первым снегом

Сынмин сидит на коленях, уткнувшись носом в тёплую, но практически безжизненную руку, когда-то сжимающую его в ответ. В лёгких стоит горький запах спирта, а в ушах бесконечным противным писком раздаётся ровно бьющееся сердце. Он не помнит, сколько суток уже ночует в этой палате, не переставая молиться о чуде. — Пожалуйста, не оставляй меня, — шепчет Сынмин, чувствуя болезненный ком в горле, и переводит взгляд на Хёнджина, безмятежно спящего на белоснежной взбитой постели. От розовых щёк и счастливой улыбки не осталось ни следа, разве что воспоминания. Кажется, будто он просто спит, но этот сон, кажущийся Сынмину сплошным бесконечным кошмаром, длится уже несколько месяцев. С момента страшной аварии, унёсшей десяток жизней, прошло полгода. Мучительных полгода, наполненных надежной и сменяющим его отчаянием. — Ты обещал быть рядом. Пожалуйста, сдержи своё обещание. Пару дней назад доктор сообщил, что уже несколько недель состояние Хёнджина не улучшается и на данный момент обсуждается вопрос об отключении его от аппаратов, поддерживающих жизнь. Сынмин не хочет верить в это, поэтому стоит на коленях и молится всем богам в надежде на то, что его услышат. Хёнджин ворвался в его жизнь так неожиданно, но чертовски вовремя, залечив разбитое сердце и познакомив с настоящей любовью. — Добрый день, — Сынмин пропускает момент, когда в палате, кроме них, появляется и доктор, держащий в руках больничную карту. Он устало вздыхает, смотря на юношу, вцепившегося в безжизненную руку своего возлюбленного, и поджимает губы. Порой ему хочется, чтобы такие сцены были лишь частью очередной мелодрамы. Но пока это — часть нашей жизни. Болезненная, чертовски несправедливая часть. — Я должен сообщить вам, что организм господина Хвана слишком слаб. Я не думаю, что с такими повреждениями он сможет выжить. Боюсь, отключение от аппаратов — единственная возможность облегчить его состояние. — Но как же так, — Сынмин хрипит, чувствуя, как слёзы уже привычно обжигают его слёзы, а душу рвёт боль. — Он ведь не может бросить меня здесь одного. Я ведь жду его, он ведь обещал мне… Доктор закрывает глаза, чувствуя подступающие слёзы, и делает глубокий вдох. — Мне очень жаль, Сынмин, — мужчина подходит ближе. — Если бы я только мог сделать что-то ещё, я бы обязательно сделал. Но здесь я бессилен. Я уверен, что он хотел бы вернуться к тебе, если бы мог. — Что я буду делать? — пальцы любовно оглаживают руку, аккуратную, совсем похудевшую, а взгляд любовно скользит по расслабленному лицу, цепляя густые ресницы и бледные губы. Слёзы текут с подбородка, прячась за воротом просторной футболки, хёнджиновой футболки. — Как мне жить дальше? — С улыбкой, ради него, — шепчет доктор, уже не сдерживая слёз. — Это освободит его? — Сынмин переводит красные глаза, полные боли, на мужчину и поджимает губы. — Да. — Я согласен. Доктор кивает и выходит, позволяя Сынмину попрощаться. Он тянется к родному лицу, на котором когда-то застыло выражение полной безмятежности, и гладит большими пальцами щёки, повторяет линии скул и подбородка, будто запоминая каждую деталь. Он подбирается ближе и оставляет целомудренный поцелуй на бледных губах, когда-то расцветающих розовым. Слёзы текут без остановки, в груди сдавливает горечь скорого расставания. Жалкий скулёж вырывается из его горла вместо слов о вечной любви. Сынмин не хочет отпускать. Он не готов. Но теперь Хёнджину пора уходить. — Прощай, — он навсегда отпускает чужую руку и дарит Хёнджину последний поцелуй.