Семь раз когда Юра говорил с Костей на башкирском и один раз, когда Костя решил узнать перевод

Новая Юрина квартира. Маленькая бетонная коробочка, где-то на ЧТЗ. Грязная от серости темных, затянутых дымом облаков, мрачная, с белыми шторами на кухне, подаренными, кажется, Камалией, тоже грязными. Маленький, вечно жужжащий холодильник, сломанный примус на столе, проходя мимо которого Юра лишь машет рукой, ворчливо говоря "Потом починю эту железяку". Такой была квартира Татищева в далеком 35, когда Костя посещал её в последний раз… Нет, особо крупных ссор между ними не было, и в годы войны они вели активную переписку, просто… Костя не приезжал к Юре.  Не было каких-то особых поводов приезжать. Были дела, были груды отчетов, была война… Но вот весомых поводов не было. Татищев сам приезжал, хоть и редко, сам исправно писал письма и посещал собрания. Татищев всё делал сам. Костя и не пытался этому препятствовать. Эти десять лет стали для Уралова периодом переосмыслением себя, своей жизни и роли Юры в ней в частности… Неприглядная картинка безответной любви вырисовывалась в сознание до безобразия чётко, поэтому, наверное, скорее на подсознательном уровне Костя старался отдалиться от Юры как можно больше, тая в душе глупую надежду разлюбить. В его мире было так много лжи… Лжи самому себе… Что уже было противно от всех этих мыслей. Поэтому, когда Костя, наконец, принял себя, было стыдно без особой нужды просить что-то у Юры. Сегодня была и нужда, и повод.

9 мая 1945 года

Костя стоит у обшарпанной двери маленькой квартирки с творожным тортом в руках, в парадном мундире с зачесанными назад волосами и занесённой над звонком рукой. Косте страшно… Проходит две, или даже три, мучительных минуты, прежде чем в квартире номер восемь раздается звонкая трель… Дверь открывает мальчик лет шести – Магнитогорск, Серёжа Татищев… Когда Уралов видел его в последний раз, тот ещё толком не умел разговаривать. Костя смотрит на это милое создание, и ему хочется не по-мужски разреветься. Мальчик слишком мал для своего возраста, худ до выпирающих сквозь белую майку рёбер, бледен до нездоровой мертвящей серости. Под его глазами залегли тени… Так выглядят чахоточные дети… Кажется, в последнем письме Юра с беспокойством упоминал о крови на Серёженых простынях. Туберкулёз… Война наградила этот маленький город тяжелой болезнью… Мальчик кашляет тихо, в ладонь, Костя протягивает ему творожный торт, лицо мальчика загорается настоящим восторгом, он говорит тихое «Спасибо», добавляя «Папа в комнате» , потом юркает куда-то на кухню всё с тем же старым примусом. Костю трясёт. Не слишком ли он юн для всего этого? Костя снимает обувь, проходит по маленькому коридору, стучит в дверь, за которой находится Юра, напряженно ждёт, слышит тихое «Войди» - открывает дверь, замирает… Холодно. По полу летают листы с чертежами, на полу десятки книг по физике, механике, математике, чертежи везде: на столе, в неаккуратно торчащих полках, на обоях…. Обои исписаны, перечеркнуты, оборваны… Тихо. Юра сидит на не заправленной кровати… Бледный, задумчивый. В его руках сигарета. Кажется, дым от неё въелся в серые стены, в диван, в Юру, кажется, именно пепел делает его таким серым… В комнату вбегает Серёжа, с испачканным в торту носом, садится к Юре на колени, улыбаясь, лепечет что-то, весело и громко смеясь… Юра смотрит на него… - Здравствуй, Танкоград… - тихо говорит Костя… Фашисты не рушили Челябинск, не ходили по его улицам, не разрушали его здания и не убивали его мирных людей. Но, урон ими всё же был нанесен. Пока незаметный, он медленно развивается в Юриной груди, выходя с хриплым кашлем, оставаясь кровью на белых простынях. Юра сделал всё, что смог, чтобы спасти друзей, самостоятельно забив гвозди в свой бархатистый гроб, и ныне Смерть -его подруга. - Сәләм, мөхәббәтем - хрипло говорит Татищев – Спи спокойно, словно не было войны… Костя смотрит, Юра молчит, и только Серёжа что-то шумно рассказывает…

Спи спокойно, словно не было войны Все вокруг счастливы, все грехи отпущены Спи спокойно, словно не было войны Все вокруг счастливы, все грехи прощены