Лемминги

Наутро Илья с трудом встал с постели. То ли от переживаний, то ли от вчерашнего прыжка с табуретки спина болела пуще прежнего. Позвонки казались тяжёлыми и слишком большими, они не желали стоять в ряд, а от неосторожного потягивания вдруг защемили нерв с такой силой, что перехватило дыхание. — Самое время! — с отчаянием бросил Илья в пространство, выползая на кухню. В холодильнике, как назло, оказалась только половинка лимона и сомнительная банка кислой капусты, очень давней. — Ну почему сейчас, а?! Чем я заслужил? О том, чтобы сию минуту куда-то отправляться, не шло и речи. Илья даже с готовкой завтрака не справился — больно было наклониться за крупой, и всё тут. Он похлебал приторного чаю с лимоном, после чего лёг на диван перед телевизором. Илья ждал новостей — невидимой ниточки, что могла связать его с потрясённым городком, где ткань бытия вывернулась изнанкой. Быть может, существовала другая связь, более тонкая и звонкая, но телевизор зато выглядел понятным, да ещё и осязаемым. Итак, Илья ждал новостей. Вместо них показывали местную утреннюю передачу, где гостья студии расставляла по столу проволочные пирамидки, якобы лечебные. Голову женщины украшал фиолетовый шарф с блёстками, намотанный вроде чалмы. — Сейчас весь наш мир переходит в информационно-энергетическую Эру Водолея, — рассказывала она, ласково потягивая гласные. Ведущий кивал. Ему даже вопросов не приходилось задавать, так как гостья не умолкала. «Если ничего не сделать, то в эру мортидо он перейдёт», — хмуро подумал Илья. Ему захотелось переключить, но подходить к телевизору означало потревожить спину. Он стал следить за пылинками в солнечном луче, а пирамидки тем временем сменила длиннющая реклама. Услышав, наконец, заставку новостей, Илья даже губу прикусил от волнения. Вдруг за ночь произошла новая беда?! Но нет — беда оставалась прежней. — Свой комментарий даёт глава местного управления милиции, — объявил голос диктора. На экране возник человек средних лет при погонах. Сидя за столом, он объяснял сразу в три микрофона: — Проводятся следственные мероприятия. В настоящее время рано говорить о конкретных виновниках произошедшего. Вся собранная информация представляет собой тайну следствия. Будьте уверены, что милиция делает всё возможное. При этом он всё косился на листок перед собой. Замелькали новые кадры: иногородние улицы, таблички учреждений. Миловидная молодая женщина пообещала, что семьям погибших будет оказана психологическая поддержка... После окончания допросов. Как и обещал Титарев, специалисты взялись за дело, да только пока что Илья не услышал ни единого слова из тех, которых так ждал. Хищники бросили перчатку не отдельно взятому городку, а миропорядку как таковому — но никто не принял их вызова. Новости закончились, началась передача «Сам себе режиссёр». Забавные видео: дети, зверюшки... Илья смотрел на них, как на цветные пятна. Вот хомячок путешествует по ковру, закрытый в цветной пластиковый шар. Дрянь, а люди смеются. Ну почему, почему высшие силы позволили его спине так разболеться, что он даже переключить программу не может?! Он прикрыл глаза — так передача раздражала только слух. Наверное, не стоило приходить на выставку и рвать там мышцы. Опять же, не столкнулся бы ни с реконструкторами, ни с журналистами, а тем более — с хищником. Не поплёлся бы на зов флейты, что разнёсся по странно душному залу от игры Кобры — заклинателя людей, Кобры — гамельнского крысолова, Кобры — который ни капли не удивился Илье, словно ожидал его увидеть. Вот, значит, как его зовут. Глеб Кобра. «А почему не стоило-то? — возразил Илья собственному пониманию. — Я остановил Мумевича. Хищник меня видел — что с того? Он ничего обо мне не узнал, зато я теперь в курсе, как его зовут и с кем он знается. Стоит только нам с профессором доказать, что магия влияет на людей, как этого Кобру сцапают и допросят. Очень даже не зря сходил! Вот и про Фатум какой-то загадочный услышал.» Что бы значило это слово? Фатум. Нечто фатальное, неизбежное. Как падение лемминга в пропасть, если не остановить его. Сколько их, мохнатых, бродит по городу, подвергаясь опасностям, пока Илья разлёживается? Быть может, Кобра сию секунду наигрывает мелодию Бездны, поджидая добычу на крыше какой-нибудь высотки. Раздувая его меховой капюшон, ветер разносит дикие звуки над городом... Зажмурившись, Илья скрипнул зубами. Скорее бы уже день конференции! Несправедливость какая-то. Хищники прекрасно себя чувствуют, а ему с дивана остаётся, ну, максимум один поступок: молитва. Произнося одними губами слова сострадания, Илья вдруг поймал себя на том, что царапает обивку дивана указательным пальцем в такт нехитрой песенке из телевизора. В чём смысл? Он столько распинался, а с каким результатом — не ясно до сих пор. С никакущим, судя по ситуации. Недостаточно нервов потратил, что ли? — Неужели нельзя было хотя бы спину мне чудесным образом уберечь? — вопросил Илья вслух, прервав заученный текст на середине. — Или это наказание? Так я ничего плохого не сделал. Ну нельзя же так.. Я столько творю добра, меня вообще-то беречь надо! Он попробовал прочесть молитву о болящем — запомнил её в те дни, когда кружил вокруг больницы, переживая за Полину. Ну что, забудут ли мышцы, как ныть? Этого не случилось. Не поменялось вообще ничего. Илья лежал на диване, пахнущем валяной шерстью, в комнате затенённой и душной — а так хотелось чего-то лучистого! Испить воздушного чувства свободы, которым он наслаждался... когда, собственно? Да было ли это? Со стороны комода, тем временем, донеслись восторги телемагазина. Такого Илья не выдержал и, осторожно встав, поплёлся выкручивать звук. Ящик заткнулся. Раздумывая, что делать теперь, Илья с неожиданной чёткостью вспомнил, что в холодильнике давным-давно валяется противовоспалительный гель. Вроде бы. Или нет. Всё же воспоминание стало таким ясным, что он пошёл проверять, шипя от боли, когда шаги отдавались куда-то под лопатку. На тюбике действительно нашлись указания насчёт невралгии и растянутых мышц. Через минут десять пахучая жижа подействовала, благодаря чему Илья наконец смог нормально позавтракать. «Значит, чудесного исцеления я не заслужил», — размышлял он с ложкой в руке. Хотя день только начался, Илья вдруг ощутил себя ужасно уставшим, как будто разом навалились все тревоги прошедших недель. Радоваться, что боль одним махом прошла, не хотелось. Хотя он мог бы. Радость билась в кухонное окно утренней птичкой, словно стучась тоненьким клювиком в его сердце. От стука этого саднило в той точке, откуда с самого утра росли сомнения. Вместо того, чтобы отпустить горечь, Илья мысленно свернулся вокруг неё калачиком, оберегая. А постук меж тем становился только настойчивее. В нём отчётливо различался звон, зов... «Да отстань ты!» — крикнул Илья мысленно, и сам себя испугался. Как будто его воля запнулась о собственные ноги и шмякнулась в вязкое болото. Он попытался вспомнить, как ощущалось единство и согласие с тонкой светлой ноткой, но какая-то его часть тянула обратно, в глухой кокон. «А что там в новостях? — привязалась мысль. — Вдруг подробности появились? Только бы не пропустить! Ох, зачем я телек-то выключил!» Так противостоянию пришёл конец. Хотя теперь можно было и на улицу выйти, Илья снова улёгся на диван, вперившись в экран телевизора. Если бы он не погрузился в просмотр — заметил бы, что его чувства притупились, как затупляется полёт птицы, если она растеряет перья с одного крыла. Он бы обратил внимание, что дышится не так полно, как обычно. Словно где-то в его грядущем захлопнулось множество дверей сразу. *** Весь день Илья провёл дома — от новостей к новостям, а те всё не добавляли ни крупицы к трагедии леммингов. Снова обсуждали политику и озимые, как будто мир не катился псу под хвост. К ночи у Ильи воспалились глаза, в минуты вечерней молитвы в голове всё крутилась заставка новостей, а потом он смотрел бессвязные сны, похожие на поток рекламы. Наутро он вновь никуда не пошёл. В конце концов, что толку сейчас от его городских вылазок? Пока он останавливает одного лемминга, десятки собираются где-то на краю. Сегодня — решающий день: двадцать восьмое мая. Сегодня профессор раскроет перед людьми заговор хищников и свойства леммингов. Не то, чтобы от ожидания было больше проку... просто... просто невозможно спокойно заниматься чем-либо, когда другие решают судьбу твоего дела жизни! Как спал в ношеном спортивном костюме, так и пошёл к телевизору — в отёчном экране отразилось помятое спросонья лицо, взъерошенные волосы. По кнопке включения дёрнулась внутри ящика невидимая струна, и с тихим шипением экранная картинка приняла Илью в свои объятья. — Правительство выражает обеспокоенность, — трещал телевизор. — Правоохранители продолжают держать в секрете детали следствия. С чем это связано? Местные жители высказывают предположения. — А я говорю вам, это секта! Вон, десять лет назад в газетах писали, что сатанисты организовались и человека убили! — голосила в микрофон какая-то неопрятная женщина в приплюснутом малиновом берете. Как нарочно самую растрёпанную втащили в кадр. Стрелки часов укатились за полдень, а вестей с конференции не было, не говоря уж о прямой трансляции. Ни второй, ни третий новостной блок не обмолвились о ней ни словом, зато между делом сообщили вот что: — Увидев толпу людей, милиция теперь имеет право попросить документы и даже доставить участников в отделение. Напрямую о самоубийствах в этом репортаже не сказали, но Илья сразу понял, откуда ветер дует. «Это же ничего не даст! Хотя... Им надо как-то реагировать, а они умеют только преступников ловить, а не зверьков. Что бы велел на их месте я сам — не знаю даже. Тащить под арест уличных музыкантов, чтоб отловить хищников среди них? Да ну, тоже как-то дико...» После новостей в эфир протиснулось ток-шоу. Гостя программы представили как известного социолога и политолога. Он тут же принялся комментировать свежепринятые меры: — Мы все знаем, к чему идёт дело. У нас в стране ничего не делается просто так, правильно? Сейчас муссируется несуществующая проблема, чтобы укрепить власть, выдать милиции новые полномочия. Вот и всё! — Не остались в стороне и общественные молодёжные организации, — объявил ведущий, приглашая новую гостью, которая высказала свою точку зрения: — Я как специалист вас уверяю, что эти меры ударят по наиболее жизнелюбивым и свободолюбивым прослойкам молодёжи. Например, требование проверить выходы на крыши по всей стране — удар в спину движению руферов, то есть субкультуры прогулок по крышам. «Жизнелюбивым, ага. Среди экстремалов десятки леммингов.» Похоже, правоохранители мало что сообразили в происходящем, а их оппоненты вообще не поверили в наступающую бурю. Вся эта возня совсем не походила на слаженные меры, которых так ждал Илья. Наконец третий гость призвал задуматься, почему же всё-таки засекречено следствие, и на этом ток-шоу завершилось. Реклама, сериал... Время неумолимо приближалось к восьми часам. В восемь национальный канал покажет главные новости дня. Сорвавшись с дивана, Илья устремился на кухню — сделать себе перекусить до того, как начнётся трансляция. Усидеть на месте было выше его сил. Если уж так оперативно состряпали ток-шоу с гостями, которые про леммингов ни сном ни духом не ведают, то известие о подлинной причине массовых самоубийств уж точно взорвёт эфир. Что же раскроют в первую очередь? Работу хищников или сам принцип леммингизма? А может... Илье представилось: на экране возникает строгий, с мужественным подбородком, в отглаженном кителе — ну, скажем, фельдмаршал. Появляется он, значит, и в звенящей тишине произносит: — Просим население не паниковать. Сегодня стало известно о диверсионном акте выворачивания мира наизнанку, который втайне проводится, начиная... Тут Илье пришлось на секундочку прервать фантазию, чтобы вспомнить, с чего там начиналась схема профессора. Девятнадцатый век, но Титарев упоминал, что это лишь условная отправная точка. Ладно, неважно — — Начиная с энного века, — продолжил воображаемый фельдмаршал. — Мы призываем каждого жителя планеты Земля очистить свой умвельт — во имя сохранения жизни! Бездна не пройдёт! Да, примерно так. Вот был бы достойный конец истории. Без пяти восемь он сидел перед экраном, от волнения тиская диванную подушку. Не отводил взгляда ни на секунду, не мигал даже. Когда диктор объявил о том, что ожидается ясная погода с небольшим потеплением, Илья уткнулся в расшитую ткань и сидел так, пока от пыли не запершило в горле. Финиш, сегодня известий больше не будет. Что пошло не так? Может быть, дело о леммингах попало в секретную папку, и службы решили не оповещать население? Опять же, чтобы не спугнуть хищников. «Евгений Витальевич, вы уж там проконтролируйте всё!» Тут Илья вспомнил, что по национальному каналу поздно вечером идёт аналитика всяких злободневных тем. Он порылся за диваном и вытащил оттуда стопку старых газет, где нашёл телепрограмму — годами в её списках менялись только названия сериалов. Вот, точно: после десяти вечера. Ничего, можно и попозже отправиться спать. Через два часа Илья, потирая сонные глаза, осоловело слушал пожилого усатого эксперта, который вещал: — Могу приоткрыть завесу над ходом следствия. В настоящее время задержано некоторое количество лиц без определённого места жительства для допроса и проведения сопутствующих мер. Сейчас мы можем гарантировать, что будут проведены проверки. Настоящие проверки, никто не отвертится! Во всех этих — организациях, там, общественных, всяких там медийных, которых много у нас сейчас расплодилось. Будут нарушения, любые — будут закрывать. Вид у аналитика был довольный, как будто ситуация казалась ему не опасной, а перспективной. Чего нельзя было сказать о втором госте студии — тот, размахивая руками, спорил: — Никаких групповых суицидов нет на данный момент. Вернее, что-то такое есть, однако связь между двумя инцидентами не доказана. Ну в конце концов, ну бывает же такое, что людям надоедает жить, да? В нашей-то стране этому удивляться просто смешно... И вот они, как свободные граждане, приняли решение. Подчеркну: государству не нравится, когда граждане принимают решения... Илья вспомнил, как перед флейтой Кобры повели себя зрители. Лемминга Мумевича, который, точно загипнотизированный, придвигался всё ближе. Реконструкторов с их благими намерениями. Можно ли считать, что они сами приняли решение? Вспомнил самого себя перед крысиной инсталляцией... нет-нет, неправда, он-то подбирался к сцене осознанно. Дебаты на экране разгорались, но не о жизни и смерти, вообще не о леммингах. — Вы. Каждый из вас. Что вы несёте-то? — проговорил Илья вслух. — Люди, я на вас рассчитывал, а вы... Он уставился на ведущего, который по инерции всё норовил неуместно улыбнуться. — Эй, слышите? Каждый из вас — уже перевёрнутая версия себя. Ты, гибкий умом, скорый на всё новое — обезумел. Ты, стойкий в убеждениях, отторгающий лишнее — закостенел. Вы могли бы работать сообща, поправляя и дополняя друг друга, над общей проблемой, уберегая вверенных вам людей. Вместо этого вы расходитесь всё дальше. Одеяло, которое каждый из вас тянет на себя, уже порвалось, в разлом сыплются люди — а вы продолжаете рвать. Бездне всё равно, чьими руками раскрываться, под какие оправдания. Что ж выходит-то? Управители при званиях служат миру-перевёртышу, а людей пасет необразованный... как там Полина меня назвала? Шизик? Да, похоже, что шизик — с телеком разговариваю. Ощутив, что во рту пересохло, Илья отправился на кухню попить воды. — Как будто если бы я оказался с ними в студии, то они сразу услышали бы, — проворчал он, прихлёбывая из кружки. — Пропустили бы мимо ушей, точно так же, как репортёры с выставки. Как и... Все прочие очень образованные люди, в общем, хотя пока я соглашался, то мне были рады. М-да. Когда Илья вернулся в комнату, ведущий приятным голосом объяснял, почему следующего гостя студии тоже очень важно послушать — ведь он авторитетный философ. Приглашённый уже сидел в своём кресле, возложив руки на подлокотники. — Стремление к исходу, — нараспев заговорил он и выдержал паузу, окинув студию взглядом. — Стремление к исходу — это наиболее яркое проявление духовности. Илья навострил уши. — Веками духовность требовала от людей покинуть мир. Почему, как вы думаете, древние племена по всему миру проводили обряды инициации? А я вам напомню, что эти обряды имитировали гибель, погребение, они сталкивали человека с миром духов... Так почему, для чего? С голубого экрана он проникновенно глядел на Илью из-под тяжёлых век, поэтому Илья ответил вслух: — Наверное, смерть было проще всего объявить священной. Бога-то они тогда ещё не встретили, самой всеобъемлющей была смерть. Растягивая гласные, прямо как давешняя мадам с пирамидками, гость ответил на собственный вопрос: — Потому что лишь через ад может человек подняться до рая. Этому учит нас вся христианская история, об этом основной миф христианства. «Что?» — Через ад, через столкновение с демоническими силами и через принятие их в себя! Те пустынники, монахи, которые уходили по духовному зову, они ведь шли навстречу духам тьмы. Для чего это делалось? Тем, кто готов услышать, образ святого Антония даст тайный ответ. Помните, да, картину, где святой окружён нечистью? Он борется, но смысл этой борьбы — в слиянии, а затем подчинении демона себе. — Нет! Нет, ну куда, куда ты... Что ты болтаешь? Со стороны Илью можно было спутать с футбольным болельщиком. А гость продолжал, надёжно защищённый мерцающим экраном: — Сегодня все формы отшельничества табуированы, а институт инициации уничтожен. Это катастрофа. Одно из проявлений этой катастрофы вы сейчас видите — добровольное покидание жизни, то есть тема вашей программы. Это тот же акт инициации, тот же акт духообщения, только осуществлённый из отчаяния, из безвыходности. А вот в обществе бессистемном, в исконном обществе, одичалом, такие люди не сломались бы от контакта с духовным, они вкусили бы смерть и вернулись с дарами от неё. Поэтому вина лежит на тех, кто изолирует людей от веры, от православной веры в первую очередь — потому что православие является верой в смерть мировую. Всё ради установления Царствия Небесного. Те, кто стремится к духовному, — гость повысил тон, — обязаны возненавидеть нынешнюю жизнь, чтобы через смерть обрести жизнь вечную. Такова судьба духовно чутких личностей и такова их личная трагедия. — Нет, — прошептал Илья. — Нет, это же неправда. — Большинство-то примется отрицать, но это ведь вообще не люди — так, массы. Сами знаете какой субстанции, — милостиво уточнил гость. Ведущий неловко засмеялся. — Неправда... И это было всё, что Илья мог сказать. Потому что оспорить — не мог. Всё, что он до сих пор читал о религии, всё, о чём молитвенные тексты просили небо, всё это действительно... Просто он никогда так об этом не думал. Догмы воспевали истинную жизнь вопреки отупленной, похожей на вращение хомячка в колёсике. Значит, вроде как обесценивали жизнь обыденную — правда. Догмы умоляли «отбросить ветхого человека» — правда и это. И что смерть в общем-то неизбежна, и что за ней радостное бессмертие — всё это было в догмах. Ничего иного философ, кажется, не сказал. Только правду. Честно, прямо и отчётливо — озвучил то, о чём у самого Ильи вот только-только на днях болело сердце. И прорастало из этой правды чувство обречённости, и доносилось из зарослей хриплое дыхание Бездны. В ту ночь Илья так и уснул на бабкином диване перед включённым телевизором, а когда наступило утро, то первым делом полез рыться в брошюрках из храма. — Что-то у того философа не сходится, — растерянно шептал он, перелистывая страницы. — Неуловимое что-то, не могу объяснить. Но чем больше он читал, тем больше понимал: сходится. — Так, опять «спасись сам и тысячи спасутся», снова «молиться это кровь проливать»... Вообще, тоже сомнительное утверждение — это мне убиваться, значит, советуют? Я это как-то иначе раньше воспринимал... Не помню. О! Вот же, вот оно: «Когда человек умирает для нынешней мертвой и скотской жизни, то переходит в жизнь всегда живую, и поэтому несомненно, что невозможно прийти в блаженную жизнь, не умерев для греха». Григорий Нисский. Он швырнул брошюрку обратно на полку, вскочил и прошёлся туда-сюда. Кинулся на кухню, зажёг под чайником газ. — Но неспроста же мне вера и молитва помогали с леммингами. Я же иначе это чувствовал, никакого умирания не было, — растерянно пробормотал он и тут же понял, что в общем-то ничего особенного не ощущал... Ну, подъём эмоций иногда... Что с того? У Кобры, вон, тоже горели глаза, когда он смотрел со сцены. Значит, всплеск чувств — не мерило. Не утерпев, он отключил чайник и вместо чая просто налил себе тепловатой воды. С кружкой Илья отправился на свой сторожевой пост, где по местному каналу наконец-то передавали новости часа. Вновь обмусоливали происшествие с выставкой: — Представители культурной жизни столицы оценивают возможность представить работы художников, чьи экспозиции были разгромлены... «Хорошо им подсобили реконструкторы. Арт, наверное, счастлив.» Присев на диван, Илья приготовился слушать про очередные бытовые происшествия, которым всегда уделяли львиную долю утренних новостей. Вместо них камера вновь очутилась в студии. Вопреки обыкновению, дикторша не заговорила сразу. Её взгляд метался по листкам на столе, разбросанным, будто их только что туда швырнули. Наконец, она совладала с собой: — Неожиданное продолжение получила история с групповыми самоубийствами, которую связывают также с предыдущим чудовищным случаем. Найдено ещё одно тело, далее в репортаже. Илья подался вперёд. Экран показывал то ли насыпь, то ли склон глубокого оврага. Тёмное пятно у подножья. «Милиция пока не подтверждает самоубийства — говорят, больше похоже на несчастный случай. Вокруг — следы оползня, что довольно странно, учитывая сухую погоду...» — тараторила журналистка. Камера приблизилась. «Судя по документам, погибший был приезжим. При нём не оказалось мобильного телефона, зато имелись наручные часы, по которым следователи теперь уточняют время трагедии.» Лица не было видно — только повёрнутую под неестественным углом голову. В длинных волосах запутались ветки, шляпа валялась в стороне. Длиннополое чёрное пальто, припорошенное глинистой землёй, укутывало тело. Словно эта ткань пыталась согреть владельца напоследок — но греть было уже некого. Репортаж закончился, а Илья продолжал сидеть, глядя в экран и сжимая кружку. «Но ведь я о нём молился.» — Далее — повтор вчерашней вечерней серии «Тайного знака», — сообщила дикторша, кое-как изображая профессиональное спокойствие. В эфир пошли титры сериала, закрутилась заглавная песня: «Мы стоим с тобой с разных сторон перед омутом ночной темноты. Для тебя как отражение — я, для меня как отражение — ты.» Илья уронил кружку себе на колени, расплескав по треникам остатки воды. А заставка продолжалась: «Нам не ясно, кто здесь друг, кто здесь враг. Каждый шаг — как тайный знак!» Встав, Илья подошёл к телевизору и негнущимся пальцем ткнул кнопку. Волоски на коже встали дыбом, но не только от электростатики. Кинескоп моргнул и отключился. Илья поставил кружку на телевизор. Вышел в коридор, натянул кроссовки, смёл с тумбочки горстку монет и ключи. Дверь квартиры хлопнула. Руки и ноги не гнулись после двух с лишним суток на диване. Домашний спортивный костюм мигом прожарился под прямыми лучами, но Илья даже не расстегнул его. Он же молился за этого хищника. Как за самого себя. А теперь хищник погиб. Поймав маршрутку, Илья не взглянул на номер. В какой район она его увозила? Неважно. Он смотрел в окно, как в стену. Вот разноглазый Лис стоит посреди задымленной кухни — воспоминание в бурой кайме — говорит уверенно, слегка заносясь правотой своей — выдуманной, но искренней — а может, и правда, и правда… «Звонкий, ты наш брат». Кажется, промелькнул за окном маршрутки вокзал. Если бы милиция сняла Лиса с поезда! Арестовали бы Енле — был бы он сейчас был жив. То, что казалось карой, стало бы меньшим злом… а, что говорить! «Боже, как Ты мог допустить всё это!» Илья не в силах был усидеть в кресле маршрутки ещё хоть минуту — так его трясло. Он выскочил на первой попавшейся остановке, напротив длинного ряда магазинчиков. Из одного играла музыка, словно уводя в танец. Случайная стрекоза описывала над колонками у порога ломаную линию. Неведомо куда Илья поплёлся по улице, потому что не мог не идти. Басы урчали ему вслед. Что-то важное происходило в эту минуту — он чувствовал всем телом, но не знал, что это такое. Повинуясь этому чувству, он свернул во дворы. Детская площадка, вкопанные покрышки. Бревно — наверное, вместо скамейки. Музыка осталась далеко позади, но воздух словно гудел. Илья спиной ощутил что-то вроде присутствия, резко обернулся — никого. Он задрал голову. Стрижи, небо… Крыши. Солнце жгуче ударило в глаза, в висках застучало. Илья опустил взгляд и тут заметил у подъезда напротив доску объявлений. Прежде, чем подойти, он уже знал, что увидит там нечто особенное. Поэтому он подошёл. Слова, выписанные чёрным маркером поверх объявлений, не вполне сохранились — часть бумаги оторвали — но всё же Илья смог прочитать: «Асфальту нужно больше ДЫР». Почерк не принадлежал Арту. Граффитчик пользовался ровными печатными буквами, здесь же неумелая рука прописью вывела клич. Илья двинулся вдоль подъездов, осматриваясь, и уже на следующем фонарном столбе нашёл новую надпись. Кровь его кипела. Где-то рядом. Важное где-то рядом. Идти. Бежать! Он и бежал — пока ряды домов не закончились, и за однополосной дорогой не открылся вид на узкий, но довольно длинный мост над оврагом. Снова овраг... Илью пробрал озноб. Одолев дорожку из гравия, он ступил на покрытие моста — и тут заметил, что все перила исписаны, снова чёрным, снова развалистой прописью. «человек бесполезен» «хрустим людьми» «асфальт улыбается тебе» «песни мертвых имеют смысл» Илью качнуло — или это мост закачался под ногами? Да, точно: он стоял на самой середине, а ветер тормошил перила, отчего под ногами становилось зыбко. У Ильи закружилась голова. Он повернулся лицом к ветру. Резкий порыв хлестнул его по щекам. Впереди, над высотой, на тонкой жердочке перил чернела уверенная надпись: Бездна уже смотрит в тебя. <3 А чуть поодаль, совсем мелкими буквами: Прыгай вниз, ну же Ты никому не нужен Из-за головокружения, из-за ветра, трепавшего нещадно куртку, Илье почудилось, будто стоит он посреди какого-то иного мира. В этом чужом, лишённом души мире он остался один, наедине с чернеющими словами. Будто день померк. От бессильного отчаянья впору было плакать, но он не мог. Только в груди жгло. И всё-таки по щеке пробежала холодная капля. Вторая ударилась у ног. Илья поднял голову. Небо над ним закрывала сизая туча. Ветер в ярости выколачивал из нее тяжелые дождины, грозя пробудить ливень. Неверным шагом Илья двинулся к краю. Каждое слово на исписанных поручнях — как потусторонний вопль. Значит, вот это на душе у леммингов перед фатальным шагом? Хотелось прижаться к решётке, словно к могильной плите, и взвыть. Под ногами ходило ходуном, а ветер посвистывал в ушах, Илья не знал уже, на каком он свете... Редкие, но крупные капли посыпались на его шею, заставив очнуться. Мелькнула прозаичная мысль: сейчас как хлынет, а ближайшая остановка непойми где. Нужно найти место, чтобы переждать грозу, обсохнуть и выпить крепкого, горячего чаю. Ероша ладонью отсыревшие волосы, Илья поспешно двинулся прочь, обратно в город. Через шагов двадцать-тридцать он понял, что дождя... нет. Небо над головой оказалось всё таким же ясным. Белые облака плыли клубами, не неся ровно никакой угрозы. Вот только позади, над серединой моста, бока их отливали сизым. Асфальт на том месте влажно темнел, а ветер по-прежнему холодил Илье вымокшую макушку. Значит, не показалось. Не показалось! Пока он выбирался к остановке, всё путалось и сливалось — дома, переулки. Он с трудом нашёл дорогу обратно. Как странно. Такой удар от простых надписей — незатейливые вообще-то фразы! Сейчас, когда Илья удалился от зловещего места, собственная реакция казалась ему нелепой. Кто бы стал переживать из-за подобного? Он знал, кто. Лемминги, которые любую мелочь используют, чтобы подкатить свой шарик-умвельт к бездне. Пусть глупо, но в словах этих сквозило именно то, что так любят зверьки: смыслы навыворот. Этого нельзя так оставлять. *** Спустя час Илья снова был на месте. В сумке колотился баллон краски, задавая шагам ритм. Потрясти-нажать-провести, напомнил он себе. Выйдя на мост, он, оглядываясь, достал баллон. Шарик внутри забился, как язычок колокольчика. Быстро замалевать всё — и бежать! Но на первых же минутах оказалось, что занятие это не такое простое. Ветер сдувал распыленные белила, отчего рукав Ильи усыпало мелкими капельками. Брызги мгновенно засыхали, зато та краска, которая всё же оседала на перилах, стекала вниз и вообще получалась слишком прозрачной. Надписи проступали, не желая исчезать. Местами чёрная краска, смешиваясь с жидковатой белой, расползалась грязными потёками. В уродливых разводах по-прежнему угадывались контуры букв. Казалось, они сопротивляются. Меж тем, совсем рядом была улица, с которой мост отлично просматривался, и на ней появлялись прохожие. Наверняка они смотрели, как непонятный парень красит мост — может, кто-то уже отправился звонить в милицию? Лучше бы писаку неизвестного задержали! Стараясь ни на кого не оглядываться и не смотреть вниз тоже, Илья переходил от надписи к надписи, оставляя первый слой подсыхать. На удивление, никто не подбегал к нему с руганью. Прохожие вообще не обращали внимания. Это его приободрило. Внутренняя дрожь отпустила совсем, теперь Илья был так же невозмутим, как если бы красил собственный балкончик. После трёх проходов на месте враждебных отметок воцарилась свежая поверхность. Белый глянец блестел так весело, что немного отвлёк Илью от мрачных мыслей. Знакомая лёгкость коснулась груди, в уме прояснилось… Илья упрямо мотнул головой.