Ты — кукла, ты само совершенство. Единственный недостаток — ты само совершенство.
Негласный обет предвестников не задавать некие вопросы был проглочен Чайльдом уже давно. Его любопытство тайком читало любовные мемуары Розалины-Кручки Лоефальтер, выведало все падкости Панталоне, знало каждого сородича Пульчинеллы до седьмого колена и даже рассмотрело ангельские крылья самой Колумбины. Не удивительно, что зацепиться за провода древней куклы оказалось так просто. Зацепился он, когда один из клонов Дотторе (Тарталья бы назвал его клон пять — безумный) проводил диагностику Сказителя и сказал их «заменить». Аякс это услышал и застрял на месте. Аяксу захотелось посмотреть, но железная дверь лаборатории хлопнула у него перед носом, а ухмылка шестого замерла перед глазами. Он знал в общих деталях, что шестой предвестник создание электро Архонта, от которого после избавились, но предполагал, что формулировка «создание» не была буквальной. После он услышал и слово «кукла», и идея фикс образовалась сама собой, жевала его голову по сей день и тянула к неприятному раздражающему Сказителю. Избавиться от нее можно было только двумя способами. Спросить или разрезать. Второе проблематично из-за отточенных боевых навыков Сказителя. Первое, потому что с ним попросту невозможно нормально говорить. Но Аякс все же хочет попытаться.***
Тарталья задумался, предполагался ли здесь, за домом, сад. Или, может, забором в пять метров длину и полметра в вышину хотели обнести целый дом, да не хватило? Или все же сад. Но был бы толк от сада в вечные минус тридцать и редкие деньки лета, когда мог быть целый плюс один? Аякс решил, что это подобие забора из спаянных друг с другом арматур был для сидения и задумчивых взглядов в даль. При постройки этой тощей "скамейки" предполагалось, что жильцы дома будут меланхолично смотреть на кирпичную стену другого дома, кучи грязного снега и скрюченную дряхлую яблоню, возможно, курить, возможно, пить и о чем-то размышлять, возможно, кого-то спрашивать и вскрывать в его случае. Вой ветра и тихий шум города вдалеке. Наконец, хруст снега. Приближающиеся шаги и шорох одежды, подолом подметающей снег. Кукла припозднилась, но все-таки пришла. — А вот…ты холод чувствуешь? — спрашивает Аякс с лету, глядя на груду большой шубы на маленьком человечке, что только подошёл. В глубоком капюшоне тонет его лицо. Только раздраженно блестят глаза. — Ты позвал меня, чтобы узнать это? — В том числе. Ты мне интересен в последнее время. Повисла тишина. Аякс кашлянул. — Нет, ты мне, как личность, совершенно не интересен. Там и так все ясно. Послышалось громкое многозначительное «Тц». Человечек сцепил руки на груди, пряча кисти поглубже в складки шубы. Их было много. Скарамучча грубовато обошёлся с портным, и теперь вся форма шилась ему на два размера больше, а он будто бы этого и добивался, утопая теперь вечно в складках и кутаясь в них, как в одеяло. Но Тарталья знал, что ему не холодно. Куклы холод не чувствуют. Но он хотел убедиться. Хотел понять, разведать, докопаться до самой сути, провалиться в новую яму. Его любопытство неконтролируемая вещь. — Мне интересно, что ты, — спрашивает он с придыханием, взволнованный, возбужденный тайной. Как бы Тарталья не пытался, но в полутьме мехового капюшона, так и не мог разглядеть лицо. Он смотрел туда, где предполагалось лицо. Он почему-то подумал, что вот-вот оттуда вылезет какое-нибудь чудовище из страшных сказок. Инадзумских Тарталья не знал, потому воображение ему рисовало трехголовых змеев, Кощеев и злых колдуний. Еще будучи мальчишкой Аякс, примостившись на печи, рассматривал книжки со сказками и только смеялся со "страшных" картинок. «Да, чего тут бояться-то?» — восклицал он, когда сестренка жалась к его боку и округляла глаза. Ведь сущее зло имело по-настоящему прекрасное обличие. Это подтверждали его коллеги. Они умели сладко говорить, могли убедить, что на твоей стороне, они были жестоки и красивы в своей жестокости и злобе. Они, перешитые развалины прошлых себя, имели право на свое зло. И Тарталья был среди них. Перешитый и собранный по кускам любопытный мальчишка, пережеванный Бездной, теперь горящий кровью и сражением, горящий силой, что он пока не обрел, но обретет. В конце концов, в какой бы сказке они не находились, Тарталья и остальные номера играли роль злодея и плевать весь мир хотел для чего и почему. Аяксу очень хотелось узнать, из чего перешили Скарамуччу. Был ли он деревянным? Фарфоровым? Тряпичным? — Ну так, что? — теряя терпение, спросил он, — Тебе же лучше побыстрее рассказать мне. Я плохо контролирую свое любопытство и, если ты не расскажешь, я продолжу приставать к тебе. Аякс поднялся со "скамьи". Свежий снег проскрипел под его сапогами. Он потянулся к капюшону, когда Сказитель перехватил его руку, крепко сжав. Слишком крепко для маленького человечка, как он. На Тарталью глядели два искрящихся огонька. У человека не могли быть такие глаза. — Я покажу. Голос низкий, скрипящий, как трущиеся о друг друга пружины, неестественный и будоражащий кровь. Аякс видел, как рот Скарамуччи открылся и закрылся, но не видел ни клочка пара из него. Нет. Кукле не холодно. Она притворяется. А губы Чайльда растягиваются в улыбку, предвкушая. Скарамучча - кукла. Когда рыжий мальчишка впервые увидел человечка с хмурым взглядом и смешной шляпой, он и не догадывался. Когда они стояли в одном ряду, когда можно было разглядеть его поближе и понять, что за несколько лет ни он, ни его лицо ни капли не изменилось, он счел шестого одним из проклятых. Будто застывшая картинка. Вечная и безупречная. Опасная и интересная. Всё-таки кукла. Аякс с детства был любопытен. Он вглядывался за горизонт, совал руку в ледяную лунку, завораживался огнём и разглядывал снежинки в дедушкину лупу. Он глядел через рожицу, нарисованную на запотевшем стекле, в темный лес и на то, что обитало в темноте. Оно манило его и приглашало к себе. Тогда мальчишку отругали и не пустили, а он только насупился и принялся тайком вещи собирать. Его ждали в гости тени за черными соснами, его кличали воем волки, и приглашали следы неизвестных, ведущих из непроглядной чащи до его окна. Он закидывал в сумку все, что попадало под руку и казалось полезным, прихватил и свою удочку и цветастые мормышки. Аякс натянул сапожки и шапку на лоб, повязался связанным мамой белым колючим шарфом, тихонько дверью щелкнул и на Тоню, вылупившую глазки на брата, шикнул молчать. Медленно темнота леса окутала его, и яркий огонек дома за спиной совсем пропал. Под ногами хрустел снег, над головой скрипели ветви, приветствуя гостя, и ветер протяжно выл. Эхом раздавался тихий волчий вой. Мальчишка только ускорял шаг, смотря прямо перед собой, вытягивая руку и желая поскорее дотянуться до Бездны. Кукла улыбалась. Тарталья глядел на Скарамуччу во все глаза и тянул руку дальше. Её сдавливало и коробило. Он чувствовал, как существо перед ним дышит, как живет, как существует. Он попытался оттянуть руку и вернуть себе, но аккуратные пальчики обхватили предплечье, не дали. Сильные. Аякс поднял взгляд. Глаза цвета Бездны собирались поглотить его.***
В ту ночь Тарталья не смог уснуть. Нет, он не был напуган или как-то потрясен. Он просто не мог позволить себе закрыть глаза. Сон не лез в голову. Вообще ничего и одновременно все разом лезло. А еще была тишина. Сплошная тишина и пробирающийся где-то в углу скрежет, похожий на трущиеся друг о друга сухие ветви. Аякс принял полусидящее положение и пялился в угол. Там ничего не было. Но он продолжал смотреть и слышать, снова и снова этот звук. Тк-тк-тк. В голову приходили разные ассоциации. Ворох сухих веток, присыпанных снегом, ломается у него под ногами, и он падает. Или другая. Трещит устройство, что вручили мальчишке в руки со словами «Попробуй выжить» и отправили в бой. Тк-тк-тк. Да, скорее второе. Устройство казалось ему живым и одновременно нет. Позже он разобрался, в том, что чуть не оттяпало ему руку, чуть лучше. Это называлось граната, и она была сделана из сердец слаймов. Оно, правда, было живым и уже не живым. Оно знало, что уже не живое, но из всех сил пыталось быть. Оно трещало, оно горело, оно разрывалось на тысячи осколков и, наконец, умирало. «Извини уж, если тебе присниться что-то.» Издевался шепот куклы в его голове. «Мне? Ты за кого меня принимаешь?» «Я же вижу.» — Что ты, блять, видишь? Что ты имел ввиду? Что это вообще было? Что ты вообще такое! Тарталья закрыл глаза. Нет, вжал ладони в глаза, чтобы совсем не видеть. Щелчки стали громче. Дыхание Сказителя возле его уха. Сбитое, неровное, неестественное. Люди так не дышат. Будто с паузами, будто дышать-то на самом деле не обязательно. Скрип. Скрежет. Треск ветвей. В углу комнаты кто-то стоит. Тк-тк-тк. Я же вижу. Я же вижу. Земля уходит из-под ног. Если расслабить руку, оно взорвется. Будь сильнее. Беги. Беги. Беги. Кидай. Оно живое, но и мертвое одновременно. Оно понимает это. Оно пытается изо всех сил жить. Оно взорвется. Оно скрипит в углу комнаты. «Тогда я пойду. Увидимся завтра, Чайльд. Спокойной ночи.»***
Следующим вечером они встретились вновь, как и договорились. От холода у Аякса уже дрожала челюсть, но возвращаться он пока не собирался. Сцепил вместе ноги, сунул руки подмышки, вжал шею в плечи и видел под прикрытыми веками остатки прошлой ночи. Пока не проветрился, пока рано, пока он не поймет, что с ним сидит рядом, он не уйдет. Это что-то глядело безразлично на огни, а на его ресницах собирались снежинки. Они не таяли, потому что Скарамучча холодный. Будто температура его тела зависит от температуры вокруг. Как вода нагревается на солнце и остывает в тени, так и он. Кукла. Существо вещественное, но одушевлённое говорящее двигающееся благодаря чуть заметным шарнирам на каждой фаланге пальцев, кистях, локтях, коленях и плечах. Тарталья рассмотрел все. Навязчивые мысли все еще его пожирали. Вот юноша потянулся к кукле, сжимая щеки пальцами. Прохладные, но мягкие. Не отличишь от человеческих. Аякс нажимает сильнее, оттягивает нижнюю челюсть и ведет выше по скулам. Там точно кости. Нет сомнений, что вот впадины глаз, вот уплотнения скул, а вот зубы, вонзившиеся в его ладонь и недовольный взгляд сквозь ресницы со снежинками. — Ай-ай-ай! — кричит Тарталья, пытаясь оттащить руку, а Инадзумская нечисть не сдается, только сильнее впивается, — Я просто хотел проверить! Скарамучча нехотя отпускает. — Здесь у тебя кости, правда, ведь? Обычный череп! Ну не как там… Скарамучча смотрит равнодушно, а после вдруг щурит глаза. У Аякса от такого мурашки по спине пробегают. Он не осознанно двигается чуть в сторону, а голова нечта ближе к нему. Скарамучча вытягивает шею, вытягивает губы в ухмылке, глядит в душу, а глаза его поблескивают переливаются в свете фонаря. От синего к пурпурному и обратно. Как драгоценные камни. Его руки обвивают ладонь одиннадцатого. Кукла заводит ее себе за шею и спускает ниже, отсчитывая семь шейных позвонков, бормоча под нос, перебирает его такие теплые пальцы, своими ледяными, оставляя на определенной точке. Она чуть плотнее остальной кожи. — Я удивлен, что ты сегодня пришел, — шепчет Скарамучча, обдавая холодом итак замерзающие уши, — думал, вчерашнее представление переубедит тебя ко мне лезть, но ты, видимо, глупее, чем я предполагал. Аякс стискивает зубы, но ухмыляется. Глаза его блестят, жаждут новых зрелищ. Скарамучча таращится в них с минуту и не разу не моргает. Абсолютный победитель в гляделки, в конце концов, довольно кивает. — Вот здесь, — сжимает он пальцы Тартальи на своей шее, — находится «ключ». Нажми. Аякс проглатывает ком прошлой картины перед глазами и нажимает. Не разъедется же голова... Слышится три щелчка. Щелк-щелк-щелк. Каждый щелчок бьет легкой судорогой по Скарамучче. Аякс вздрагивает, глядя, как трясется кукла, гаснут ее глаза, голова падает Тарталье на грудь, а руки безвольно скатываются по телу и виснут, пропадая в больших широких рукавах. Тарталья смотрит на светящийся даже сквозь плотный воротник символ электро, тот самый «ключ», и на тонкую линию, разрезавшую шею пополам, сочащуюся каплями малиновой жидкости. — Ч-что? Что я сделал? В ответ тишина. Дыхание, как раздувание кузнечных мехов. Грудь сжимается и раздувается еле-еле, едва-едва. Единственный признак, что Тарталья его не убил. — Скарамучча, ты меня слышишь? Аякс дергает его за плечи, задирает лицо, будто спящее, будто выключенное. Глаза потухшие, закатившиеся. Губы разжаты, молчат, немеют на морозе, болезненно синие. Вот дрожащая рука Скарамуччи шевелится, пытается подняться, но тяжесть плотных рукавов не позволяет. Аякс сам за ней тянется, сжимает в ладони. Рука тянет его вверх. Снова ложится на затылок. — Ж-ж, — пытается говорить Скарамучча, а Тарталья думает, почему он вообще показывает ему этот ключ, что буквально парализует его тело? Если вчерашняя картина выглядела жутко, то сейчас Аякс смотрит на настоящую слабость кукольного тела. Сказитель надеется, что Тарталья не воспользуется ей? Не может он быть так доверчив. Его пальцы, ведомые кукольными, скользнули по тонкой шее, пачкаясь "кровью", чувствуя, как кукольное тело подрагивает, приподнял отросшие пряди, нащупывая, отставшую часть. — Т…тяни. — Ты уверен? — Тя-ни. Вдруг Тарталья услышал шаги. Легкий хруст снега. Аякс повернулся на звук. Скарамучча, издав сдавленный хрип, дернул его руку ниже к ключу, сжал пальцы одиннадцатого, поднимая голову с еле тлеющим гневом взглядом. Три щелчка. Три судороги. Скарамучча задрожал, дернулся и резко выпрямился. Он ушел прежде, чем похрамывая по сугробам, подошел Пульчинелла, а Тарталья что-то понял из произошедшего. Он так и сидел с замеревшими в воздухе руками и потерей в глазах. — В порядке? — спросил старик, стукая по коленке. Он не был равнодушен к бессонным метаниям Тартальи и, видимо, забеспокоился затянувшейся поздней встрече, — Какие на этот раз впечатления? Вспоминается былое? — Я не понимаю ни единого действия этой куклы, — растерянно пробормотал Аякс, глядя на цепочку свежих следов. — Никто не понимает.