Глава 6: Семья — Дьюи
В тот день, когда он познакомился с Джоуи, после того, как девочка ушла, надув губы и бросив яростный взгляд в сторону Баки, Дьюи вошла в комнату гордым, уверенным шагом, и щелчки каблуков по полу возвестил о ее приходе. Барнс поднял глаза от остатков еды и увидел, что к его столику приближается еще одна невысокая (и что творилось с женщинами в этой семье? они все оказались такими миниатюрными!), полная женщина с круглым лицом (еще одна черта всех Родригес) и длинными, свободно завитыми темно-каштановыми волосами со светлыми прядями. На ней были узкие выцветшие джинсы, облегающий желтый топ, доходивший до бедер, и пара ярких красных туфель на самом высоком каблуке, который он когда-либо встречал. Глаза ее были подведены, а губы накрашены красной помадой в тон обуви. Она выглядела симпатичной и миловидной, казалось, что ей где-то около тридцати лет. Однако Баки начал понимать, что под всей этой мягкостью скрывается стальной стержень женщин, похожих на Пегги Картер, но, возможно, еще более сильных, потому что их мечи и щиты гораздо лучше спрятаны. Баки не ошибся, поскольку она подошла к столу, как будто делала это каждый день, и они не были незнакомы друг с другом, поставила перед ним одну из двух бутылок «Коко Рико», которые держала в руке, выдвинула стул и села рядом. — Итак. — Ее голос оказался удивительно низким для женщины ее роста, но сильным и глубоким. —Ты тот, о ком постоянно говорят моя мать и сестры. И ты только что познакомился с нашей Жозефиной. Я решила, что теперь моя очередь. Она протянула руку (ногти были выкрашены в тот же красный цвет, что губы и туфли), и ее губы растянулись в улыбке, полной озорства и хитрости. — Привет, Баки. Меня зовут Доркас. Приятно познакомиться.***
Доркас отличалась от своей матери и племянницы. Лулу была спокойной, глубокой, решительной и скрытой силой. Джоуи — шипящим, плюющимся огнем, окружающим мягкую и хрупкую сердцевину, отчаянно нуждающуюся в защите. Однако Доркас просто была такой, какая она есть. В ней не таилось никаких скрытых уровней, никаких тайн. Она держалась уверенно и легко, что успокаивало и удивительно расслабляло. Вы либо принимали ее, либо она просто поворачивалась и уходила, оставляя вас; без обид, но и без оглядки. Это не значит, что она не была умной или сложной. Просто женщина не чувствовала необходимости скрывать или искажать себя, чтобы соответствовать чьим-то предвзятым представлениям. У нее было три дочери от трех разных отцов, ни за одного из которых она не вышла замуж. Две из них уже учились в колледже, а младшая, Магдалена, должна была последовать туда менее чем через два года. Доркас хорошо воспитала их, с помощью своей семьи, и вела небольшой, но очень успешный бухгалтерский бизнес, занимаясь финансами большого процента некрупных предприятий в районе, и вполне обоснованно гордилась всем, чего добилась. А для Баки она стала еще одним замечательным сюрпризом. В тот первый день женщина посидела с ним немного, не скрывая своего любопытства, расспрашивая его о доме, о том, как у него дела и что он думает о Сансет-Парк после своего возвращения. Барнс уставился на нее, не понимая, чего она от него хочет. Доркас лишь улыбнулась его морганию, отпивая из зеленой бутылки содовой, и продолжила задавать вопросы. — Да, Баки, я знаю, что я любопытная, но ты привыкнешь к этому, — засмеялась она. — И не волнуйся. Мы в нашей семье любим посплетничать, но, клянусь, умеем хранить секреты. Мы защищаем своих. — Затем женщина протянула и положила на его руку свою, коснувшись Баки, словно это было то, что они делали всегда, хотя Барнс никогда не встречал ее раньше. — Теперь, — она наклонилась вперед, глядя в его глаза со смесью озорства и хитрости. — Ты слышал о Роберто на 49-й улице? Он и его жена Миранда женаты уже более двадцати двух лет, но я только что узнала от Лизы с 47-й, что она бросила его ради молодого человека, друга ее сына из колледжа, и они вдвоем уехали в Индию строить дома, разводить коров или делать еще какую-то хрень. Ты можешь в это поверить? — Э… Что?***
Доркас стала приходить к нему во время каждого из его ежедневных визитов. Обычно после того, как Баки проводил некоторое время с Лулу, и до того, как громкий топот Джоуи возвещал о ее приходе. — Мне лучше уйти, иначе она накричит на меня за то, что я увела тебя, а потом пригрозит взломать мой банковский счет и подписать меня на кучу гей-порносайтов. Она это сделает, поскольку не знает, что у меня уже есть подписка на все хорошие порносайты. — Доркас встала из-за стола и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. — …Что? — Кстати, я должна рассказать тебе о том, что отец Сюзанны использовал все деньги из пенсионного фонда ее родителей, чтобы оплатить поездку в Вегас для своей любовницы, которая, кстати, живет в Квинсе. Напомни мне завтра. — Что?!***
И так же, как с Лулу, и так же, как с Джоуи, они создали собственный ритм. Когда они только начинали танец своей дружбы, Баки думал о Доркас как о ресурсе. Он всегда культивировал информационные сети, которые могли предупредить его о любых изменениях обстоятельств или приливах и отливах в окружающей среде, чтобы он мог быть готов ко всему. На новом этапе его жизни это было еще более важным для выживания, чем когда-либо прежде. И никто лучше Доркас не чувствовал пульс происходящего в Сансет-Парке. Так что она стала ресурсом, и очень ценным. Но… Но… С ней еще было так легко. Ему не требовалось постоянно быть начеку, чутко реагировать на малейшие сигналы, указывающие на то, что что-то не так, как с Джоуи и Стиви. И если у него выдавался плохой день и не хотелось разговаривать, Баки не стоило беспокоиться о том, как его настроение или реакция повлияют на окружающих, или пытаться оправдаться тем, что иногда даже их забота оказывалась для него слишком тяжела, как бывало с ее матерью и Стиви. Он мог просто быть с ней, без всяких объяснений и ожиданий. Если Доркас видела, что Баки находится в мрачном настроении, она все равно приходила, садилась и рассказывала ему ежедневные сплетни. В этом было что-то очень успокаивающее: знать, что он может снять с себя ответственность, а кто-то другой сделает все, что нужно, и будет бдительно следит за территорией. А если настроение было действительно плохим, и ему требовались все силы, чтобы просто сидеть и не шевелиться, дабы не разлететься на миллион кусочков, женщина внимательно глядела на него, отворачивалась и возвращалась через несколько минут с «Коко Рико» и большим мягким шарфом. Она аккуратно накидывала его на плечи Баки, нежно проводила пальцами по его волосам, а затем отходила, садилась рядом и доставала телефон, чтобы почитать что-нибудь, тихонько напевая себе под нос, не оставляя его одного. Доркас была доброй и щедрой, и она никогда, ни разу не давила на него, требуя большего. Поэтому Баки потянулся к этой доброте и щедрости, чтобы обернуть их вокруг себя, как ее шарф вокруг плеч, и с удивлением обнаружил, что может с легкостью вернуть все, что давала ему женщина. Когда Баки начал делиться с ней всеми лакомыми кусочками информации о членах их общины, они сблизились, как двое воришек. — Ты не поверишь, что я только что узнал! — сказал Барнс, когда Доркас вошла в маленький альков с двумя бутылками «Коко Рика», как только Лулу ушла. — Что? — Ее глаза были расширены и взволнованы, когда она присела рядом с ним. — Ты должен рассказать мне, Баки, ты должен. — Я разговаривал с мистером Юэном, и он сказал мне, что жена только что ушла от Сяо. — Того, который держит прачечную на Девятой? — Да. — Почему? — Там вот в чем дело. Очевидно, она нашла в подвале кучу коробок, набитых разным бельем… чужим бельем. — О, нет! — Ага. И оно было не только женским, но и мужским. — Нет! — Есть кое-что получше. — Что? Что? — Белье не было чистым… — Серьезно? — Да. Его не просто не стирали. Предположительно, Сяо использовал его, чтобы… помочь себе. — Тут Баки сделал характерное движение рукой, чтобы убедиться, что Доркас точно поняла, о чем он говорит. — Он дрочил на чужое белье? — По всей видимости. — Фу! — Женщина скорчила гримасу, но ей было смешно. — Ага. — Знаешь, — она сделала паузу, чтобы глотнуть содовой. — Мне кажется, я никогда в жизни не была так счастлива, что у нас здесь есть своя стиральная машина и сушилка. — И ты это говоришь мне. — Я серьезно, Баки, этому человеку около восьмидесяти лет. Как, черт возьми, он вообще это делает? — Никогда не стоит недооценивать силу грязной пары трусиков, я думаю. — Или боксеров. Баки хрюкнул и вернулся к pollo con cerveza, которую Лулу приготовила для него. — Блин, да ладно, грязные? На них же все равно остаются пятна. Что, черт возьми, творится с людьми? Баки все еще давился едой, когда через пятнадцать минут появилась Джоуи.***
Такова была еще одна особенность Доркас. Она оказалась обладательницей самого грязного рта из всех, кого Баки когда-либо встречал. Барнс вырос на улицах Бруклина, где грубость считалась валютой, а умение творчески использовать ругань — высшим достижением. Он был солдатом, а Ревущие — грубыми, бесцеремонными и изобретательными в использовании языка подобного рода. Они со Стиви постоянно обзывали друг друга; это становилось для них забавой, игрой в подтрунивание, которую друзья всегда разделяли. Однако Доркас выдавала такие обороты, которые заставили бы покраснеть даже матроса. У нее не было ни капли стыда, и она применяла английские ругательства так же изобретательно, как и испанские. Ей нравились грубые слова, ей нравился секс, и она не видела причин, почему бы не использовать первое и не говорить о втором. Баки вырос на улицах Бруклина и был солдатом. Он также быстро понял, что времена изменились. Теперь женщинам разрешалось говорить о сексе, искать его и заявлять о том, что он им нравится. Барнс знал, что так было всегда, но сейчас женщины обладали свободой, недопустимой в 1940-х, и он определенно считал это значительным улучшением. Не идеально, но намного лучше, чем в те дни, когда Пегги и Стиву приходилось тайком исчезать, чтобы разделить украденные моменты близости, — если бы истинная природа их отношений была обнаружена, Роджерс получил бы пощечину, а Пегги — только насмешки и попытки пристыдить от тех, с кем она работала. Баки также понял, что после всего, что пережил сам, после всего, что с ним сделала ГИДРА, пока люди не причиняют вреда другим, они обладают свободой и правом на собственный выбор, и плевать на все, что могут подумать другие. Джоуи была лесбиянкой, сам Баки уже не знал, кем он, черт возьми, является, и будет ли вообще кем-нибудь когда-нибудь, а Доркас нравилось смотреть на красивых мужчин и говорить о сексе. Так что все остальные могли идти к черту, если хотели высказаться по данному поводу. Как только Доркас поняла, что Баки не волнует, что она говорит или делает, женщина еще больше расслабилась в его присутствии, если такое вообще было возможно, и все ставки были сделаны. Они обладали схожим, довольно грубым чувством юмора, и могли часами смешить друг друга, когда Баки находился в хорошем настроении, рассказывая пошлые шутки и обмениваясь комментариями по поводу музыки, фильмов или телепередач, которые их обоих интересовали. Лулу закатывала глаза, но она и сама порой отпускала пошлые шутки. Будучи мудрой женщиной, она знала, кто ее дети, и принимала их такими, какие они есть, без всякого осуждения. И Доркас, Доркас… нравилась Баки. Он любил ее, и знал, что любил. Эта женщина не вызывала страсти, или жара, или неистового сексуального желания. Она просто очень, очень нравилась ему, так же, как и Стиви, что являлось необходимым для построения самых лучших отношений. Баки не просто считал ее другом, как он понял однажды, спустя несколько месяцев после того, как Доркас вошла в его жизнь. Скорее, она стала ему… сестрой. Между ними возникла связь, подобная тем, которые, как Барнс знал, у него когда-то были, но которые он все еще не мог вспомнить; глубокая и настоящая, построенная на единстве духа и укрепленная их различиями. Баки обожал ее и готов был сделать для нее почти все, как и для Лулу, Джоуи и Стиви — всегда, всегда его Стиви. Доркас оказалась неожиданным подарком, преподнесенным Барнсу, чтобы он дорожил им, ценил его и принимал как радость. И, как и в случае со Стиви и Джоуи, он дал Доркас прозвище. — Итак, — сказала она, провальсировав в маленький альков, как всегда, неся две бутылки кокосовой газировки, которые стали частью их ритуала. — Наша маленькая Жозефина теперь твоя Джоуи. — Похоже, ей это нравится. — Улыбнулся Баки в ответ, уже потянувшись за «Коко Рико». — И это имя ей подходит, я думаю. День стоял хороший, даже замечательный, и он чувствовал себя спокойно и уверенно. — Оно ей не просто нравится. Она его любит, — заявила Доркас, усаживаясь. — Но она очень, очень ясно дала понять, что только ты можешь называть ее так, понимаешь? Это твое имя для нее. Она — Джоуи, а ты — Баки. — Ревнуешь? — спросил он, подмигнув. — Хм, может быть, немного. Никто еще не давал мне прозвища, разве что Кулона или Мамасита. Барнс взглянул на нее, осознал, что женщина шутит, но в ее фразе есть доля правды, и тогда заметил в ней что-то такое же, что видел в Джоуи. Он наклонил голову и задумался на мгновение, тщательно обдумывая свое решение. — Ты можешь быть моей Дьюи, — тихо произнес Баки. — Дьюи? — засмеялась Доркас. — Почему Дьюи? — Нет ничего прекраснее в мире, чем утренняя роса, — услышал он собственный голос. — Она ловит солнечный свет и удерживает всего секунду, прежде чем отдать обратно. У тебя такое же сияние, и ты даришь мне его часть. Думаю, такое имя тебе подходит. Женщина сидела и молчала, а потом улыбнулась ему, мягко и тепло. — Как и тебе.***
Это был подарок Баки, совсем небольшой. И этого было недостаточно, этого никогда не будет достаточно. Потому что вскоре Дьюи подарила ему одно из величайших сокровищ в его жизни.***
Все случилось в первую неделю октября, когда Баки вернулся в Бруклин чуть больше чем на три недели. Они со Стиви снова начали бегать вместе, и все наконец-то стало налаживаться. Баки возобновил ежедневные визиты в Casita Pepe, и после того, как извинился перед Лулу и потратил больше часа на то, чтобы заставить Джоуи улыбнуться ему, прежде чем она наконец сдалась и крепко обняла его, жизнь Барнса вошла в старую колею. Реставрация дома шла хорошо, и казалось, что динамика между ним и Стивом снова изменилась, еще сильнее, чем прежде укрепив их отношения. Плохие и хорошие времена, неудачи и достижения, потери и приобретения. Поворотные моменты и выбор, так много проклятых поворотных моментов, которые поначалу казались незначительными, но в итоге имели долгосрочные последствия. Баки размышлял над всем этим, прокладывая себе путь через chuletas, которые приготовила для него Лулу, медленно, стараясь насладиться каждым кусочком, когда вошла Дьюи с бутылками «Коко Рико» и пакетом шоколадного печенья. Она положила один из них перед Баки, рядом с недопитой бутылкой «Мальты», выдвинула стул и со вздохом села рядом с ним. Однако на этот раз женщина сняла туфли на каблуках — синие, — откинулась назад и положила ноги ему на колени под столом. — Привет, — осторожно произнес Баки, наблюдая, как она открывает пакет с печеньем и засовывает одно в рот. — Привет, — ответила она с полным ртом шоколада. — Все в порядке? — Да, — вздохнула Дьюи, потянувшись за следующим печеньем. — Извини за это, но мои ноги сегодня меня убивают. Он взглянул вниз, увидел ярко-желтый лак на ногтях и заметил, что ступни, как и лодыжки, распухли. — Все нормально? — спросил Барнс снова, внезапно забеспокоившись. —Ты заболела? И нет, нет, нет, она не могла быть больна, не могла. Она была его сестрой, и он не мог потерять ее, не после того, как только что нашел. Должно быть, что-то отразилось на его лице и дало ей понять, насколько сильно Баки внезапно встревожился, потому что Дьюи быстро покачала головой. — Нет, Баки, нет, не волнуйся. Все в порядке. Я не больна, — сказала она. — Ты уверена? Нам нужно отвезти тебя к врачу? — Баки ненавидел врачей, по-настоящему ненавидел их. Но он подавил бы свой страх, свой абсолютный ужас перед тем, чтобы когда-либо добровольно отправиться к врачу, если бы это означало, что с ней все будет хорошо. — Баки, я беременна. О. О. Тогда все в порядке. Что? — Что? — Беременна, Баки. На третьем месяце. Вот почему у меня распухли ноги, — она снова засмеялась, а потом запихнула в рот еще одно печенье. — И вот почему я не могу перестать есть. Разве ты не заметил, что я набрала вес? Баки просто не придал этому значения. Он считал Дьюи красивой, как и всех женщин семейства Родригес — независимо от того, как они выглядели. — Э-э… — Ты просто подумал, что я толстею, не так ли? — Она снова засмеялась и положила в рот очередное печенье. — Ты красивая, — честно признался Барнс. — Я знаю, что ты так думаешь. — Еще одно печенье. — Но теперь я красивая и беременная. — Когда ты должна родить? Его мозг наконец-то включился, и он почувствовал, как на него нахлынула волна, не воспоминаний или криков в ночи, а вопросов, множества вопросов. — В середине апреля. Маленькая девочка, я думаю. О, о. Еще одна девочка, еще одна прекрасная женщина, чтобы войти в их и без того удивительную семью. — А кто отец? — осторожно поинтересовался он. Дьюи не говорила ему, что встречается с кем-то, что в ее жизни кто-то есть. — Это тот лось? — Нет, не лось, — снова засмеялась она. — И слава богу, что так. У него был самый большой член, который я когда-либо видела, но и самый большой нос. Мне бы не хотелось думать, что было бы, если бы пришлось рожать ребенка с таким большим носом. — Затем она вздохнула и засунула в рот еще два печенья. — Отцу малышки все равно. Он не хочет иметь с нами ничего общего. — Что? — Тут ярость поднялась в Баки, бурля и обжигая его вены, словно лава. Что за человек может просто бросить своих? Что за человек может смотреть на Дьюи и ее семью и не хотеть быть частью этого? — Все в порядке, Баки, все в порядке, — заверила женщина, хотя на самом деле все было не так. — Я вырастила всех своих детей одна и сделала это чертовски хорошо, если можно так выразиться. И у меня есть семья, чтобы помочь мне. Эта маленькая девочка будет знать, что ее любят. Сюрприз, да, но хороший. — Самый лучший, — пробормотал Баки, глядя на ее ноги. Что-то возникло там, на задворках его сознания, не столько воспоминание, сколько впечатление, шепот, подсказывающий ему, что делать. Он протянул руку вниз и, осторожно и нежно прикасаясь, начал растирать ступни. Барнс знал, что это облегчит боль, хотя и не имел представления, откуда он это знает. Дьюи тихонько мурлыкнула в ответ, — крошечное, маленькое поощрение, которое дало ему понять, что он прав, и что он помогает, — а затем затихла. Когда Баки поднял на нее глаза, желая убедиться, что все делает правильно, то обнаружил, что женщина напряженно и внимательно смотрит на него — На этот раз, думаю, у ребенка еще будешь ты, — уверенно заявила она. — Значит все будет еще лучше. После этого Дьюи замолчала, и у Баки не нашлось слов, которые он мог бы сказать в ответ. Поэтому он ничего не произнес и вернулся к растиранию ног. Пока они сидели в послеполуденной тишине, Баки позволил себе открыться своим чувствам, вместо того чтобы пытаться отстраниться и не дать им захлестнуть его. Он склонил голову набок и прислушался, разрешил себе услышать. И вот, вот оно. Звук биения сердца Дьюи, мягкий и ровный, а рядом с ним, чуть ниже, другое сердце, более быстрое, но такое же мягкое и такое же ровное. Тогда Баки впервые подумал, что, возможно, он мог бы быть благодарен ГИДРЕ за то, что она с ним сделала. — Да, — сказал он, продолжая растирать ее ноги. — Да.***
Проходили недели, и они стали проводить еще больше времени вместе. Баки наблюдал, за тем как тело Дьюи меняется, расцветает, и чувствовал, как что-то в нем делает то же самое. Она была сильной и независимой женщиной. Баки всю свою жизнь, в те ее периоды, когда ему было позволено делать собственный выбор, тянулся к таким людям — решительным, смелым и чертовски сильным (Стиви). Но, поскольку он провел много времени, ориентируясь на них, Баки знал, как им необходимы тихие гавани, где они могли бы свить гнездо и восстановить ресурсы. Он мог дать ей это, предоставить надежное убежище, где Дьюи могла бы отдохнуть, расслабиться и позволить себе просто быть, пока кто-то другой заботится о ней. Поэтому он смирно сидел рядом и позволял ей жаловаться на тяжелый день, на свое тело, на трудных клиентов, с которыми она имела дело, делиться бутылками «Коко Рико», снимать туфли и класть ноги ему на колени. Баки всегда растирал ее лодыжки, мягко и уверенно, надеясь, что это помогает, и что Дьюи знает, что он поможет ей в любой ситуации, и, хотя у нее есть семья, он тоже рядом — всегда. Насколько Баки мог судить, беременность протекала хорошо. Были незначительные боли, жалобы на то, что одежда больше не налезает, и бесконечное желание шоколадного печенья, но Дьюи уже проходила это и знала, чего ожидать. К тому же, она в любом случае оставалась Дьюи — живой, яркой, откровенной, любопытной и готовой поделиться всеми услышанными сплетнями. Больше всего женщина жаловалась на то, что больше не может носить шпильки, которые так любит, и вынуждена прибегать к кроссовкам и балеткам. — Ну да, вообще-то именно из-за них ты попала в эту ситуацию. Может, отдохнешь еще несколько месяцев, а? — сказал ей Баки однажды на второй неделе ноября, когда они сидели в маленьком алькове в Casita Pepe, и мужчина растирал ноги Дьюи, пока она расправлялась со вторым пакетом печенья. — В эту ситуацию я попала из-за того, что смогла забросить свои лодыжки на его плечи, Баки, и к тому моменту мне уже было совершенно наплевать, где мои туфли. Думаю, одна была в душе, а вторую я нашла в микроволновке на следующее утро, — заметила Дьюи, надкусывая очередное печенье. — И что же это были за туфли? — Черные, на молнии и с ремешками. — Ой да, они красивые. Мне нравятся. — Теперь он использовал обе руки, проводя пальцами по лодыжкам и икрам, забыв о еде. — Это великолепные туфли. Я купила их на распродаже в «Sweet…Ах! — тихо вскрикнула Дьюи, внезапно дернувшись. — Что? Что такое? Все в порядке? — спросил Баки, приостановив свои движения, чтобы обратить все внимание на женщину. Ее глаза были широко раскрыты, но не похоже, чтобы ей было больно. На самом деле, она улыбалась. — Не волнуйся, Баки. Все хорошо. — Улыбка Дьюи стала еще шире. — Малышка просто удивила меня, вот и все. — Что? — Дай мне свою руку. — Она взяла протянутую руку Баки в свои, а затем медленно, нежно, очень осторожно, положила на левую сторону своего живота и держала ее там. Секунду, две, три, а потом… — О! — Баки отпрянул назад, пытаясь убрать руку, но Дьюи удержала его и снова прижала к животу с теплой, устойчивой уверенностью. Там, под пальцами, он почувствовал пульсацию, крошечное движение, но сильное, такое сильное. Ее нерожденный ребенок, бьющийся о его ладонь. Раз, два, а потом снова. Ох. — О… — прошептал он. Если бы кто-то еще находился с ними в комнате, они бы услышали весь трепет и удивление в его голосе, дрожащем и серебристом, словно трепет ангельских крыльев. Но Баки и Дьюи были только вдвоем, сидели вместе в тишине и ощущали это чудо. Не думая, Барнс протянул левую руку, желая почувствовать больше и лучше. Как и его голос, при свете она задрожала и затрепетала, серебрясь, но на этот раз все дело было в металле. Тогда он захотел отстраниться. Но Дьюи была еще одним чудом, даже большим, чем то, которое она хранила в себе, и она видела, что, должно быть, отразилось на его лице. Женщина снова взяла его металлическую руку в свою, направляя ее к животу. — Не переживай, Баки, все хорошо, — заверила она его, прижимая металлические пальцы к своей коже. — Ты можешь почувствовать ее и этой рукой. Мы все знаем, что она из сплава, и уже привыкли. — Пальцы Дьюи ощущались теплыми и твердыми поверх его собственных. — Малышке тоже придется привыкнуть, потому что, я думаю, она будет проводить много времени в твоих руках. Так что давай начнем сейчас, чтобы она знала, кто ты, когда наконец будет готова появиться на свет. Баки сидел, положив руки на живот Дьюи, и чувствовал, как ребенок толкается из-за его прикосновений. Он чувствовал, как что-то в нем разворачивается и начинает порыкивать и ворковать. Это был не Актив, или не тот, кем был Актив. Теперь личности слились воедино, и между ними больше не было разделения; не было с той ночи, когда он вспомнил свое первое убийство. Вот только время от времени что-то в нем сдвигалось, шевелилось, совсем слегка, и он знал, что все его части, даже самые темные, бодрствуют и сосредоточены, изучают, наблюдают, внимательно присматриваются к окружению, влияя на тот выбор, который Баки собирался сделать дальше. И приходя к абсолютному согласию. Он прикасался к настоящему дару. Чему-то ценному. Тому, чем нужно дорожить. И сделает все, что в его силах, чтобы сохранить его в безопасности, защитить от чего угодно. Раздался еще один удар, еще один небольшой толчок о его ладонь, на этот раз левую. Дьюи снова дернулась, а затем рассмеялась. — Что ж, — сказала она, откинувшись на стуле, но стараясь не выпускать руки Баки. — Детка танцует. Она никогда не делала этого раньше. Я думаю, ты ей, должно быть, уже очень нравишься. Чувство было более чем взаимным.***
Именно Дьюи стала первой, кто поверил ему на слово, когда он, наконец, вошел в двери Casita Pepe в тот день в середине февраля и поклялся этой семье, этим женщинам, что вернулся, и вернулся навсегда. Лулу взяла его руки в свои и держала их, пристально вглядываясь в его лицо в поисках правды. Она не осуждала и не давила, но Баки видел в ее глубоких, темных, почти черных глазах всю тревогу и беспокойство, которые она испытывала во время его отсутствия. Они бы поговорили, Баки поделился бы с ней еще большим количеством вновь приобретенных истин, но для этого не было времени, пока не было. Джоуи увидела его и прямо посреди ресторана назвала мудаком, после чего убежала. Через полминуты раздался звук хлопнувшей двери ее спальни, достаточно сильный, чтобы его услышал не только Баки. Дьюи просто вошла в маленький альков, или скорее вплыла, взглянула на него, когда он стоял там, держа руки Лулу, и усмехнулась. — Ой, — сказала она, подойдя. — Посмотрите-ка, что притащил кот. — Боже мой, взгляни на себя, — тихо произнес Баки, отпустив руки Лулу, чтобы повернуться к ней лицом. — Да ты огромная. — Ага, я знаю. — Руки Дьюи уже были раскрыты и тянулись к его плечам, готовые притянуть Баки в объятья. — Но ты все равно прекрасна, — прошептал он, наклонившись и прижавшись к ее волосам. — А ты — просто загляденье. С возвращением, Баки, — ответила женщина.***
Когда они наконец смогли отпустить друг друга, Лулу велела Баки сесть за стол, потому что она собирается приготовить мофонго и бустело. Ему было приказано оставаться на месте и ждать ее, потому что они собирались поговорить, о да, собирались. Дьюи села рядом, сняла туфли и, как обычно, к бесконечной благодарности Баки, положила ноги ему на колени. Барнс тут же начал делать свой обычный массаж, так благодарный за то, что она позволила ему это, несмотря на отсутствие в течение стольких недель. — Итак, ты вернулся? На этот раз навсегда? — спросила Дьюи, отпивая «Коко Рико». — Да, Дьюи, на этот раз навсегда, — произнес он, проводя пальцами и ладонями по ее ступням, а затем по лодыжкам. — И чем же этот раз отличается от всех предыдущих? — Никакого осуждения. От нее никогда не исходило обвинение, только честное любопытство, которое требовало честного ответа. — Потому что я обещал Стиви, — признался Баки, обводя пальцами ее латеральную кость. — Потому что я обещал твоей матери. И потому что я собираюсь дать такое же обещание Джоуи, если она когда-нибудь снова заговорит со мной. — Не волнуйся, заговорит. Она тринадцатилетняя девочка, Баки. Гормоны и бушующие эмоции. — Дьюи пренебрежительно помахала рукой в воздухе. — Она волновалась и боялась, что ты не вернешься, особенно после того, что случилось прошлой ночью в Вашингтон Хайтс. Но она справится с этим, вот увидишь. — Я надеюсь на это, — пробормотал Барнс, пожав плечами. Он посмотрел вниз на ее ноги, тяжелые и распухшие. Ногти были выкрашены в ярко-красный цвет с крошечными белыми точками, имитирующими зернышки клубники. Осознав это, Баки улыбнулся. Но только на мгновение, прежде чем он остановился, и его руки перестали двигаться, чтобы мужчина мог посмотреть на ее еще более круглое, чем обычно, лицо, и ее глаза. — Я обещал, — сказал он, просто, откровенно и настолько правдиво, насколько мог. — Я не могу продолжать так поступать со Стиви, не могу продолжать так поступать с тобой и твоей семьей. Но самое главное, я не могу продолжать так поступать с самим собой. Здесь мое место. Мне нужно помнить об этом и начать вести себя соответственно. Баки вновь пожал плечами и вернулся к массажу. Дьюи сидела, молча, позволяя ему двигаться, и он чувствовал ее изучающий взгляд. — Давно пора, — наконец резюмировала она, ее слова были такими же мягкими, но такими же честными, как и его. — Добро пожаловать домой, Баки, мы ждали тебя.***
На следующий день после того, как они со Стиви съездили в Рочестер, чтобы забрать оставшиеся вещи, он вернулся. Баки приходил в кафе день за днем. Джоуи в конце концов простила его, а Лулу перестала смотреть с беспокойством каждый раз, когда он входил в двери. А Дьюи? Ну, Дьюи была Дьюи, она находилась на восьмом месяце беременности, и Баки позаботился о том, чтобы женщина чувствовала себя в безопасности и имела все, что ей может понадобиться. Каждый день, пока Стив навещал товарищей по команде, Баки приходил в Casita Pepe и сидел с ней, растирая ей ноги и слушая обо всем, что пропустил. Поскольку Дьюи становилась все крупнее, а ее движения — все медленнее, Баки стал настаивать на том, чтобы сопровождать ее всякий раз, когда женщине требовалось куда-то пойти. В особенности, когда дело касалось поездки в банк, куда она раз в две недели сдавала наличные от клиентов. Беременность протекала хорошо, но Дьюи приходилось возить крупные суммы, и Барнс собирался проследить за тем, чтобы никто не воспользовался ее положением. Женщина шипела на него, будучи похожей на Джоуи немного больше, чем ей хотелось бы, но позволяла присоединяться к ней. Она делала так каждый раз, когда Баки сопровождал ее, когда Дьюи ходила за покупками или ей нужно было что-то купить для детской (которую Барнс спроектировал сам: веселый, счастливый желтый цвет с голубыми звездами и розовыми облаками), как-то даже дошло до того, что женщина шлепнула его по руке, когда он без единого слова поднял два пакета с продуктами. — Ты ведь знаешь, что я беременна, а не беспомощна? — спросила она, когда Баки последовал за ней на выход через автоматические двери. — Да, я в курсе. — И это уже со мной случалось. — Ага, знаю. — И я могу сама нести свои проклятые продукты. — А еще ты самый упрямый человек, которого я когда-либо встречал, хотя я живу со Стиви. — Да, но ты и для Стиви все носишь? — Нет. Он слишком много ест. Сумки были бы слишком тяжелыми. — Баки! — набросилась Дьюи на него, подарив ему то, чего Барнс и добивался, — легкий смешок и морщинки в уголках глаз. — Дьюи, — сказал он ей мягко, зная, что ее гордость уязвлена, а тело заставляет чувствовать себя неловко. — Ты на восьмом с половиной месяце беременности, и ковыляешь, как утка. — Эй! — Позволь мне сделать это, — продолжил он, еще больше смягчив свой тон. — Тебе не стоит пытаться нести что-то слишком тяжелое, а у меня металлическая рука. — Он подмигнул ей. — Для меня это достаточно легко. Позволь мне сделать это для тебя. Пожалуйста? Дьюи помяла руками поясницу и вздохнула. — Да, да, хорошо. Ты прав, — сказала она, подойдя к нему и подцепив его металлическую руку. — И я прошу прощения. Я просто устала быть беременной. — Да уж, ты беременна уже довольно долго, — согласился Баки, замедляя шаг, чтобы их темп совпадал. — Без шуток, — пробормотала Дьюи. — Мне просто очень нужен секс. Серьезно. — Скоро. — Не скоро. Клянусь Богом, Баки, если этот ребенок не появится в ближайшее время, я сорву с себя всю одежду и начну бегать голой по парку с криками «Догони и возьми меня!». — Ну, тебя не так уж трудно будет догнать, это точно, — заметил Барнс, остановившись на тротуаре, чтобы дождаться переключения светофора. — Ты такой засранец, Баки! — огрызнулась она. — А ты по-прежнему великолепна… Даки. — Обещаю, как только я рожу, я забью тебя до смерти своими туфлями. Леопардовыми, с маленькими черными бантиками. — Мне они нравятся. — Мне тоже. Я просто хочу видеть свои ноги. Я даже не знаю, подходят ли мне эти туфли. Баки посмотрел вниз. — Э-э… — Черт возьми! — Ты все еще великолепна. — Я все еще злюсь на тебя. — Хочешь остановиться и купить мороженое? — Да, пожалуйста. И новую пару туфель. — Как пожелаешь, Даки. — Придурок. — Ага, я знаю.***
Твои слова да Богу в уши — выражение, которое Баки часто слышал, но никогда не использовал сам. Но, похоже, оно было верным, и Дьюи собиралась исполнить свое желание. Потому что вскоре после произнесенных слов родила ребенка. И, конечно же, в итоге потащила Баки с собой прямо в родильную палату.