Солнце вставало и нещадно палило с первого же луча. Пот стекал по вискам, по шее, где хвостик мерно ударялся о загорелую кожу. Тряслись руки, выступали сухожилия. Сгибалась и разгибалась с натугом спина. Слоистые камни нехотя расставались с соседями и с грохотом падали вниз. Ноги привычно ловили опору на илистом дне. Соль была в воздухе – с моря и на губах – с потом. Солнце жгло. Звенела кирка. Смазанное бесконечным потом, древко кирки натирало руки, но от мозолей он уже ничего не чувствовал.
Но вот начинал накрапывать дождик, и работать становилось легче. Теодор не был слабаком, просто не переносил дневную жару. Он, как и его питомец альпак, был ночным зверем. Однако работать приходилось днём – только тогда море отступало и открывало земным созданиям доступ к жёлтому песчанику.
Днём человек ломал камни, а бедное животное искало тенёк на голом морском дне. Перед приливом он загружал все камни мохнатому другу на спину и выходил на сушу. Далее их путь лежал до ближайшего тенька: оставшийся жаркий день и вечер они отсыпались. Зато когда мир попадал под серую вуаль сумерек, когда тени сгущались и синевели – тогда! Тогда распускались ночные цветы и просыпались светлячки. Тогда загорались флуоресцентным свечением полосы у альпака на боках и на морде. Тогда на лице Теодора появлялась кошачья улыбка, а тело наливалось сил. Они шли относить песчаник на большую дорогу к городу, но шли совсем не так, как днём. Они шли легко, подтанцовывая собственному ритму в голове. То ли камни ночью легче? А как весело было идти обратно, сбросив тяжкую кучу у дороги! Теперь можно забыть о ней навсегда – до завтра.
Так они шли в темноте, и мир становился сказкой, как ему и положено быть. Клонили головы светящиеся колокольчики, летали жуки, шуршало в кроне что-то неведомое. Теодор то шёл рядом, то оборачивался котом и играл с альпаком или катался у него на спине. Они находили в роще еду. Пока хозяин охотился на певчих мышей и ящериц, альпак щипал сочную траву и листья деревьев. Иногда они шли в другую от дороги сторону, на север и там вместо рощи их встречала стена из жёлтого камня, из того же, что Теодор ломал днём. Сад, разбитый за этими стенами, казалось, больше в них не вмещался. Перегибались наружу бутоны роз и цветущих лиан, не замолкая пел соловей. Посередине стена была разделена розовой калиткой, которая, наверное, не открывалась никогда – так поросла она плющом и вьюнами. Не раз Теодор с альпаком проходили мимо этого сада, но однажды услышали женский голос и звук лианеля.* Она пела чисто и отрешённо, как светят звёзды:
Трубы голоса в бой зовут непокорных,
Но ты, милый мой, не ходи.
Коль дорог тебе поцелуй губ свободных,
Ты сердце своё сбереги.
Что ненависть, месть, не родят ни ребёнка,
Ни песнь, ни простого цветка,
То знать должен ты, лишь стрела в селезёнке -
Награда за верность бойца.
Враги не почтут, не поставят и камня,
Где тело твоё пролежит,
А душу твою заберёт чёрный ангел
На крыльях сухих, костяных.
Где вьётся лоза, сети полнятся рыбой,
За плодом румянится плод,
Там место нам брат, там место мужчинам,
Там светел всегда небосвод.
Девичий голос выводил ноты гладко и безукоризненно, но Теодору показалось, что девушка не понимала, о чём пела.
