Neon Generation

В полном молчании они просидели несколько минут. Лу вглядывалась в круглые османские буквы на смятом обрывке бумаги, и ей казалось, что её голова пухнет от количества мыслей и догадок и в то же время совершенно пуста — никаких дельных мыслей в голову не приходило, а те, что приходили, были одна бредовее другой. Кей тоже молчал; меж густых бровей пролегла тревожная складка — он усиленно думал. Наконец Лу, досадуя на то, что ей мало что понятно, спросила напарника: — Есть какие-нибудь мысли по этому поводу? Кей задумчиво вздохнул, но ничего не ответил. Лу протянула руку, ненавязчиво коснулась пальцами раскрытой ладони, погладила. Тепло и мягкость кожи эмпатика уже были родными, привычными, и она смелее скользнула рукой вдоль его, сплетая их пальцы в замок. — Кей. Всё в порядке? Он встряхнулся, крепче сжал её руку, повернул голову и улыбнулся, глядя ей в глаза. — Да, конечно. Прости, я задумался. Для человека с аутизмом Элифа как-то слишком хитроумно поступила — успела подсунуть тебе записку на османском языке с замысловатой цитатой. Это уже напрягает. Ну и сам смысл… «Вы — волки, а охраняемая вами церковная овца укрывает овечьей шкурой свою волчицу». Звучит как… — Как бред. Либо цитата какого-нибудь сумасшедшего гения. — Как вариант, этот сумасшедший гений — сама Элифа. Либо… — Кей прикусил нижнюю губу. — Её мог науськать тот, кто восстаёт против псиоников и Мартена. Людьми с умственными недугами крайне легко управлять. Может быть, он успел сделать это до того, как её поймали и поместили сюда. Лу покачала головой. — Н-да, охереть можно. Ничего не понятно, но очень интересно. — Ну смотри, — Кей повернулся к ней, насколько это вообще было возможно в тесноте салона. — Давай думать. Есть два варианта: смысл кроется в самой цитате либо в языке, на котором она написана. Сейчас поясню, — добавил он, встретившись с непонимающим взглядом псионички. — Элифа написала фразу на османском языке. Мёртвом. Не на лингве, не на французском, латыни, английском или, на крайний случай, турецком. Она выбрала мёртвый язык, на котором говорила целая огромная империя с невероятным количеством законом, многовековой историей и своей религией, которую вся эта империя исповедовала. Я подумал, что, может быть, эта цитата про волков и овец — отсылка к какому-нибудь религиозному документу? Несколько секунд Лу смотрела на Кея широко открытыми глазами. — Кей, ты гений или сошёл с ума? — Склоняюсь к первому, — скромно ответил тот. Девушка ненадолго погрузилась в раздумья. Мысль была дельная, однако приводила их к весьма неприятному исходу, который она озвучила. — Если ты прав и Элифа действительно хотела указать на религиозные документы Османской империи, то это… Единый, звучит очень странно. Возможно, конечно, её цель заключается именно в том, чтобы запутать нас, и тогда это отличный способ. Какая, спрашивается, к херам Османская империя? Но если загадка в самом деле кроется в одной из религиозных книг, то нам придётся перерыть Большую и Малую библиотеки в Центре, архивы, документы… И то не факт, что найдём. А пока будем рыться, человек или группа людей, настроившие Элифу против Приора и мадам Мартен, нас всех прикончат. Какой-то кривой отвлекающий манёвр. — Согласен, — кивнул мужчина. Он завёл машину, и они поехали в сторону дома Лу. Ей нужно было забрать некоторые вещи, чтобы снова вернуться в его квартиру — это происходило уже на автомате, они не сговаривались. — Тогда вернёмся к первому варианту. Смысл кроется в самой цитате. Есть идеи? Лу начала думать с новой силой. Мысли наконец стали приобретать мало-мальски ясную форму, их с Кеем общие рассуждения породили пока ещё неокрепшую волну знакомого азарта. Она откинулась на сиденье и уставилась в окно. «Вы — волки…». Кто «вы»? Приверженцы церковной идеологии? Но Лу не могла назвать их с Кеем приверженцами Церкви. Да, они работали на Церковь, но ни он, ни она не были фанатиками. Если под «вы» подразумевалось то, что они как раз-таки работают на Церковь и приближены к Приору, то это казалось более близким к правде, и всё же… как будто должно было быть что-то более конкретное, выделяющее их. К Элифе приходила Лорена, её делом заведовал Гюлер, но эта записка попала именно в руки Лу. Может, конечно, случиться так, что условному Гюлеру попалась записка того же или иного содержания, но… Всё же. Не церковные фанатики, пусть даже приближённые Приора… Вряд ли Элифа выделила их по возрасту, полу, происхождению или интернату. И по этническим признакам тоже вряд ли. Не могло браться в расчёт что-то настолько будничное, естественное, то, что есть обязательно у каждого человека. Да и не было уже давно ярого выделения той или иной национальности или расы — хотя бы в этом плане общество сравнялось и не порождало конфликтов. Так что одним из вариантов было то, что они приближены к Иво Мартену. А другим вариантом? Или дополнением к этому? Они — волки. Если речь идёт о них с Кеем, то главная их отличительная черта — это… — Пси, — произнесла она вслух. Эмпатик вырулил на магистраль, и им открылась широкая, залитая солнцем почти пустая дорога с выключенными фонарями в гирляндах. Кей несколько недоумённо посмотрел в её сторону и переспросил: — М-м? — Пси, — повторила Лу. — Кей, а что, если «волки» — это псионики? Кей сильно сжал руки на руле, и Лу не понравилось выражение его лица. Он нахмурился, словно его поразила некая неприятная догадка, поджал губы и стал внезапно очень похож на Карен с её недовольным выражением лица. — Волки — псионики… — повторил он. — Ну да, логично. Вроде бы. Особенно, если речь идёт о нас с тобой конкретно. Тогда подтверждается одно моё предположение. Оно куда более очевидно, чем твоё, но очень хорошо накладывается на него. Лу выжидающе молчала, ощущая странное напряжение, будто у неё внутри звенели струны, готовые вот-вот лопнуть. Они ехали по магистрали, с лёгкостью рассекая её, но Кей не разгонялся — его будто бы тоже сковало внутреннее напряжение, и они оба смутно понимали, когда оно их отпустит — когда они разгадают смысл цитаты о волках и овцах. Псионичке казалось, что они где-то очень близко, протяни руку — и схватишь ответ, почти осязаемый, витающий где-то в закрытом пространстве салона служебной машины. — Какое? — Про церковную овцу. — Кей постучал пальцами по рулю. — Учитывая то, что мы — волки, это становится довольно очевидно. Церковная овца, которую мы охраняем… Тут даже никаких сомнений нет. Понимаешь, кого мы охраняем? — он посмотрел на неё. Лу отчего-то ощутила, что у неё холодеют кисти рук и ступни. Натянутые струны внутри почти звенели. — Приор. Иво Мартен. — Верно. Грубовато получается называть его «церковной овцой» но эта, если можно так выразиться, аллегория не нашего авторства. Не важно. Таким образом получается, мы — волки, а Мартен — церковная овца. Если подумать, сходится. Лу потёрла переносицу. Ей хотелось поскорее добраться до дома, забрать оттуда вещи и поехать к Кею. Как назло, стремительный ручей из мыслей прерывался будничным перечислением того, что ей нужно взять к напарнику домой: пижаму, чистое бельё, кипу одежды, средства гигиены, расчёску, пальто, может, даже собрать косметичку из тех остатков помад и туши, что у неё есть… Лу впервые — очень некстати, но очень отчётливо — захотела приобрести себе что-то из косметики. И вовсе не потому, что отчаянно желала быть женственной феей или нравиться Кею, а просто для разнообразия. Да и не то, чтобы она совсем не пользовалась косметикой. Обновить бы запасы — вдруг Мартен даст приём. Духи бы купить — те, что подарила Тина три года назад, пахли слишком сладко, а Лу хотелось бы чего-то более тонкого и необычного — нежно-морского; а может быть, сладковато-древесного, как у Кея, или горьковато-ягодного, как у Карен. Мысли Лу ушли в более приятную бытовую сторону, и она не заметила, что они уже несколько минут молчат, а их автомобиль влился в поток машин и приблизился к Термитнику. — Значит, мы — волки, Иво Мартен — церковная овца… — Лу затормозила. — Можешь, пожалуйста, повторить цитату? — Конечно. — Кей снова открыл телефон. — «Вы — волки, а охраняемая вами церковная овца укрывает овечьей шкурой свою волчицу». Звучит… религиозно, действительно. И жутковато. — Если под волками подразумеваются псионики, то волчица, укрываемая Мартеном — тот же псионик. — Лу слегка раздражённо нахмурилась. — Ну, крэп, логично. Вокруг этого всё вертится с самого начала. Получается, Элифа не сказала нам ничего нового? И это просто какая-то тупая шутка или попытка сбить нас с толку? Тогда у неё получается. Я ничего не понимаю. Но Кей в ответ покачал головой, неотрывно глядя на дорогу. — Мне кажется, дело не в этом, Лу. — А в чём? — Присмотрись к формулировке. «Свою волчицу». Иво Мартен сам не волк — овца. Чистый. А его волчица — видимо, женщина-псионичка. Если опираться на эти детали. В этот момент машина перед ними решила внепланово перестроиться в соседний ряд, и они едва не столкнулись. Кей резко нажал на тормоз; их сильно толкнуло вперёд и откинуло обратно на сиденья. Эмпатик выругался. Лу схватилась за ручку на двери и мысленно прокляла идиота, решившего игнорировать правила дорожного движения. — Сука, — процедила она. — Чёрт. Я испугалась. — Я тоже, — выдохнул Кей. — Уф-ф. Так. Мы говорили о… Мартене. И о его волчице. — они снова влились в поток машин и ехали уже по границе Термитника. — Лу, у нас есть только один вариант того, кто эта «волчица». Понимаешь? Догадка поразила Лу так резко, что она не сразу смогла сформировать её в своей голове. Какое-то время она сидела прямо, глядя вперёд, на открывающиеся перед ней посветлевшие от солнца и снега своды Термитника; наконец её губы раскрылись, чтобы произнести единственное возможное имя, подходящее под смысл цитаты, данной Элифой. Имя женщины, связанной с Иво Мартеном. Его единственной женщины. — Лорена Мартен. Внутри с треском лопнули натянутые до звона струны. Коллапс сознания был настолько велик, что они снова замолчали, на этот раз попросту не зная, могут ли они, смеют ли развивать эту мысль дальше. Кей снова сжал руки на руле. Лу сделала глубокий вдох, успокаивая бешеное биение сердца. Её мысли понеслись бурным водопадом. Смутное напряжение отпустило. — Кей, а ведь тогда всё сходится. Кого ещё Мартен мог покрывать? Ну да, какого-нибудь инквизитора, безусловно, важное лицо… Но главное его беспокойство всегда было связано с безопасностью его жены и сына. — она напрягла память, и паззл в её голове начал складываться. — Кей, мадам Мартен всегда ходит в перчатках или платьях с длинными рукавами. Я никогда, ни разу не видела у неё голых запястий. И в день, когда мы летали в Дюрош, одно запястье у неё было перевязано. А шторм во время мятежа в резиденции де Морно? — она встрепенулась. — Понимаешь? Она потеряла сознание сразу после. Метель не могла взяться из ниоткуда, Кей. Просто не могла. Не бывает такого. Не верю. Вдруг это её пси? Плюс… — у неё заканчивалось дыхание, но она не могла перестать говорить. — Слухи о том, что в семье де Морно были криокинетики… Может ли Лорена Мартен быть криокинетиком? Как думаешь, может? Кей помолчал. Догадка оказалась ошеломительной. — Это похоже на правду. — Похоже? Это и есть правда! — Погоди, Лу. — эмпатик свернул на улицу Термитника. — Есть один железный аргумент против. Лу медленно кивнула. — Ребёнок. — Да. — Но ведь вероятность появления детей у псиоников чисто теоретически возможна. Шансы низки, но не равны нулю. Может ли это быть исключением? Кей вздохнул и покачал головой. — Боюсь, что нет, Лу. Есть ещё один нюанс. Девушка вопросительно посмотрела на напарника. Он пожевал губами, прикидывая, как лучше преподнести очередную шокирующую новость, и выдал: — Я не могу утверждать точно, но мне кажется, что мадам Мартен беременна. Лу, которая взяла бутылку воды и пила, поперхнулась, пролила её себе на свитер и закашлялась. — Чего? — просипела она. — Кей, у тебя температура? Откуда тебе знать, что она беременна? — Эмпатики могут чувствовать беременность на уровне новой жизни, — пояснил Кей спокойно. — Раньше я этого не ощущал, а сегодня прикоснулся к ней непосредственно и ощутил зарождение новой жизни. К тому же, видимо, пришёл срок, когда это ощущается. Я, знаешь, привык общаться с беременными женщинами ещё с детства — видел вдову брата, когда он был жив и она была беременна их дочкой; Карен была беременна, причём не один… — он запнулся, — не суть. Лара и Расти… Да и я был какое-то время рядом с Лореной Мартен во время её первой беременности. В общем, это чувствуется. Я мог ошибиться, само собой, но, если честно, практически уверен, что она в положении. Отсюда нервозность, гормоны, вечная тревога… Лу потёрла переносицу. У неё пухла голова. Она выругалась так грязно, что, услышь это какой-нибудь Гектор Баретти, у него бы лопнули ушные перепонки. — Это… бля, это просто охереть можно. У меня нет других слов. — Есть такое. — Кей почесал затылок. Они подъезжали к её дому. — Лу, ты же понимаешь, что нам пока ничего нельзя делать с этой информацией? Элифа сообщила нам это не бесцельно, однако мы пока не знаем, как поступать дальше. И вообще наше предположение может оказаться в корне неверным. Мы не должны ни единой живой душе об этом говорить. — Понимаю, — кивнула Лу. — Значит, если Лорена Мартен обладает пси, человек, который организовал мятеж, действует против Мартена, манипулируя своей осведомлённостью о его жене-псионичке… Почти всё сходится. Единственное, что мешает нам окончательно утвердиться в своей теории — сын Лорены Мартен и её предположительно новая беременность. Псионики ведь не могут иметь детей. Двоих — точно. — Да. — мужчина хмуро посмотрел на напарницу. — Если только нет ещё чего-то, чего мы не знаем. Чего-то, что касается фертильности псиоников и наличия у них детей. Они напряжённо молчали, пока Кей парковался у её дома. Спросил: — Зайти с тобой? — Нет, не надо, — Лу вяло улыбнулась. — Я быстро. Ты, главное, дождись. Эмпатик рассмеялся, но тоже как-то вяло. — Хорошо. А ты возвращайся скорее. В лёгком оцепенении Лу поднялась в свою квартиру. Здесь было тихо, темно и пусто, и девушка с ноткой грусти обнаружила, что это место становится ей не таким родным, как раньше. Не то, чтобы она обожала своё жилище и готова была жить тут вечно, но всё-таки это была её квартира, её личная площадка. Она сама за неё платила, эти стены видели многое — её радость, её слёзы, вечеринки с друзьями, первый визит Кея, первое красивое платье для «Жизели», снова Кея, первое переодевание в форму КС, опять Кея и многое-многое другое — наряды, особенные дни, события, людей… Почти неслышно ступая, Лу прошла к полке с фотографиями и присмотрелась к самой большой, в красивой белой рамке. На ней были изображены трое: она сама, ещё маленькая, мама и папа, молодые, красивые и влюблённые. Альфред Рид, держащий на руках маленькую дочь, улыбался, и Энн тоже улыбалась, а крошка Лу смеялась во весь рот и не имела ни малейшего представления о том, что ждёт её в будущем. Что рано не станет отца, она окажется в Центре, в самой гуще событий, станет приближённой самого Приора Инквизиции, не будет знать, что делать и как поступить, но получит хорошую работу, выбьется в люди, будет окружена замечательными друзьями и найдёт человека, которого сможет называть любимым. Своей настоящей, искренней, неподдельной любовью. Только теперь папа никогда не узнает этого. А мама далеко, в Ле Лож, и впервые за долгое время Лу почувствовала такую острую тоску по родителям, что у неё до боли сжалось сердце. Она резко вздохнула, ощущая подступающие к горлу слёзы, склонила голову, упёрлась лбом в полку и зарыдала — не заплакала, а именно зарыдала. Сильно, с надрывом, вздрагивая всем телом. Всё происходящее навалилось на неё, и Лу поняла, что совершенно к этому не готова. — Папа, — прошептала она сквозь слёзы. — Папочка. Мамочка. — слова превращались в нечленораздельное бормотание. — Я не хочу умирать, не хочу участвовать во всём этом. Я просто хочу домой. Хочу домой, домой, домой… Она до боли вцепилась пальцами в полку, прижалась к острому углу распухшими губами, согнулась, будто под ребро ей всадили нож, и зажмурилась, ощущая, как солёные слёзы колют ей язык. Усталость, страх, напряжение — всё это свалилось на Лу так неожиданно, что она внезапно как никогда поняла Лорену Мартен. Мятежи, псионики, Приор со своей женой, Элифа со своими намёками, угроза их жизни… Девушка плакала до нехватки дыхания, чувствуя одно навязчивое желание — попасть домой. Она была в своей квартире, в своём жилище, но не была дома. Это место было ей чужим. Так же, как и дом в Ле Лож, хотя там находилась мать, и так же, как место работы, которое, хоть и приносило ей доход, не могло называться родным… И, плача, выпуская из себя всю тоску, накопившуюся за прошедшее время, Лу отчётливо поняла: её дом — не здесь. Её дом не имеет конкретного места. Её дом ждёт её внизу. И у её дома родные карие глаза, тёплые руки и самая чистая, добрая и прекрасная в мире душа. Когда Лу вернулась с сумкой, её лицо уже вернулось в нормальное состояние, но от Кея было ничего не скрыть — он почувствовал настроение девушки издалека. Когда она села рядом, он осторожно протянул руку, не настаивая, а безмолвно предлагая вложить в неё свою ладонь, и Лу, чувствуя непреодолимое желание открыться ему до конца, сжала его пальцы и повернулась лицом. Её глаза снова были влажными. Кей погладил её ладонь, но ничего не говорил — ждал, пока она сама захочет высказаться. Псионичка сделала чуть прерывистый вдох и сказала: — Нашла семейную фотографию. Вспомнила папу. Так одиноко стало… — она поджала губы, силясь не расплакаться опять. — Я и не думала, что устала от всего этого, Кей. От всей этой ситуации. Хочется просто… знаешь… жить. Не бояться за себя и своих близких людей. Голова раскалывается от предположений, количества информации, страха… Одна слеза всё же сбежала вниз, скатываясь к уголку губ. Кей вытер её большим пальцем. Потом ещё одна, и ещё… Лу прикрыла глаза и поняла, что не может сдерживаться — снова плачет. В этот раз это были какие-то другие слёзы, лёгкие, словно приносящие облегчение, и она плакала почти с удовольствием, прикрыв глаза и позволив Кею обнять себя обеими руками и покрывать поцелуями её мокрое лицо. Его тепло оставалось на её коже, он собирал губами её слёзы, нежно, ласково перенимал на себя её боль. Лу вцепилась пальцами в ворот его пальто так, что заболели побелевшие костяшки, прильнула как можно ближе и рыдала до изнеможения, до полного опустошения, изнуряющего и приносящего облегчение. Рыдала, пока не устала, пока не почувствовала, что слёз не остаётся. А потом заплакал и сам Кей. Лу подняла голову, видя его лицо, и почувствовала влажность на его щеках. Кей плакал беззвучно, закусывая губы; Лу сначала испугалась, а потом поняла — а ведь ему так же тяжело, как и ей, он ведь эмпатик, всё чувствует, считывает, ощущает не только свои боль и страх, но и чужие... Он смотрел на неё с состраданием, в котором сам нуждался не в меньшей степени, и Лу, мгновенно успокаиваясь, обхватила его голову, прижала к своему плечу и коснулась губами виска, позволяя ему тоже выпустить пар, прожить и отпустить эмоции, накатывающие на него подобно тайфуну, сметающему на своём пути всё. Кей вздрогнул, ткнулся лбом ей в плечо и прошептал слабо, сбивчиво, плача: — Прости, Лу… не должен был… — Прекрати, — Лу поцеловала его в висок. — Перестань. Что значит «не должен был»? Кей, не надо, пожалуйста, милый, не надо… Тяжело, знаю, тяжело… Выплачься… — Я просто… — он говорил едва слышно, но она различала слова. — Знаешь, я ведь чувствую других. Им всем страшно. С тобой хорошо, ты держишься, но вот остальные — Карен, Лара, например… Я люблю их, но не могу находиться рядом долго — им плохо, страшно, я это ощущаю и впитываю… А ещё остальные — Приор, мадам Мартен, Элифа… Не в силах дальше говорить, он умолк, и его плечи сотрясли рыдания. Лу прижала Кея к себе, поглаживая спину, плечи, жёсткие волосы на затылке, успокаивая его. Кею это было нужно не меньше, чем ей. Может, даже больше. Кею было тяжелее, чем ей. Осознавая это, Лу отчаянно захотела спрятать его ото всех, защитить, укрыть собой, не дать внешнему миру раздавить его или пригнуть к земле. Кей был сильный, выносливый, но даже его внутренний стержень мог сломаться и был к этому ближе, чем раньше. Лу хотелось закрыть его собой, как она закрыла бы любого близкого человека, позаботиться, утешить, помочь. Кею это было нужно, в этом у неё не осталось никаких сомнений. Его окружала не только собственная боль, но и боль близких ему людей. Лу знала, что не может в полной мере разделить ноши, которую нёс эмпатик на своих плечах, но могла помочь ему не согнуться под её тяжестью. Она могла быть рядом, что девушка и делала — просто позволяла обнять себя и так же, как она минутами ранее, плакать до полного опустошения. В детстве Энн говорила ей о том, что мужчины не плачут, с чем девушка была в корне не согласна. Все плачут. Все имеют на это безусловное право. А Кей, прекрасный человек, многое переживший, эмпатик и эмпат — тем более. Лишить его возможности выпускать эмоции означало фактически пытать, убивать, а Лу хотела ровно наоборот — помочь ему, оживить, облегчить его душу. Поэтому она позволила ему как следует выплакаться, гладя по голове, пока он тоже не ощутил, что слёз не остаётся, и подарил ей благодарный поцелуй — чуть солоноватый, выстраданный, но полный благодарности, признания и… Любви. Доехав до дома Кея, они поднялись в квартиру, разделись и прошли в становящуюся родной и привычной кухню, залитую солнечным светом. На столе остались розово-голубые гортензии, подаренные Кеем утром — Лу оставила их, зная, что скоро вернётся. Она снова зарылась лицом в нежные, отдающие едва заметным ароматом цветы, сделала глубокий вдох и представила, как вместе с душистой лёгкой сладостью гортензий в неё вливается нужная сила, которая, быть может, позволит ей продержаться ещё какое-то время. Кей обнял её сзади, прижал спиной к своей груди; когда она повернулась к нему, он взял обе её руки в свои и слегка сжал — не болезненно, мягко, но ощутимо. — Я хочу, чтобы ты знала, — произнёс он серьёзно. — Я всегда буду рядом с тобой, Лу. Не брошу. Не предам и не оставлю. Может быть, смело обещать что-то в нынешних условиях, но я чувствую, что готов. Честно. Я буду всегда с тобой. Лу посмотрела на Кея. Он казался серьёзным, но где-то в глубине его тёмных ясных глаз мерцала улыбка — тёплая, влюблённая, искренняя. Эмпатик как будто собирался сказать что-то важное, но ждал её ответа. Девушка улыбнулась. — Спасибо, Кей. Я счастлива, что ты можешь пообещать мне это. — и добавила: — Я тоже готова пообещать, что буду рядом с тобой. Всегда. Ты можешь положиться на меня. Лу сознавала, что всё сказанное ею — искренне. Она пока что не могла подарить Кею золотых гор, но могла и хотела обещать ему себя, свою помощь, поддержку, своё искреннее чувство. Она хотела отдавать ему то, что имела сама, безо всякого холодного расчёта, и это было не совсем привычно, но приятно — чистое веление души. Ей для него ничего не было жалко. В каком-то смысле он стал ей близок, как никто другой, стал ей… родным. Где-то глубоко в сердце, там, где помещались самые важные, самые дорогие и любимые люди, появился новый человек — Кей Стоун. И, глядя ему в глаза, в его тёплые, родные, любимые глаза, Лу поняла это очень отчётливо. И он тоже понял. Кей подошёл ближе, коснулся её лба своим. Солнце заливало их ярким золотисто-оранжевым маревом, грело, ласкало. Он стоял так близко, что Лу видела каждую ресничку, каждую прожилку на карих радужках, каждый волосок густых тёмных бровей… Поцелуй — невесомый, точно лепесток гортензии. Тёплые сухие губы, лёгкое дыхание. Касание едва ощутимое, почти нереальное, без намёка на продолжение. Никаких резких движений, рывков, криков, они застыли в кусочке янтарного солнца, не двигаясь, не до конца опустив подрагивающие веки. Рука Кея скользнула вдоль её запястья, переплела их пальцы заново, Лу чуть запрокинула голову, прижимаясь чуть сильнее, но всё ещё без намерения двинуться дальше. В груди родилось, распускаясь цветком, ощущение покоя, мягкого, как горячий шоколад. Их губы на несколько мгновений прижались друг к другу, прежде чем отстраниться, и они посмотрели друг другу в глаза — внимательно, пристально. Кей снова взял обе руки Лу в свои. Он оставался близко, так близко, что она могла разглядеть его лицо во всех деталях. Кей произнёс эти слова тихим, мягким, шелковистым голосом, но Лу слышала их так хорошо, как если бы он кричал ей их прямо в ухо. — Я тебя люблю. Время замерло. Лу несколько раз моргнула. Кей смотрел на неё выжидающе, хотя уже и так знал ответ. Конечно, она тоже любила его. Про себя Лу уже знала это, но боялась признаться — вдруг отвергнет? И испытала небывалое облегчение, когда поняла, что не отвергнет. Она любит Кея, и это взаимно. Единый, неужели это правда, не розыгрыш, не галлюцинация и не сон? Они любят друг друга и наконец говорят об этом. — Я тоже тебя люблю, — ответила псионичка, чувствуя ком в горле. — Я тоже. Кей улыбнулся — как-то по-мальчишески счастливо, задорно, открыто. Лу улыбнулась ему в ответ и, потянувшись, крепко чмокнула в щёку, а он обнял её, и так они простояли несколько минут, крепко обнимая друг друга и осмысливая тот факт, что теперь они признались друг другу в любви вербально, на словах, вслух. Это ознаменовало какой-то новый этап их отношений, более открытый, нежели предыдущий, и Лу почувствовала наконец, что закрывается какой-то важный гештальт — она получила признание в любви, убедилась в том, что её любовь взаимна, призналась в ответ. Значило ли это, что теперь они с Кеем в почти официальных отношениях (почти, потому что субординация на работе не позволяла им отношения без этого слова)? Она подняла голову и встретила его взгляд. — Получается, мы теперь в отношениях? — спросила Лу, улыбаясь. Кей улыбнулся в ответ: — Получается, да. Мне кажется, мы и до этого были в отношениях, но нам не хватало признания в любви и вербального закрепления нашего статуса. А теперь мы — парень и девушка. Моя девушка — Лу Рид. Звучит потрясающе, правда? Лу захихикала. — А мой парень — Кей Стоун. Да, по-моему, оба варианта звучат идеально. После они сели рядом друг с другом и долго говорили. Обо всём. О прошлом, о настоящем, об Альфреде Риде, Лиаме Стоуне, своём детстве, строили общие планы на будущие. Тему Приора, мадам Мартен и работы не затрагивали. Кей и Лу отлично знали, что им придётся вернуться к этой теме, возможно, прямо сейчас, и всё же выделили себе время на то, чтобы побыть вдвоём — и физически, и духовно. Это был их первый разговор о будущем в качестве пары. Первый, но не последний. — Что мы будем делать дальше с нашей теорией? — шёпотом спросила Лу, лёжа рядом с Кеем в его кровати. Часы пробили десять. Им всё же пришлось вернуться к разговору, который отныне не мог отпустить их. — Мы ведь не можем заявиться к Приору и сказать, дескать, предполагаем, что псионик, которого ты покрываешь — твоя жена, а ещё предполагаем, что она беременная. Приор нас с лестницы спустит. И правильно сделает — доказательств-то у нас нет. — Всё верно, — согласился Кей. — Ты знаешь, беременность мадам Мартен может объяснять ещё и её поведение после второго мятежа, инициативу казнить. У неё могут элементарно бушевать гормоны. По идее, она уже даже сюда вернулась беременной и на протяжение всего своего пребывания здесь находилась в положении. Беременные женщины часто очень тонко всё чувствуют, их нервная система более уязвима. Не думаю, что она кардинально поменялась во время беременности, но это состояние добавляет ей страха за себя и свою семью. — Лу невесело хмыкнула. Кей помолчал и продолжил: — Знаешь, я обещал тебе рассказать, почему меня убрали с должности охраны жены Приора. Тогда мне объяснили, что я не смог стопроцентно защитить обеих женщин — мадам Мартен и её старшую сестру, которая всё же легко пострадала, но обещали не писать плохих рекомендаций, просто попросили поболтаться где-то в районе капеллана некоторое время. Но теперь я думаю, что, опять же, если мы правы и Лорена Мартен — псионичка, то после случая с Элифой ле Риз Приор мог испугаться, что я ненароком узнаю что-то лишнее, и отстранить меня. Он тогда поменял почти весь штаб охраны. Возможно, связано именно с этим. А если нет… Не знаю. Лу вздохнула. У неё пухла голова. — Ты не виноват. Все живы и здоровы, верно? — Конечно. Просто мысли… Ну, и я обещал рассказать. — Я тебе верю, — Лу оставила поцелуй около его ключицы. — И всё же, по поводу теории… Как думаешь, что нам делать дальше? Кей задумался. — Для начала я хочу узнать у Карен, действительно ли беременна Лорена Мартен. Карен наверняка знает. По сути, она и о её пси тоже знает… Но молчала, да и выбора у неё нет. А по поводу беременности можно-таки уточнить — если что, скажем, что я с помощью пси почуял, сестра не подставится. А потом надо вернуться к Элифе. Не знаю, каким способом, но она ведь написала, — он взял измятую бумажку с цитатой про волков и овец и перевернул, — «Приходите ещё». Видимо, хочет, чтобы мы знали. — А вдруг это какая ловушка? — Всё может быть, Лу. Как видишь, мы можем верить только друг другу. Все остальные что-нибудь да скрывают. Нам остаётся только принять правила игры, чтобы не выбыть из неё. Они помолчали. Псионичка устало предложила: — Может, разберёмся с этим завтра? А пока поспим. Изматывающий вышел день. — Ты права, — Кей погасил свет, обнял её покрепче и поцеловал. — Я люблю тебя. Спокойной ночи. — И я тебя люблю. Спокойной ночи. Сон Лу был беспокоен и чуток. Ей снилась Лорена Мартен с круглым от беременности животом, синеватыми от холода губами и овечьей шкурой на плечах. Просыпаясь, она утыкалась носом в плечо Кея и успокаивалась, но, засыпая, снова оказывалась в этом сне, и с каждым разом он казался всё более реальным, как если бы жена Приора стояла над её постелью и тянулась к ней своими холодными, прозрачными, синими обледеневшими руками.