Лемминги

Профессор сидел за письменным столом необычно серьёзный, взволнованный и притихший. Сегодня он не восклицал и не разбрасывал пышных фраз, приглашая к чаю. Да и о чае-то никто не вспомнил. Илья сидел перед ним такой же бледный, в таком же ожидании. Он принёс нехорошие вести и видел, что у профессора они ничем не лучше. — Что ж, — наконец нарушил молчание Титарев и попытался улыбнуться, — давай ты первым расскажешь, как у тебя дела. А там я уж разъясню, для чего тебя позвал сегодня. Люблю, знаешь ли, обладать всей полнотой сведений, прежде чем что-то предпринимать. — Ох, ну, во-первых... Вот. — Илья протянул бланки за прошедшие два дня. — Обратите внимание, тут полное превращение. Ничего не смог сделать. Очень оно меня беспокоит... — По причине? — живо спросил профессор. — Я сразу после этого лемминга встретил очень странную личность, — медленно начал Илья, постукивая по перильцу кресла, — такого надменного, въедливого парня в чёрной кожанке. Он сам ко мне подошёл. Стал что-то рассказывать про превращение мира, про то, что особенные люди собираются, чтобы стать хищниками. Очень уверенно говорил. Знаете, не как сектанты что-то обещают, а... как будто это уже происходит. Профессор... Он сказал, что я тоже особенный. Он знает, что я что-то такое вижу. Профессор Титарев издал тяжёлый протяжный вздох. — Так вот, значит, как... Некоторое время он просто сидел, опустив голову на руки, будто она была ему тяжела. Илья не смел нарушить молчания, но тяжесть навалилась и на него. Он догадывался, о чём сейчас думает его старший друг, и эта догадка заставила его взглянуть на цветастое полотно заметок и фрагментов на стене. На нём профессор пытался соткать историю появления леммингов. Вообще-то Илья избегал разглядывать схему. Профессор подбирал отрывки исторических сведений, цитаты из классики или, наоборот, никому не известных литературных произведений. Даже парочка односложных указаний на законы уголовного права примостилась. Но действительно ли что-то связывало реальных, осязаемых леммингов — и все эти оторванные от жизни абстракции? Тем более, что корнями схема уходила в далекий пропахший нафталином XIX век. Что там вообще отмечено такое? Какие-то "общественные движения". Опять, что ли, политика, опять отрыв от обыкновенных, проживающих буквально за углом людей? У каждого лемминга своя история побега, своя история мучительного превращения. Обобщить их в одно ведомое невесть какими идеями стадо — кощунство какое-то. Илье, чтобы согласиться с такими методами, пришлось бы признать леммингов скотом, а не личностями. Как бы он тогда смотрел им в глаза? Однако профессор, стремясь выстроить свою универсальную систему, невольно делал именно это. Ну, а Илья не собирался спорить с единственной близкой душой, тем более, что результата не предвиделось. До сих пор полотно не имело ни отчётливого начала, ни конца. Никак не удавалось изловить первоисточник. Ткань событий, отображённая на схеме, росла только в будущее. При этом она постоянно принимала всё новые нити страшного, чуждого, обесчеловечивающего. Нанести бы на неё все те сильные и прекрасные вещи, побуждающие жить; все те благие явления и чудеса, так хорошо знакомые Илье. Они ведь тоже вплетались в ткань событий! Но увы, схема была лишь двухмерной. А ведь исследователем быть опасно, подумал Илья, кабинет таит в себе не меньше стычек, чем улица. Вот так забудешь, что существует много сторон сразу, и засосёт тебя в двумерный мир. Вопреки ожиданиям, профессор медлил подходить к схеме. Вместо этого он встал, прошёлся туда-сюда по комнате. Подбирая то газету, то тетрадь из окружающего беспорядка, он говорил: — Как ты хорошо знаешь, нам до сих пор не удавалось понять, имеет ли распространение популяции леммингов стихийный характер, или же это организованная акция. Кем-то искусственно поддерживаемые явления такой длительности? Кажется, неправдоподобно. Но и фрейдистские объяснения о якобы природности «мортидо» — инстинкта гибели — не выдерживают ни эмпирической критики, ни медицинской. В мозгу попросту нет таких центров, таких нейронных зон, которым отводилась бы задача самоуничтожения организма... Профессор остановился и взял в руки небольшую фотокарточку в рамке, которую держал на тумбочке за телефоном. Вздохнул, отставил в сторону. — Соответственно, мы имеем дело с чем-то противоестественным. Илья старательно ловил эти трудные слова, машинально царапая ногтем обивку кресла. Что-то его в них встревожило. Они с профессором давно уже не говорили о «противоестественном» или какой-либо мистике. — Приучить-то человека можно едва ли не к любому противоестественному образу мышления, но мы не должны с этим мириться. Странное дело: я ведь уже много лет собираю этому доказательства и пытаюсь бить тревогу, но научное и светское сообщества относятся весьма инертно, — хмуро продолжал профессор, раскладывая по стопкам разбросанные вокруг стола газеты. Ему явно не хотелось переходить к сути. — Какое-то внимание и переписка были разве что со стороны психиатров, но их интерес ограничен серьёзными депрессивными расстройствами. Там искажения, зашедшие так далеко, что требуется медикаментозное вмешательство. А как же профилактика, гигиена, в конце концов? Зато как отказывать в публикациях, так хватало даже мелких придирок: мол, не доктор же медицинских наук, а всего лишь экономических — куда вы лезете, в калашный-то ряд, что вы понимаете... Занимаетесь долгосрочными прогнозами там у себя, вот и сидите над ними. Ну, досиделись. Профессор кучей стряхнул собранные тетради на стол, выдвинул ящик, достал длинный карандаш и подошёл к злополучной схеме. — Взгляни сюда, — жестом пригласил он. — Тебе нужно это прочесть. Илья послушно уставился на последнюю прикреплённую заметку. К бесцветной на этот раз булавке не было протянуто ни одной нити, но зато сама заметка была обведена рамкой. Как будто сразу все линии свелись к ней. То, что он прочёл, на первых же словах заставило его зажмуриться. Открыть глаза. Закрыть снова. Но нет, проклятая бумажка не исчезала, не была сном. Там действительно говорилось: «Групповое самоубийство...» «Тела 19-ти человек найдены на территории...» «Трагедия случилась ещё пятого числа, судя по принятым во многих отделениях милиции обращениям о пропавших. Но только вчера правоохранители сообщили...» «На данный момент неизвестно, была ли это предварительная договорённость между людьми, бандитская инсценировка или массовое помешательство...» «По факту случившегося ведётся расследование.» — Это газета из соседней области, — пояснил профессор. — В большой прессе пока что ни одного сообщения. И в сети глухо. — Это же не могут быть они, — пролепетал Илья. — Лемминги — они ведь не такие... Они, конечно, имеют тягу к уничтожению себя, но подсознательную же, не сознательную. Они ведь раскачиваются месяцами, годами... Мелкие травмы, несчастные случаи... Он попятился от схемы, наощупь нашёл кресло, упал в него, как будто плюшевые бока могли защитить от случившегося. Никогда ещё Илья не сталкивался с тем, чтобы лемминги доходили до осознанного лишения себя жизни. То есть, он понимал, что это возможно, но сам этого никогда не видел. Самоубийц он полагал какими-то загадочными спонтанными сумасшедшими, ничего о них толком не знал и со своими «подопечными» ассоциировал их очень поверхностно. Похоже, зря. — Может, и некорректно так сразу утверждать, что лемминга возможно убеждением или силой загнать к обрыву. Нас-то там не было, — покачал головой профессор. — Но ведь неповреждённого человека подвести к этому ещё труднее. И теперь мы также знаем, что неизвестные личности, одного из которых ты встретил, организуют некую охоту. Очень хорошо стыкуется с моей гипотезой... Но сейчас важнее то, что они в нашем городе. Значит, следующий инцидент может произойти здесь. Нет, не так: рано или поздно произойдёт. Стало быть, именно тебе, Илья, придётся встать на их пути. Обгонять их, уводить их жертв... Если повезёт — обнаружить и вывести на чистую воду их самих — Профессор, — жалобно сказал Илья, — но город большой, а леммингов не так просто отыскать! Иногда я целыми днями хожу впустую. И того человека я так и не нашёл. Погнался почти сразу, честно, но там же сплошные дворы, и... — Что ж, давай подумаем. Во-первых, ты продолжишь проявлять свою прежнюю активность. Во-вторых... Хм, а была ли у того человека какая-то символика в одежде? Илья напряг память. Нет, символики не было. — Давай так. Я пошлю запрос в милицию. Глядишь, человеку моего положения и выдадут какие-то подробности... — А что, если мне податься к ним? Он же зазывал меня к себе! — перебил Илья лихорадочно. — Разведаю, что там происходит, узнаю всё из первых рук. Лица, пароли, явки! — Нет, нет, и думать забудь! — замахал на него профессор. — Это слишком опасно. Мало ли, что у них там за техники убеждения и как далеко они могут зайти, если раскроют тебя. Нет, ты остаёшься внешним наблюдателем. А как встретишь заядлого лемминга, то попытайся порасспрашивать, не давил ли на него кто. Да гляди внимательно по сторонам: может, кто-то из этих самых хищников тоже явится. Логично предположить, что они тоже чувствуют превратившихся. Дальше... дальше разберёмся. Уверен, скоро появится больше информации. Иногда самая мелкая подробность переворачивает всю картину. — Ну тогда... — Илья вскочил. — Тогда... Я отправляюсь. — Да... Да, да, конечно. Я тут со своей стороны тоже поработаю. Нужно трезвонить, нужно... — Титарев засуетился. — Чаю-то выпьешь? Ох, Илья... Но Илья уже был у двери. Он натягивал свои пожёванные кроссовки, старательно пряча мокрые глаза от профессора. Не спускался — летел по крашеной лестнице мимо исцарапанных глупыми надписями стен. Видимо, из-за полутьмы и нечистого подъездного воздуха пришло ему в голову странное. Он представил себя в стильном чёрном, движущимся к цели в тесном содружестве... Совсем не то, что гоняться за призраками без ориентиров и опор! Но прежде, чем сладкий образ успел затянуть, Илья изо всех сил мысленно рванулся, как погибающий в болоте. Он вцепился вниманием в действительность, не оглядываясь на всхлип зыбкой топи позади. Потому что стоит задержаться — и всё, пропал. Мысль определяет шаг, шаг определяет путь. Прыжок внимания изнутри наружу — какая-то секунда, за которую взгляд перестраивается, наводит резкость. Тогда, глотая свежий воздух, цепляешься за реальное. Пусть оно бывает страшнее любых фантазий, но зато бесконечно честнее их. На крыльце подъезда Илья поднял голову... и замер. Старинные невысокие дома грелись в послеполуденных лучах. Потёртые стены ластились к солнцу, деревья терпеливо подставляли разнежившиеся ветви первому теплу: скоро, скоро они озеленятся и задышат ароматами. Тёмные окошки чердаков поджидали стрижей и предвкушали возню птенцов. А пока пустой двор был тих. Торжественная тишина слетала с неба и застывала в хрустально прозрачном воздухе. Есть требовательный звон набата. Он, словно беда, тащит тебя за шкирку, хочешь ты того или нет. Есть дребезг металла по мостовой, гул машин. Он беспощаден и навязчив, он не считается со слушателями. Серебряный звон не походил на них. Нежно и беззвучно он касался лишь тех, кто нуждался в нём. Может, то был не звон, а флейта или свирель, шёпот или щебет, или дуновение ветра, или прикосновение крыла — Илья называл его так, как понимал. Сейчас Илья стоял под ним, как под весенним дождём — но звон оставался неосязаем. Равнялся перед ним, как перед военным оркестром — но он был прост. Держал его трепетно в ладонях — но он был больше и мудрее всего мира. Сейчас между ними зрела бессловесная тайна, большая, чем когда-либо раньше. «Я пойду этим путём» — сказал Илья мысленно, чтоб не нарушить тишины. И, словно в подтверждение, сошёл с крыльца. «Я не знаю, что делать, понятия не имею. Но ты уже столько раз указывал мне, куда идти. Верю, не оставишь и теперь.» Илья шёл по залитому солнцем двору, зажав свою тревогу в кулак изо всех сил, чтоб не кусалась. И света вокруг было больше, чем случается даже в летний полдень.