Глава 9. Взрывы
Не было слов. Не находилось абсолютно никаких слов, которые могли бы хоть как-то описать шипы, лезвия и наполненные ядом клыки, вонзившиеся в сердце Стива, когда он был вынужден стоять и смотреть, как душа Баки распадается на его глазах. Возмущение. Ужас. Гнев. Ярость. Это были, пожалуй, самые подходящие слова, но даже они не могли дать никакого представления о том, каково это — быть свидетелем агонии Баки. Стив крутился и вертелся в подвале, боксируя кулаками в воздухе и отбиваясь от невидимых врагов, пытаясь найти способ выпустить всю горечь, кипевшую в его жилах. Еще хуже было осознавать, что это случилось не впервые. Каждый раз, каждый проклятый раз, когда Баки убегал, это происходило с ним. Кричащее безумие заставляло его рваться в ночь, в темноту, делало неспособным распознать доброту и безопасность, заставляло наказывать себя, выступая против мира, который столь жестоко обошелся с ним. В одиночку. До последнего раза он всегда все делал в одиночку, и, несмотря ни на что умудрялся каким-то образом собирать части себя в нечто, напоминающее единое целое. Неудивительно, что ему было трудно даже подумать о том, чтобы связаться со Стивом, когда он был в таком состоянии. Как? Роджерс теперь знал, что Баки требовались все ресурсы, чтобы держать себя в руках и не забывать дышать. Сэм говорил, что это похоже на промывание раны, разрез гнойника, чтобы снять воспаление и дать коже регенерировать. Он даже понятия не имел… Смотреть за тем, что делал Баки, было похоже на наблюдение за тем, как кто-то бросается в жерло вулкана, принося себя в жертву в надежде умиротворить богов. В этом не было ни радости, ни надежды, ни даже чувства выполненного долга. Только мольба о том, чтобы все поскорее прекратилось. Это злило Стива. Потому что он знал. Баки не сказал, не проронил ни слова, но Стиву и не нужно было слышать их, чтобы понять, что именно вспомнил его друг. Он умел читать сигналы, улавливать смысл по подергиваниям и дрожи Баки, по тому, как он отпрянул назад, когда Роджерс просто протянул ему чашку кофе. Они изнасиловали его. Украли душу, стерли воспоминания, оставили только фрагменты, свернувшиеся в каком-то дальнем, темном уголке его сознания, где никто, даже он сам, никогда их не найдет. А когда и этого оказалось недостаточно, превратили тело Баки, уже изрезанное и изуродованное, в игрушку, которой можно было пользоваться, потому что тот просто не мог сказать «нет». Баки все вспомнил, и не было ни одной проклятой вещи, которую Стив мог бы сказать или сделать, чтобы как-то облегчить или заставить воспоминание исчезнуть. Стив провел исследование. После того, как осознал случившееся, и после их возвращения домой, он проводил ночи, сидя в постели с планшетом на коленях. Роджерс оставлял одно ухо открытым и постоянно прислушивался, чтобы быть уверенным, что заметит малейший звук из комнаты Баки, пока искал в Интернете ресурсы и информацию о том, как помочь человеку, пережившему сексуальное насилие. Он наткнулся на множество советов, рекомендаций, блогов переживших эту травму, и все же, пролистывая страницу за страницей, Стив продолжал чувствовать себя бесполезным. Потому что в действительности мало что мог сделать. Только предложить поддержку и дружеское участие, если Баки согласится их принять. Будьте терпеливыми, будьте понимающими, не относитесь к выжившим иначе, чем раньше, но знайте, что их восприятие мира навсегда изменилось. Будут срабатывать триггеры, найдутся вещи, которые выведут их из себя, и возникнут границы, которые необходимо соблюдать. Находитесь рядом, чтобы выслушать, если они захотят поговорить, но помните, что дело не в вас, а в них, и все, что вы можете сделать, это помочь им, о чем бы они ни попросили. Баки не просил многого. Но, с другой стороны, он никогда не просил. Всю свою жизнь Барнс ставил других на первое место: семью, друзей, людей из своего подразделения, Стива, всегда заботясь о том, чтобы их потребности были удовлетворены прежде, чем его собственные. Баки не выходил из дома даже тогда, когда становилось очевидно, что он отчаянно нуждается в этом, потому что дал обещание Стиву, и даже в таком состоянии считал целостность сердца Роджерса важнее своего благополучия. Все, чего он действительно хотел, это чтобы его оставили в покое и не трогали. Будь Стив проклят, если позволит Баки пройти через подобное в одиночку, зная, что тот — мастер скрывать самые темные истины, самую глубокую боль от окружающих. Он делал это во время войны, после того, как попал в плен к Золе и процесс лишения его самостоятельности уже был запущен. Теперь все стало иначе, они стали другими людьми, и будь Стив проклят, если позволит Баки остаться одному. Поэтому он наблюдал и изучал, делая все возможное, чтобы попытаться смягчить те острые углы, что цепляли порванный шелк души Баки. Предлагал теплые одеяла и чашки горячего чая всякий раз, когда тот дрожал от неизбывного холода. Никогда не говорил ни слова, как бы ему самому ни было больно и ни хотелось плакать, когда Баки отшатывался, будто Стив когда-нибудь смог бы поднять на него руку. Брал его на пробежки, когда чувствовал, как вибрируют кости Баки, даже на расстоянии трех этажей. Пробовал помочь ему удержать в себе хотя бы какую-то пищу, подсовывая соленые крекеры и мятный чай, когда Баки не мог остановить рвоту. Ничего не говорил, когда тот поздно вечером забирался на крышу, чтобы украдкой достать сигареты, поскольку Баки не догадывался, что Стив знает, что он курит. И сдерживал рыдания, когда видел, как самый близкий ему человек регрессировал, закутывался в слои одежды, пытаясь спрятаться, сделать себя невидимым, вскоре после того, как робко начал расцветать. Это было ужасно. Стив загнал все свои мысли в крошечный, тугой клубок кипящего пульсирующего гнева у основания внутренностей. Он ничего не говорил, ничего не предпринимал, просто находился рядом, хотя на самом деле больше всего на свете ему хотелось взять Баки на руки, прижать к себе и провести пальцами по его волосам, клянясь, что все в порядке. Теперь он в безопасности, никто и никогда больше не причинит ему вреда, и Стив будет оберегать его. Но все было не в порядке, и никогда не будет. Потому что снова кто-то причинил Баки боль, а Стив не остановил это. Все еще не было в порядке, даже когда стало очевидно, что Баки постепенно приходит в себя. Он снова улыбался, шутил со Стивом и носил новую одежду, которая подходила ему гораздо больше, чем старая — напоминавшая о том, как они начали кружить друг вокруг друга в своем танце нового знакомства. Баки снова убирал волосы с лица, мог удерживать в себе еду и спал по ночам. А потом, через три недели после той ужасной ночи, когда Стив пришел домой и обнаружил Баки, свернувшегося клубочком в темноте в этом самом подвале, наступило утро, когда он предложил ему уйти, отдышаться, уделить немного времени себе. Барнс притянул Стива в сильные, теплые объятия и прижал его лицо к своей шее, позволяя вдыхать ароматы корицы и гвоздики, которые, как тот теперь знал, не имели отношения к шампуню или гелю для душа, а являлись сущностью Баки, — пряной, сладкой и теплой, — и на самом деле поблагодарил. Стив не хотел отпускать его. Он желал навсегда прижаться к Баки и попросить прощения за все, что с ним случилось, за каждый раз, когда Стива не было рядом. Он желал держать Баки в объятиях вечно, чтобы тот всегда находился в безопасности. Баки, наверное, ударил бы Стива по зубам, если бы знал. Но он о многом до сих пор не имел понятия, несмотря на то, каким проницательным являлся. Потому что этого было недостаточно и никогда не будет. Даже после сыворотки Эрскина, и нового тела Стива, и его бесконечной силы, и всех его жертв миру, казалось, ничего в итоге не сработало. ГИДРА все еще действовала, да, ослабленная, но живучая. В мире по-прежнему творилось зло, и страдали невинные. Политики больше заботились о своей зарплате и власти, чем о людях, которых поклялись защищать. Решимость Пегги и дело всей ее жизни превратилось в гнездо коррупции. И даже доброе сердце и бесконечное терпение Сэма не могли удержать солдат от самоубийства. Мир оставался таким же поганым, как и прежде, и казалось, что ни Мстители, ни сам Роджерс никогда не сделают его лучше. Стив был полон ненависти к себе, когда наносил удары по воздуху. Ведь в чем был смысл, если ты даже не смог уберечь своего самого близкого друга, того, чье сердце всегда было лучшей частью твоего собственного, того, кто делал эту жизнь намного лучше только потому, что являлся ее частью? Хук за хуком Стив искал переломный момент, который подарит ему разрядку, заставит ударить туда, где кипит вся его ярость, когда позади него раздался скрип, и воздух вздрогнул. Капитан повернулся, выбросил руку вперед, но обнаружил, что ее заблокировал и удерживает в неподвижном состоянии металлический кулак, а Баки стоит и смотрит на него. Он не произносил ни слова, просто стоял, слегка склонив голову набок, а глаза буравили Стива. Барнс держал дрожащий, сжатый кулак Капитана совершенно неподвижно в левой руке и молчал. Они оставались в таком положении, — Стив дрожал, а Баки был абсолютно неподвижен, — несколько долгих, тяжелых, застывших секунд. Затем Барнс слегка сдвинулся, отступив всего на миллиметр, прежде чем оттолкнуть Стива и низким, ровным голосом сказать: «Выпусти все это». А затем замахнулся. Стив уклонился. И, черт возьми, Баки оказался быстр, потому что еле заметно юркнул и ударил снова. Он пнул Стива по колену, отправив на пол, а затем встал над ним, задрав голову и глядя сверху вниз. — Это все, чем ты можешь похвастаться, Стиви? — спросил он все тем же тоном. Роджерс зарычал и сделал выпад вперед. Он бил, колотил, обрушивал на соперника силу и скорость, гнев и ярость. Плоть и кровь, пот и кости, мышцы и кожа — Стив бросал в бой всего себя и выплескивал то, что чувствовал. Баки встречал удар за ударом, удар за ударом и выпад за выпадом. Они никогда не делали этого, никогда не дрались, как сейчас, бросая друг другу вызов с помощью собственных уникальных навыков. Они тренировались вместе, но не спарринговали. Однако Баки был способен встретить каждую атаку Стива, блокировать ее и парировать. Их бой был похож на танец. Но если Стив был полон эмоций, его глаза полыхали красным, а нервы пылали огнем, то Баки оставался холоден, спокоен и практически неподвижен. Солдата не зря называли Зимним — он использовал ледяную точность, которой славился в самых тайных кругах, чтобы сохранять концентрацию и контролировать ход поединка. У Стива случались яркие вспышки ясности, когда он понимал, что Баки не нападает на него. Он чаще уклонялся, чем бил, ускользал и перемещался, заставляя Роджерса преследовать его и продолжать бороться. Барнс блокировал удары металлической рукой, пластины которой жужжали и двигались, а с помощью ног лишал Стива равновесия, так что тот спотыкался и с трудом сохранял вертикальное положение. Баки не боролся со Стивом, но предлагал себя в качестве мишени, провоцировал снова и снова. Когда Стив понял это, осознание только подстегнуло его, и он наконец-то, наконец-то, пустил в ход абсолютно все. Удары, удары, удары, удары, удары, снова и снова, снова и снова, в течение нескольких часов, пока не осталось ничего, кроме пота на коже, и заполошного, освобождающего стука сердца. Все закончилось так же, как и началось. Стив развернулся, чтобы нанести последний удар, и его кулак из плоти и кости встретил и сжал кулак из металла, застывший в воздухе. — Ты закончил? — спросил Баки, совершенно спокойно, как будто они не провели последние пару часов со Стивом, пытаясь выбить из него все дерьмо. Тот моргнул, задыхаясь, пот и слезы жгли ему глаза, и он не мог вымолвить ни слова. Вместо этого Роджерс кивнул. Баки пристально посмотрел на него, прежде чем еще раз, последний, резко крутануться и ударить ногой, на этот раз с достаточной силой, чтобы Стив рухнул на пол, растянувшись на спине. Баки шагнул к нему и взглянул сверху вниз, а Стив, задыхаясь, лежал и изучал Барнса. — На этот раз ты останешься лежать? — уточнил он в конце концов. — Да, Бак, — смог выдохнуть Стив. — Я буду лежать. — О, слава богу, мать твою, — выдохнул Баки и рухнул на пол рядом. Они валялись на спине, бок о бок, глядя в потолок, а их грудные клетки вздымались, в попытках отдышаться. Никто не произносил ни слова, да и не нужно было, дом вокруг них казался тихим и неподвижным. — Знаешь, — вдруг услышал Стив собственный голос, не понимая, откуда взялись слова, когда у него едва хватало сил моргать. — Я был больным ребенком без отца, выросшим в гребаных трущобах, где всем едва хватало денег на еду. Но у меня была мама, которая любила меня, и самый лучший друг в мире. Я видел много дерьма, когда рос, и думал, что если бы я стал больше, сильнее, то смог бы как-то изменить ситуацию. А потом началась война, и я даже для фронта оказался недостаточно хорош. Но мне выпал шанс, видите ли, один шанс на миллион, — сделать все, что я хотел, помочь все исправить, и я им воспользовался. В итоге у меня появилось новое тело и вся эта сила. Я мог пойти на войну, сражаться за правое дело и остановить нацистов. Вот только когда я туда попал, оказалось, что нам придется сражаться не с нацистами, а с чем-то еще более ужасным. Но я был достаточно силен, чтобы сделать это, и у меня была лучшая гребаная команда в мире, чтобы поддержать меня, включая моего лучшего друга, так что все было в порядке, понимаешь? Мы думали, что справимся. Вот только внезапно выясняется, что это никогда не прекращается, становится только хуже. Я узнаю, что творится такое дерьмо, какого никто и представить себе не мог, и вижу, как умирает мой лучший друг. И ничего не меняется. Я сажусь в самолет с гребаной бомбой на борту, и мне приходится драться с гребаным психом, который хочет покончить с миром, потому что, ха, почему бы и нет. Потом я направляю самолет в арктические льды, зная, что это убьет меня, но думая, что все в порядке. Ведь я делаю то, что должен, и если такова цена перемен, то я, блядь, хотя бы заплачу ее не просто так. Стив остановился и сглотнул, его горло сжалось от сухости. Он почувствовал, как Баки слегка сдвинулся, повернул голову и уставился на него своими небесно-голубыми глазами, яркими и ясными. — И вот я просыпаюсь семьдесят гребаных лет спустя в фальшивой больничной палате посреди Таймс-сквер и встречаю Ника Фьюри. Он говорит мне, что я им нужен, что мир все еще нуждается в Капитане Америка, и есть еще много работы, которую я должен выполнить. И я думаю: да, хорошо, это нужно сделать, и я могу это сделать. Так что снова начинаю сражаться. Но теперь я в новом гребаном мире, где нет никакого чертова смысла, и всем на это наплевать, пока я делаю то, что они хотят. И происходит такое же ублюдочное дерьмо, как и всегда, но теперь существуют инопланетяне, люди в костюмах роботов, зеленые громилы и принцы из других измерений с молотками, стреляющими молниями. Женщина, которую я любил и на которой хотел жениться, медленно умирает и даже не узнает меня большую часть времени, а созданная ею организация заполнена теми же говнюками, из-за которых я пожертвовал собой, пытаясь остановить их, а завербовавший меня идиот даже не имеет ни о чем ни малейшего представления. Одно и то же дерьмо, каждый гребаный день. Стив провел рукой по лбу, вытирая пот, откидывая назад волосы. — Но я пытаюсь, знаешь, я должен пытаться. Они селят меня в хорошей квартире в Вашингтоне, и я начинаю встречаться с соседкой, красивой женщиной по имени Кэти, и все идет не так уж плохо. Но тут я узнаю, что ее на самом деле зовут Шэрон и что Фьюри приставил ее, чтобы шпионить за мной, а еще лучше то, что она племянница женщины, на которой я собирался жениться. И в довершение всего, однажды на мосту, после драки с людьми, на которых я работал, появляется лучший друг, за смертью которого я наблюдал в прошлом веке, и пытается меня убить. Он даже не знает, кто я такой, потому что те мудаки, которых, как я думал, я остановил, схватили и промыли ему мозги, а потом пытали семьдесят пять долбаных лет. И я думаю: ладно, может, я смогу все изменить, смогу все исправить. И вот я выслеживаю его и привожу домой, а мои друзья, которые ни хрена не понимают, каково мне, подкладывают очередного дерьма. Но мне плевать, потому что он был моим другом еще до того, как они родились, и что, блядь, они могут знать? И это требует многого, чертовски многого, но каждый раз, каждый раз, черт возьми, когда я думаю, что все наконец-то налаживается, происходит что-то еще, и все начинается снова. Я должен идти и сражаться, моему другу, вероятно, будут сниться кошмары до конца его жизни, и это никогда, блядь, не прекратится, и моих усилий никогда не будет достаточно, и ничто из того, что я делаю, никогда не исправит ситуацию. Стив вздохнул, опустошенный и измученный. — Я пиздец устал, Бак, — наконец признался он. — Я пиздец как устал… Баки молчал. Но был рядом, ровный и неподвижный, — как тень, как первый и самый верный щит Стива. Роджерс повернул голову, чтобы встретиться с ним взглядом, и увидел, как Барнс моргнул раз, два, потом еще, а затем отвернулся и уставился в потолок. — Я стрелял в унитаз. — Что? — спросил Стив. — Я стрелял в унитаз. — О чем, черт возьми, ты говоришь, Баки? — Примерно через две недели после хеликерриеров, после того, как я начал вспоминать, кто я такой, и решил, что не собираюсь возвращаться, я оказался на стоянке грузовиков, где-то в Северной Каролине, кажется. Я зашел в туалет, чтобы посрать… — Спасибо, что поделился этим. — Заткнись, Стиви, и дай мне закончить. В общем, я сделал то, ради чего туда зашел, и наклонился, чтобы натянуть штаны. Вот только я тогда не знал о продвинутости современных унитазов, и когда за моей спиной сработал автоматический слив, он напугал меня до смерти. Я вытащил пистолет и выстрелил в эту чертову штуку, прежде чем понял, что это был просто спуск воды в унитазе. Я даже не успел застегнуть ширинку. Просто схватил сумку и выпрыгнул в окно. Не знаю, что подумали владельцы… — Подвел итог Баки. Стив мог только смотреть на него широко раскрытыми глазами, не в силах поверить в то, что услышал. Баки взглянул на него, а затем пожал плечами. — Так что, знаешь, ты не единственный, с кем происходили всякие хреновые вещи. Стив разразился хохотом. Он не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Смех бурлил и вытекал из него, словно кипящая вода из кастрюли так, будто всегда был там, как и ярость, ожидая выхода. Роджерс смеялся так сильно, что у него заболел живот, и ему пришлось перевернуться на бок и свернуться в клубок, чтобы мышцы не сводило судорогой. Баки наблюдал за ним краем глаза, на его лице появилась небольшая улыбка, а затем он хихикнул и присоединился к Стиву. — Вот дерьмо, — сумел выдохнуть Роджерс. — Буквально. А потом они оба свернулись калачиком и выли от смеха. Стив понятия не имел, сколько это продолжалось, только осознал, что они закончили, когда наконец снова смог дышать. — Попкорн в микроволновке, — произнес он несколько минут спустя. — Что? — на этот раз спросил Баки. — У меня был попкорн из микроволновки, — объяснил он. — В первый раз, когда я пришел в квартиру Сэма мы собирались посмотреть какой-то фильм, который, по словам Уилсона, я просто обязан был увидеть, сейчас я даже не помню, что это было за кино. Он пошел на кухню, чтобы приготовить попкорн, только я тогда еще не знал о микроволновках. Сэм вернулся и что-то стал рассказывать, как вдруг я услышал звук «поп-поп-поп», который, я готов поклясться, один в один был как выстрелы. Я перепрыгнул через диван, повалил его на пол и начал оглядываться в поисках стрелка, в то время как Уилсон орал: «Что, блядь, с тобой такое? Это всего лишь гребаный попкорн!». — Стив хмыкнул. — Он до сих пор отказывается его готовить, когда я приезжаю в гости. — И что же вы, ребята, в итоге едите? — Начос. Так они и начали свой новый путь: смеясь над миром, над собой и над тем, как оба когда-то облажались. Пока все не закончилось, и они оба не опустели, и им снова не стало хорошо. Стив и Баки лежали на спине, тихо дыша, когда тот заговорил. — У тебя была херовая жизнь, Стиви, — мягко сказал он. — И я сожалею об этом. — У тебя тоже. — Да, но ты заслуживал лучшего, чем то, что тебе дали, и тебе пришлось столкнуться с настоящим дерьмом, — продолжил Баки. — И ты имеешь право злиться из-за этого. Не позволяй никому и никогда говорить тебе обратное. — Он повернул голову и поймал взгляд Стива. — Но, как лучший друг, который умер, а потом вернулся и пытался убить тебя, должен сказать, что я рад, что ты все еще здесь. Барнс закрыл глаза и вздохнул, отвернувшись к потолку. — И все становится лучше, Стиви, становится, — сказал он своим тихим, хрипловатым голосом. — Минута за минутой, день за днем, все становится лучше. Особенно когда с тобой рядом правильные люди, готовые поддержать тебя. Поверь, когда я говорю, что это так. А потом он протянул правую руку и взял левую руку Стива, прижав ладонь к ладони, пульс к пульсу. Я люблю тебя. Слова звучали внутри, несмотря на то, что Стив не мог произнести их вслух, и они были правдивее, чем когда-либо. Я всегда любил тебя. Я всегда буду любить тебя. Ты делаешь все лучше. Ты всегда делал все лучше. Оставайся со мной. Я люблю тебя. Но Стив ничего не сказал, а Баки ни о чем не спросил. Они просто лежали бок о бок на полу их подвала, сцепив руки, и молчали.***
Мгновение ушло, как и всегда, и с последним вздохом Баки отпустил руку Стива и положил ладонь на его грудь, над сердцем. — Ты все еще хочешь делать это? — спросил он в конце концов. — Делать что? — Быть Капитаном Америка. Нести щит, — уточнил он. — Никто в мире не сможет справиться с этим лучше тебя. Но ты не обязан, если не хочешь. У тебя есть варианты, Стив. — Да? Например? — удивился тот. — Не знаю. Все, что захочешь. Благотворительная работа. Ты можешь вернуться в художественную школу. Сосредоточиться на искусстве. Мир не захочет этого, но мир может идти на хрен после всего, через что заставил тебя пройти. Или, знаешь, если ты просто хочешь исчезнуть, мы можем это сделать. Я умею жить «вне сети». Я могу это устроить. — И куда бы мы отправились? — Стив обдумывал предложение Баки, всего секунду. Он знал, что никогда не примет его, что Капитан Америка является слишком большой частью того, кем он был, кем всегда хотел быть. Но ему нужно было выпустить наружу все давление и боль, копившиеся в нем с тех пор, как он впервые открыл глаза в тот день в поддельной больничной палате на Таймс-сквер. Баки видел и помогал ему, такой же внимательный, чувствующий и щедрый, как и всегда. В любом случае, казалось забавным поразмышлять над подобной идеей. — Не знаю. Найдем где-нибудь в тропиках остров, откроем магазин на пляже, — ответил Баки. —Я слышал, в Пуэрто-Рико неплохо. Стив фыркнул. — Ты хочешь поехать туда только ради еды. — Ну да, еда — это здорово, Стиви. — Кстати говоря, как ты думаешь, мы можем пойти в Casita Pepe и перекусить? Та pastelon, которой ты меня накормил на днях, была потрясающей. Он ожидал, что Баки ответит, как обычно, резким «нет», но вместо этого тот продолжал спокойно лежать, уставившись в потолок. — Не сегодня, — произнес он. — Уже поздно. Они закрыты. — А который час? — поинтересовался Стив. — Думаю, чуть больше полуночи. — Тогда «Silver»? — Да, это подойдет, — согласился Баки, все еще глядя в потолок. — Но сначала я схожу за кувалдой, потому что на потолке паук. — Правда? — спросил Стив. Баки указал правой рукой, и когда Роджерс проследил за ней взглядом, то увидел прямо над ними паука. — А, оставь, они безобидные. — Пауки отвратительны Стиви. И их присутствие в этом доме является нарушением домашнего соглашения. — Новое дополнение? — Пункт 56752b, касающийся любого внезапного вторжения. — Ты не получишь кувалду, Баки. И стрелять в паука ты тоже не будешь, — не преминул уточнить Стив. — Всегда ты все портишь… — Придурок. — Тупица. — Тут Баки повернулся, чтобы посмотреть на него. — Теперь ты в порядке? — Да, Бак, я в порядке. — Окей. Они оба продолжали лежать, ни один из них не двигался. — Так мы идем или нет? — спросил Стив пять минут спустя. — Да, мы идем, — ответил Баки. — Я просто жду, когда ты встанешь. — Я? Почему я? Это ты повалил меня на пол. — Ты пнул меня под зад! — Вставай, сержант. — О да, бравый капитан вернулся. — Баки сел, а потом поднялся на ноги. — А ведь было тихо в течение целых пяти минут. Это было приятно. — Он медленно направился к лестнице, с шипением делая первый шаг. — Ха! — хмыкнул Стив у него за спиной. Но тут Баки обернулся и увидел, как Роджерс сгорбился и обхватил себя руками за талию, ковыляя за ним. — Угу, — пробурчал он. — Заткнись, — пробормотал Стив, а затем поморщился, следуя за Барнсом. — О, черт, как больно. — Это ты мне говоришь? Каким-то образом, очень медленно, им двоим удалось дохромать до закусочной «Silver», прислоняясь друг к другу, когда кому-то из них требовалась поддержка.