простите, я всё уберу. — Их не нужно было доставать изначально! Немедленно их убрать! И, раз уж вы так голодны, то сделайте это, используя их по назначению. Ну а мы все вместе на это посмотрим. — Не надо, профессор, я сейчас всё уберу,. — причитала Лаванда. — Я сказал съесть все конфеты! — гнев читался у него во взгляде. Ещё никогда мы не видели преподавателя тёмных искусств столь злым и яростным. Лаванда судорожно стала развёртывать фантик одной из конфет. — Полностью, — Люпин маниакально улыбнулся, — не стоит тратить общее время на лишние действия. Ешьте так. Девочка давилась, но все же проглотила одну конфету вместе с обёрткой. Потом другую, третью… — Так то лучше. И чтобы я ни звука более не слышал с вашего места. Профессор развернулся, направляясь обратно к своему столу. — Их-их, пхи-хи, — посылались звуки с задней парты, что заставили профессора развернуться обратно. Лаванда плакала, закрывала рот руками, но даже так, из неё непрерывно вырывались достаточно слышимые смешинки. — Ах ты чертовка! Смеяться вздумала! — Люпин вновь вернулся к последней парте, где сидела бедная девочка. Он взял её за шкирку, — а ну пошла вон отсюда! Дрянь! — одной рукой он с лёгкостью потащил её в сторону выхода, открыл дверь и с силой кинул ту в коридор, — минус десять баллов! — крикнул он напоследок. Перед тем, как дверь закрылась, из коридора послышались звуки удара и хруста, а затем голос Лаванды: — Ай! А-ха-х, больно-о-о, а-ха-ха-х… — Так, — начал я шептать Симусу, пока Люпин находился в противоположном конце кабинета, — профессор явно спятил, так что ведём себя так, будто бы находимся на уроке у МакГонагалл, понял? Не отвлекаем друг друга, обо всем поговорим потом, на перемене. Сосед по парте на это лишь обеспокоенно кивнул. — Голден! — послышался сзади крик Люпина. — Да, профессор? — я несмело оглянулся, а сердце моё учащённо забилось. — Вы считаете, что я спятил? — он медленно, вразвалку стал приближался ко мне. Как он меня услышал?! Это же нереально — я говорил совсем тихо, а он был слишком далеко! Чёрт, это особенность оборотня? Но ведь раньше профессор ничего такого не демонстрировал! Может, на его слух так влияет приближающееся полнолуние? Вот только я не знаю, когда оно случится — интернет в Хогвартс не завезли, а астрономии, где подобную информацию можно было узнать, у нас не было. Она здесь являлась профильным предметом и выбиралась по желанию на третьем курсе. — Мне повторить свой вопрос? — вкрадчиво поинтересовался профессор, пока я стоял с широко раскрытыми испуганными глазами и закрытым ртом. В какую же яму я только что умудрился угодить? Да как я вообще мог хотя бы предположить о существовании подобного риска? Ещё десять минут назад мне и в голову не могло придти, что Люпин может повысить свой голос до крика, а первокурсницу выкинуть из класса за шкирку, как какого-то нашкодившего котёнка. — Нет, профессор, — Ответил я с заминкой. Мне предстояло из этой ситуации как-то выходить, желательно — целым и невредимым, обязательно — живым, — это… Говоря о профессоре, я имел ввиду не вас, а… Другого преподавателя. — И кому же из учителей вы вздумали поставить столь радикальный диагноз? Ну же, поделитесь со мной, а я, в свою очередь, расскажу тому бедолаге, что, по вашему мнению, сошёл с ума. Кто знает, вдруг, это окажется правдой? Пока Люпин, неожиданно для всех, стал соревноваться в уровне язвительности со Снейпом, мне в голову пришла идея, каким образом продолжить гнуть свою линию. — Речь шла о профессоре Флитвике, сэр. Это он отдал нам свои конфеты, из-за которых Лаванда Браун начала неконтролируемо смеяться. Я сказал, что он спятил, закладывая в это хороший смысл. Меня поразило, как сильно преподаватель чар изменил свой склад мышления, чтобы изобрести столь потрясающую задумку! Конфеты, что моментально изменят твоё настроение! — я даже взмахнул руками, показывая веру в собственные слова и свои «впечатления» от подобного, — а вести себя тихо я посоветовал другу, так как вы разозлились из-за эффекта этих конфеток. Сам не знаю, как мой мозг до всего этого додумался в столь короткий срок. В какой-то момент, это даже стало немного опасным: какой ещё первокурсник сможет придумать на ходу такую историю? Но, должен признать, импровизация — наше всё. — Как ловко, мистер Голден, вы все провернули, — усмехнулся Люпин, но глаза его оставались злыми и гневными, — лучший ученик первого курса, всегда правильно отвечает на уроках, демонстрирует хорошие знания и навыки. Неудивительно, что и здесь вам удалось отвертеться. Мне не нравился его настрой. Профессор говорил так, будто собирался развеять все мои успехи по ветру. Может, не надо? Пожалуйста? Люпин спокойно дошёл до своего учительского места, и мне даже почудилось, что мои мольбы были услышаны. как профессор вновь обратился ко мне: — Раз уж вы настолько талантливая личность, расскажите мне о теме сегодняшнего урока. Кто такие инферналы? А я ведь читал эту главу! Недели две назад прочёл её, когда изучал учебники наперёд. Полезное занятие, которым большинство учеников пренебрегает. Тот факт, что мне оно сейчас ой как пригодилось, лишь доказывает этот непреложный факт. — Инферналы — это оживлённые при помощи некромантии тела людей, что не имеют собственного сознания и полностью подчинены своему хозяину. — Продолжайте, расскажите о них всё, что знаете, — напутствовал меня профессор, продолжая при этом держать на лице жуткую улыбку. — Они не чувствуют боли и усталости, а так же не имеют инстинкта самосохранения. Просуществовать созданный инфернал при условии благоприятной среды может очень долго, до конца исполняя заложенные в него приказы. На них не действует множество заклинаний, из-за чего их довольно сложно убить. Они плохо переносят солнечный свет, а так же уязвимы для огня… — Достаточно, — прервал Люпин мой монолог, скривившись при этом, — ну а что же зомби, чем они отличаются от инферналов, а в чём с ними схожи? — Зомби являются условно-живыми существами, которыми становятся погибающие люди, подвергшиеся воздействию некромантии. В отличие от инферналов, зомби сохраняют остатки разума, хоть и терпят необратимые изменения в личности, а так же не подчиняются никому, кроме своих господствующих над всем остальным инстинктов. Их жизненные процессы организма продолжают работу, а питаются они сырым мясом, охотясь на любых существ поблизости. Кроме этого, зомби могут мутировать, изменяя со временем собственное тело, становясь гораздо сильнее и быстрее обычного человека. Схожесть с инферналами у зомби проявляется в боязни солнечного света и всё той же уязвимости к огню. «Хлоп, хлоп, хлоп». — Браво, мистер Голден, — сказал аплодирующий профессор, — отличный ответ, как и всегда. Пять баллов, заслужили. Люпин упёр руки в стол и наклонился головой вниз, скрывая от учеников собственное лицо под свисающими волосами. — А знаете, что, — он резко поднял свой взгляд прямо на меня, а в глазах учителя виднелся какой-то нездоровый блеск, — я учился с похожими студентами, — профессор медленно приближался, к моей парте, — они были все такие правильные, — шаг. Моё тело покрывают мурашки, а мозг в лихорадке обрабатывает ситуацию, так и не понимая, где же смог проколоться, — образцово-показательные ученики, гордость собственных факультетов… — он подходил всё ближе, а дети на передних партах съеживались и отстранялись от профессора, подсознательно ощущая надвигающуюся опасность, — считали себя лучше остальных — умнее, талантливее. Выше, — Люпин встал прямо передо мной, заводясь с каждым словом всё сильнее. Бежать! Нельзя. Молить о пощаде! Не сработает. Что я сделал не так?! Я отвечал правильно, только и всего! — И знаете, где они сейчас, все эти умники? А, Голден?! — спросил у меня профессор. — Г-где, сэр, — как же меня трясет перед ним. Натуральный безумец, против которого я бессилен и беспомощен. — В МОГИЛАХ! — прокричал Люпин, а капли его слюны попали мне на лицо, — кормят червей, и уже довольно долго… А сколько было пафоса, сколько лицемерия, превосходства в глазах… Вы такая же пустышка, Голден. Все ваши действия лишь вредят окружающим, всё ваше существование отравляет жизнь другим, не принося после этого никакой пользы… Люпин сжимал свои челюсти до скрипа, и в данный момент больше походил на зверя, нежели на человека. — Сэр, я… — НЕНАВИЖУ! — прорычал профессор, и с кулаками набросился на меня, отбросив в сторону парту, будто бы та была пушинкой. Краем глаза я заметил, как отскакивает Симус. В следующий момент я глядел прямо в отрытую пасть профессора, из которой виднелся второй ряд зубов. Неужели, это признак превращения в волка? Моя последняя мысль так и не получила продолжения, так как события понеслись вскачь. Мощным хуком справа Люпин откинул меня на пол. Плечо выстрелило болью, а чувствительность руки пропала. В панике я стал отползать от надвигающегося профессора, но тот с разбегу вдарил ногой мне прямо по рёбрам. Ужасная боль поглотила меня, и я не мог думать более ни о чём другом. — Профессор, н-не надо. — Прекратите, пожалуйста! Моё сознание ещё было способно улавливать слова учеников, но профессор Люпин и не думал внимать их просьбам. Я снова получил удар ногой в ляжку, потом в спину, и ещё один в спину. Боль сменилась онемением. — Кто-нибудь, остановите его! Люпин наклонился и взял меня за грудки, тряся как тряпичную куклу: — НЕ-НА-ВИ-ЖУ!!! Он вдарил мне кулаком в челюсть, и я услышал, как внутри та хрустнула. Во рту ощутился привкус железа. Ещё один удар прилетел в лоб, но к тому моменту я и так плохо соображал, а после него и вовсе стал находится в каком-то полусознательном состоянии. Мозг фиксировал всё новые и новые удары, хотя я и не понимал уже, куда именно они приходятся. В голове было лишь одно желание — выжить, но тут уже от меня ничего не зависело.***
Мягко. Тепло. Уютно. Хорошо-о… Я продолжал нежиться в этих прекрасных, светлых чувствах. Не хотелось думать ни о чём другом: ни об опасностях Хогвартса, ни об уроках, ни о профессоре Люпине… Стоп. Люпин? А чем мне учитель тёмных искусств то не угодил? Ах да, он же меня тогда избил, точно… А когда это было? Я резко поднялся с кровати, а накрахмаленное одеяло приятно захрустело от моих действий. Меня избил Люпин! Да так, что я вообще должен был сдохнуть на полу его кабинета! Но я жив… Сбылась мечта идиота. И кто меня вообще за язык тянул шептать что-то Симусу? Дурья башка. Сонная нега окончательно меня отпустила из своих объятий. Я осмотрел свои руки: целые. Вынул ноги из-под одеяла: тоже в порядке. На мне была одета больничная пижама, а школьная одежда аккуратно лежала сложенной на стуле. Проверил всё тело, пощупал здоровые рёбра, убедился в наличии всех зубов. Я здоров! Меня вылечили! Из обнаруженного был лишь еле заметный чёрный кружок на животе, очень похожий на какую-то татуировку. Так как никакой видимой угрозы он не нёс, я не стал предаваться размышлениям о причинах его появления. Интересно, сколько времени прошло с момента событий в классе? Больничная комната была просторной, очень светлой и чертовски уютной. Рядом стояли заправленные пустующие кровати, сквозь маленькие оконные отсеки стёкол ярко светило солнце. На соседней же тумбе располагался поднос со всякой разной снедью. Да я голоден! Очень голоден. Раз уж еда была рядом именно с моей кроватью, а другие постояльцы этой больничной палаты отсутствовали, был сделан вывод, что все эти лакомства предназначались мне. Быстро, с причмокиванием от многообразия палитры вкусов, я поглотил необходимые растущему организму калории. Как только еда кончилась, поднос с грязной тарой испарился как по волшебству. Хотя, почему же как? Решил по привычке размяться, хоть этого и не требовалось. Страшно представить, но я впервые за всё время попадания поспал на настоящей кровати! Уму непостижимо, как быстро можно отвыкнуть от подобных удобств, и как радостно к ним возвращаться через время. Не смотря на все те ужасы с Люпином, настроение моё подскочило на небывалые высоты. Сменив пижаму на школьную форму, я решился выйти за пределы комнаты на разведку. Все же я знал, что больничное крыло включает в себя множество таких вот палат, и выходить из них было не запрещено. Бродя по безлюдному коридору, я очень скоро встретил мадам Помфри, что направлялась прямиком мне навстречу. — Мистер Голден! Очнулись, замечательно. Ох и работки вы мне добавили, — помахала она пальчиком, сохраняя дружелюбную улыбку на лице, — собирала вас, так сказать, по кусочкам. Ну что, как самочувствие? Жалобы есть? — Нет, мадам Помфри, — замотал я головой, улыбаясь при этом в ответ, — спасибо Вам большое, чувствую себя просто превосходно. Скажите, а меня кто привёл до больничного крыла? Профессор Люпин? — закинул я удочку, в надежде на информацию от целительницы. — Люпин? Ну что вы, он, конечно, в «эти», — выделила она слово выражением лица, — дни и отправляет сюда учеников, но только как первопричина их разнообразных повреждений. Вас привели однокурсники, они очень переживали за вас и даже уговорили меня организовать вам завтрак по случаю выздоровления. Как вам еда? Понравилась? — Да, очень и очень вкусно, — так вот, кого мне стоит благодарить за кормёжку. Как хорошо всё-таки иметь друзей. — Чудесно. В таком случае, я вас выписываю. Уроки вы уже пропустили, так что окончательно отдохнёте уже у себя в гостиной. Все же, вы пролежали двое суток, организму нужно придти в норму после такого. — Сколько-сколько?! — я округлил глаза. Я был без сознания два дня? С учётом магической медицины? Это в какую отбивную меня профессор превратил? — Ну, а вы как думали. Всё, меня ожидают другие пациенты, так что, если не осталось вопросов, то… — Ещё один вопрос, мадам Помфри, — вспомнил я про загадочное тату на животе, — вы, случайно, не знаете, что это такое? — я задрал мантию с остальной одеждой, показывая чёрный кружок. — Конечно знаю, ведь этот знак поставила именно я, — ответила бесстрастно целительница. — А… Что он значит? — То, что вы находились на грани смерти, а я вас спасла. Вот когда будет таких кружочков пять штук, тогда мы с вами и побеседуем более подробно на этот счёт. А сейчас, Вам пора, мистер Голден. Всего хорошего, и не болейте. Я проводил подозрительным взглядом целительницу, которая зашла в одну из палат. Когда наберется пять кружков — я буду ей что-то должен? Чем-то обязан? Очередной секрет. Зато теперь хотя бы не нужно беспокоиться, чего это она такая добрая в таком злом месте. Ибо ставлю все свои накопленные баллы, что этот её «сюрприз» с пятью отметинами в разы перекроет любые положительные качества мадам Помфри.