Лемминги

— Мо-ло-ко! — загудели за окном. — Мо-ло-ко! Солнце пробивалось через неплотно задёрнутую штору, превратив её вылинявший тон в цвет песочного печенья. Луч вырисовал на стене трепещущий узор. — Тво-рог! Это означало, что весна окончательно вступила в права. Зимой фермеры, называемые по старинке колхозниками, не приезжали. Илья любил просыпаться под этот звук, когда был маленьким — воображал, что его будит полковая труба, словно рождённого для подвигов рыцаря. Тут же прибавились далёкий зуд дрели и исковерканная плохим радиоприёмником попса. Что ж, зато этот шум означал, что все вокруг проснулись и берутся за работу. А значит, пора и ему. Разлёживаться нечего, не то вскоре явится едкое чувство, будто он зря ест свой хлеб. Впихнув в себя кое-как полкастрюльки липкой овсянки, которую не спасало даже несколько ложек сахара, Илья привёл себя в порядок у зеркала в полутёмном коридоре, накинул куртку и вышел. Как обычно, он понятия не имел, куда именно забредёт сегодня. Пока он собирался, солнце затуманилось, а спустя полчаса погода начала портиться. Для него самого это мало что значило. Но вот людей на улице станет меньше, если пойдёт дождь… а вот он уже и накрапывает. Куда бы сегодня податься, где же посреди рабочего дня есть скопления народу? Илья завернул на рынок стройматериалов. Просторное, всегда оживлённое место, где на самом деле торговали почти всем. Хозяйственная дребедень, стихийные столики, бабушки с зеленью у ворот, ящики фруктов из багажника — жители окрестных домов приходили сюда по любой нужде. Продавцы то и дело перекидывались парой фраз, в чьей-нибудь палатке собирались выпить чаю, а вот и старичок с тележкой закусок подкатил. Из лавки фурнитуры доносились звуки русского рока: там приторговывали музыкой. Раскладка пиратских дисков, закрытая от мороси плёнкой, ютилась у порога. «И ваши слёзы в тишине, святая боль о прошлом дне — всё отражается во мне, в сердце моём», — пела колонка. «Будто про меня написано, » — довольно отметил Илья. Ему нравилось проходить через это место. Ненадолго растворяться в толпе, ощутив себя её частью. Здесь, кстати, он ещё ни разу не встречал леммингов. Илья был уверен: это оттого, что все тут заняты делом, да ещё сердечными беседами за стаканчиком горячего напитка. Рынок казался ему уютным местом, полным дружелюбных и услужливых людей. То, что торговцев может больше заботить прибыль, чем посиделки, а чай пьют лишь ради согрева, ему в мысли не приходило. Илья давно размышлял о том, что все проблемы леммингов пропадут, лишь только они перестанут слишком задумываться о себе, о самооценке, и загрузят голову более важными заботами. Более реальными и значимыми вещами. Той же работой, например. Он думал об этом и в тот момент, когда вынырнул из базарного шума через проход между ларьками — и увидел лемминга. Зверёк сидел на скамейке небольшой аллеи и, кажется, не делал ничего опасного. Глазки его, похожие на пластиковые бусины, немигающе смотрели в одну точку. Зато уши и усики тревожно подрагивали, чуткие ко всему происходящему, напряжённые до самых кончиков шерсти. Только по дамской сумке, которую обеими лапками прижимало к животу существо, Илья понял, что перед ним девушка или женщина. Ибо чем больше человек превращался в лемминга, тем однообразнее становился. Людей Илья различал прекрасно, подмечая мелочи. Леммингов — нет. Если в его предыдущем подопечном хотя бы по манерам, походке, отдельным очертаниям угадывался мужчина средних лет, то сейчас перед ним сидело нечто, лишённое признаков человека. Он неуверенно шагнул вперёд. Остановился. Чуткие усики вздрогнули, но взгляд грызуна оставался немигающим. Можно продолжать, понял Илья. Осторожно, словно охотник, он подобрался к скамейке. Присел на край. — О чём же ты думаешь? — вырвалось у него с болью. Искренность. Она позволяла ему добиться того, чего не дали бы никакие приёмы из книг об эффективном общении. Но на этот раз лемминг не реагировал. — Всё очень плохо, да? — он старался унять дрожь в голосе и говорить как можно мягче. — Не чувствуешь ни тепла, ни радости… Ни любви… — Любви нет, — буркнул зверь. — Или ты её не чувствуешь, — настойчиво повторил Илья. — Любви нет! — упрямо сказал лемминг. Его затрясло то ли смешком, то ли всхлипыванием. — Близкие люди, тепло? Всё это сказки. Может, у кого-то и есть, но не у меня! — Почему? — нужно, чтоб она продолжала. Пусть говорит, что угодно, но не замолкает, не уходит мысленно прочь. — А кто, по-твоему, должен быть самым близким человеком? «Друзья, » — стал перебирать мысленно Илья. «А, ну конечно, возлюб…» — Мама, — веско произнесла девушка-лемминг. У Ильи что-то ёкнуло внутри. «Нет, только не сейчас!» Он задышал, стараясь выровнять пульс. А она продолжала: — Все эти ласковые и заботливые матери бывают только в книжках. В жизни дети только мешают взрослым. А я даже не ребёнок! И всё равно продолжаю сидеть у неё на шее. Не умею ни работать, ни друзей находить, ни по дому помочь своими кривыми руками! — она повертела лапами. — И так всю жизнь. Позорище. Я — позор для матери. Она каждый день это говорит, и она права. Любовь! Да за что меня любить! — Жестоко… — ошеломлённо проговорил Илья. — Любят ведь не за что-то, это просто… Близость, что ли. Когда радуешься человеку лишь оттого, что он есть. Вот я тебя не знаю, но рад, что встретил, — попытался он перевести разговор. Лемминг дёрнул ушами и резко стиснул сумку. Илья продолжал: — Потому что вижу людей хорошими, даже если они выглядят, как… В общем, грустно выглядят. И вообще, если тебя никто не любит, полюби себя ты. Позволь себе радоваться, а? — На руку Ильи с дерева упала капля. Он вытянул ладонь вперёд, повертел. — Смотри, как играет. Это красиво. Всё вокруг такое красивое и живое, — баюкал он девушку-лемминга, украдкой наблюдая, как её глаза становятся чуть прозрачнее и человечнее, — и оно для тебя, нужно только открыться этому и ощутить… — Не для меня, — резанул ответ. Лемминг отшатнулся и обхватил себя лапками, словно кутаясь в мохнатую шкуру покрепче, чтоб не распахнулась. — Для кого угодно, но не для меня. Я уже давно ничего не чувствую, живу, как за стеклом. Позволить себе радоваться? Хотелось бы, но я такого права не имею! — Но почему? Разве ты в чём-то так сильно виновна? — В том, что родилась, наверное, — хрипло пробормотала зверушка и соскочила со скамейки. Бросила последний взгляд на дождевую капельку и, сгорбившись, торопливо засеменила прочь. Илья не посмел бежать за ней. Всё и так понятно. Провал. Уродливое фиаско. Лемминг упрямо спешит навстречу гибели, а он ничего не может сделать… «I, I live among the creatures of the night, I haven’t got the will to try and fight, » — распалялся в радиоприёмнике женский голос под равнодушный бой ударных. Илья снова пересекал рынок, на этот раз — полностью погружённый в мольбу. «Пусть она снова станет собой, пожалуйста, пусть она превратится в человека, ну хоть немножечко!» Но что должно произойти, чтобы такое поганое положение исправилось? Её прошлое не отменишь. В её настоящем, похоже, слишком многое пришлось бы перекроить. Вот бы она сегодня вернулась домой и нашла там тепло и заботу, а не упрёки! Но это… слишком невероятно. А сколько времени у неё осталось — неделя, день? Неаккуратный водитель или её собственная неловкость, что это будет? Илья припомнил те восхитительные крохотные чудеса, что случались с ним или с изловленными леммингами, вроде недавнего, с объявлением. Как этого мало! Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы спасти её… Кто знает, возможно ли это, пусть даже чудом. Сегодня он оказался бесполезен, совершенно бесполезен, но хотя бы не вреден… Наверное. Как хорошо, что он не ляпнул ей что-то вроде «загрузись работой»! «Не ради меня, но ради неё, пожалуйста…» Достаточно ли этого? Ему остаётся только верить — и продолжать отлавливать тех, кому он ещё может помочь. А значит, нельзя унывать. Так он добрёл до какого-то дворика и, ощутив головокружение, присел на ободранную скамеечку у подъезда. Она приютилась среди едва зазеленевшего кустарника, словно небольшой островок покоя. Здесь, вдыхая сочный влажный воздух, Илья почувствовал себя чуть лучше. Так он сидел — просто дышал и возвращал себя в действительность — как вдруг ощутил пристальный взгляд. Илья осторожно скосил глаза. К нему кто-то приближался. Выглядел человек недружелюбно. Руки он сунул в карманы камуфляжных штанов — не военных, а перешитых на изящный лад. Берцы тоже были какими-то декоративными: слишком тонкая подошва, слишком много заклёпок. Из-под куртки-косухи выглядывала надорванная тельняшка. Казалось, он всеми силами пытается походить на солдата удачи. — Кто ты такой? — спросил незнакомец и усмехнулся, заметив изумление на лице Ильи. — Несложный вопрос, но те, к кому он направлен, прекрасно понимают, что с ними заговорили неспроста… — Почему же ты со мной заговорил? — спросил Илья, безуспешно стараясь заставить севший от волнения голос звучать уверенно. — Потому что ты особенный, ты иной. Сам это отлично знаешь, не так ли? — Все мы в чём-то особенные, и я ничем не лучше других, — кротко ответил Илья, но внутри у него от волнения стало холодно и жарко одновременно. Что, если… он сейчас говорит с собратом, с человеком, способным понимать без слов его состояние, его странное, плохо описуемое зрение? — Хорошо, — не выдержал он. — Ты говоришь правду. — Конечно. — Усмешка незнакомца сыто расширилась. Он шмякнулся на скамейку с размаху, раскинул по её спинке руки. — Правда также и в том, что ты нуждаешься во мне… в нас. Илья ошеломлённо молчал. Их много? — Никто не может быть один, не так ли? А такие, как мы, заслуживают самой лучшей компании. Иначе мы будем просто гнить среди простаков и слепцов, не знающих ничего об истинной картине мира, поскольку они не видят его изнанки. Мы же, собравшись вместе, способны всё изменить… Пришелец откинул голову, невидяще глядя куда-то вверх: — Да, всё станет таким, как надо. Всё будет… Правильным. Я не знаю наверняка, как видишь или чувствуешь это будущее лично ты, — вернулся он к Илье, — но ощущаю в тебе искру. Она напоминает ту, что видна в каждом из нас, и всё же у неё другой оттенок. Я бы сказал, сигнатура. Отметина. Что-то в тебе отталкивает и даже вызывает желание скрыться. Я хотел бы узнать об этом подробнее. Ты расскажешь? Илья отрицательно помотал головой, не в силах выдавить ни звука из-за обжигающего волнения. Слова о простаках и слепцах дали ему понять, что они с незнакомцем не сойдутся. Но он боялся вспугнуть этого человека, явно что-то знающего. И, чего уж там, боялся перечить ему — крупному и крепкому. — Не смущайся, — настаивал тот, — я приму всё, что ты раскроешь, каким бы странным оно ни было. Ты ещё не знаешь, какие существуют удивительные люди, и взгляды, и сны! Как улицы сплетаются в узел, чтобы неизбежно свести нас вместе, поскольку такова наша воля, искра тянется к искре. Вот только твоя искра норовит обжечь. Уж не пытаешься ли ты сейчас атаковать меня с помощью своей наивной магии? — Неизвестный хитро прищурился и добавил: — Предупреждаю, я неуязвим для таких новичков, как ты. Но нам и ни к чему ссориться. Мы все — одной породы, мы, стоящие неизмеримо выше, чем вся эта окружающая чернь, что послужит разве что пищей или пеплом, когда… — Когда что? — Илья не выдержал и вскочил. — Что ты мне можешь предложить? Звать простых людей чернью и считать себя самым главным и могущественным, только потому что… Потому что… — Илья замолчал, не зная, что сказать дальше. — И это не магия, ясно тебе? — добавил он уже чуть менее уверенно. Безымянный собеседник, сначала дрогнувший от неожиданной вспышки, уловил этот трепет. Он рассмеялся, лицо его вновь приняло хищное выражение. — Я понял. Ты попросту принадлежишь какому-то эгрегору и держишься за него, как за центр вселенной. Он считается светлым, запрещает магию и всё такое. Но вселенная — это хаос, а у хаоса нет центра. Тьма, свет, всё едино, когда-нибудь ты это поймёшь. А вот окажешься ты в этот момент добычей или хищником — зависит только от тебя. Других вариантов не будет, запомни это. Ну, пока! И незнакомец, весело подмигнув, вскочил со скамейки и быстрым шагом скрылся во дворах. Наискось, через газоны, топча весеннюю грязь. Все инстинкты Ильи требовали преследовать этого странного человека. Он не договорил! Он что-то знает! Но другое чувство превосходило их — не силой, а звонкостью. Оно звало уходить прочь. В конце концов Илья кинулся в ту сторону, куда ушёл незнакомец. Впрочем, решился он слишком поздно: того и след простыл. Поблуждав по дворам, Илья только через час понял, что дальше искать бесполезно. Зато он озяб и взмок одновременно. Хотелось есть. Прикинув, где находится, он направился в то самое кафе-столовую, где в прошлый раз так удалась его охота: хотелось подбодрить себя не только едой, но и воспоминанием об успехе. Сбросить тягостные переживания, как отсыревшую куртку. Уже сидя над тарелкой, он вновь припомнил удачно изловленного лемминга… и вдруг понял, что давно уже думает о зверьках не только как о трансформированных людях, но как о захваченных трофеях. «Добычей или хищником — зависит только от тебя» — резанул у него в памяти голос чёрного незнакомца. Неужели он может тоже стать таким? Что, если он пристрастится не столько вытаскивать леммингов за шкирку, сколько добывать их из недр города? Что, если он начнёт, словно лисица, красоваться ловкостью и хитростью… Отлавливать их, вцепляться зубами в их внимание и грубо разрывать шкурку. Всё ради того, чтобы продолжать казаться себе умелым и полезным, профессионалом особого рода… По спине пробежал знакомый гнилостный холодок, предвестник скорого отчаяния и самобичевания. «Да что это я?» — осадил он поток сомнений. «Я никогда не стану одним из них. Нечего тут и думать. Я Илья, просто парень, оказавшийся в необычном положении. Я побывал на дне и воспрял, терялся и нашёлся. Серебряный звон осеняет меня, он-то не даст сойти с пути!». С минуту он удивлялся и радовался этой внезапно пришедшей мысли, этой формуле самого себя. Затем к нему вернулся аппетит, начисто подменивший упаднический настрой. А потому Илья принялся уминать жирную, упругую рыбную котлету. Его рабочий день продолжался. Нужно набраться сил, чтобы до сумерек бродить пешком, выискивая тех, кому во всём городе способен помочь он один. Остальное… Остальное можно обмозговать вместе с профессором.