Ты говоришь, а ветер стонет в деревьях, И шар земной из-под ног уплывает. Наверное, пройдёт какое-то время, Прежде, чем я всё осознаю Fleur — И Солнце встаёт над руинами
Лучи солнца выглянули из-за линии горизонта и тёмное небо потихоньку стало светлеть. Густые серые тучи, которые вчера вечером кружили над городом, так и продолжали висеть, однако прохладный ночной ветер уже успокоился. Становилось теплее. Из-за тяжёлого покрова облаков населённый пункт пребывал в лёгкой дрёме и не хотел просыпаться. И поэтому на улицах было тихо и спокойно. Пожалуй, также спокойно, как и прошлым вечером. Дождя так и не было, и надо сказать, что в это серое утро практически никому не хотелось пробуждаться от своих сладких снов. Однако одна юная красавица всё-таки подошла к окну здания. Она любовалась сонным городом с высоты десятого этажа. Девушка была одной из тех, кому совсем не хотелось спать. Ведь ей приснилось что-то жуткое. Мрачное и загадочное. «Люди не понимают ничего, кроме языка войны», — мягкий голос отчётливо скользил в голове, подобно маслу на сковороде. Девушка отрешённо изучала людей на улице, которые брели сонным стадом. Жизнь, казалось, проходила мимо. Всё потеряло смысл. Мысли путались, догадок не осталось. Ничего не хотелось. Пропало желание куда-то идти и двигаться. От прежних целей и след простыл. Ей хотелось только одного — покоя. Чтобы все отстали. Не хотелось никого видеть из незваных гостей; их изучающие взгляды и раскрасневшиеся лица. Вот бы протянуть руку к небу и раствориться в его объятиях. Она тяжело вздохнула; электричества в этом забытом богом месте не было. На простые вопросы о ближайшем городе, метро или обычных транспортных средствах — люди косились на неё, как на умалишённую. Даже тот самый Гриффит. Что она такого сказала?.. В её словах был здравый смысл и разум ещё не покинул бренное тело. Говорят, надежда умирает последней; она одна остаётся гореть тусклой свечой среди бесконечного полотнища тьмы, порожденного хаосом и отчаянием. После того как робкое пламя сгинет под напором ветра, человека уже ничто не может спасти — он навсегда теряется в тех тёмных задворках сознания, где мы никогда не были, а лишь изредка наблюдали издалека, млея от ужаса. Те несчастные, которые раз ступили на эти бесплодные земли, проводят остаток дней в стенах психиатрических лечебниц. Точнее будет сказать, что в палате заточено их тело; душа же продолжает бродить по стране теней и неверных шёпотов, пока её не поглотит милостивая кончина. «Моя свеча надежды пока не угасла — и это было единственное утешение в том немыслимом положении, в котором я оказалась. Тело моё окоченело за последние часы, будто превратившись в одну большую льдину. Оно потеряло чувствительность и словно перестало принадлежать мне самой. Я с возрастающим трудом могла шевелить телом — но в меру своих истощающихся сил; не оставляла попыток доплыть до спасительного света, который маячил перед глазами в издевательской близости». Сны, после которых она просыпалась грустной и измождённый, вся в холодном поту с остекленевшими глазами. Голова начинала кипеть от пережитого опыта. Соизволил бы кто помочь по доброй милости найти ответ? Уста людей были сомкнуты, а кто-то робко произносил: «ангел», «ведьма». Всего несколько часов назад сюда соизволили зайти две молодые особы. На свой страх и риск одна медленно подошла к ней, думая, что девушка спит. Нерешительно, дрожащей рукой провела по поверхности гладкой кожи; поглаживая ноги, затем руки. Нет, они не переходили границ дозволенного, скорее хотели убедиться в чём-то своём. И объяснение сего действа оказалось столь глупым и несуразным: — Ах, она и правда ангел. Говорят, у созданий небесных нет людских недостатков, — с нескрываемым благоговением начала рассказывать одна другой, — кожа холёная, лишённая волос, голос нежный. — Да-да, — вторила та, — ангелы — совершенные создания Господа нашего. Неискушённые, лишённые пола. Наверное, и постыдных мыслей у неё нет. — Да-да, — одна из девушек достала нож и потянулась к песочной пряди волос, чтобы отрезать на память. Они не ожидали, что девушка резко перевернется на спину, открыв глаза и улыбнувшись. Вскрикнув, юная девица выронила нож, попятилась назад, толкнув вторую. Спотыкаясь обо всё, что рядом, побежали к двери. Не сразу вспомнив, как та открывается, и успев сбить с ног кого-то снаружи. Жертвой этих сумасшедших оказался юноша (скорее ребёнок). Светлая макушка боязливо выглянула из-за поворота. Он попытался закрыть открытую дверь, но руки были короткими, а так необходимый край находился внутри комнаты. Девушка села, подогнув колени к груди, и широко улыбнулась его бесполезным попыткам. Один раз тот упал, засмотревшись на неё. На светлых прядях распущенных волос играли лучи восходящего солнца. Улыбка незнакомки казалась умиротворяющей, сама она источала внутреннее спокойствие. Во второй раз юноша снова упал, так и не дотянувшись до нужной двери. На этот раз она не выдержала, встала: — Погоди, давай я, — он в спешке закрыл дверь, — сама. Сидя на огромном подобие подоконника и вспоминая всё это сейчас, юная особа со скукой наблюдала за людьми внизу. Из сеней дохнуло холодом и петрикором. Она почувствовала запах дождя, смешанный с запахом мокрой листвы, и вдохнула этот живительный аромат полной грудью. Гриффит был прав, люди не станут отвечать на её вопросы. Раз так, она может подслушать их разговоры. И нет смысла брать его плащ, который все знают. Можно одолжить грубую ткань одеяла, тёмную, пропитанную запахом трав и дыма. Стоило спрыгнуть с «балкона», как желудок предательски заурчал. Странно, у неё были силы, но пропало какое-либо желание есть. Сон пропал тоже. Она спала максимум часа три и то засыпала под утро, боясь, что её изнасилуют или убьют. Люди тут странные. Кто в здравом уме будем в нынешнем веке справлять нужду в ночной горшок и хранить всё это под собственной кроватью, лишать себя возможности мыться несколько раз в день, чистить зубы или просто стирать одежду, чтобы не воняло за три метра?! Что за психи тут живут? У всех стран свои обычаи и устои, кои стоит уважать, но… Девушка никак не могла понять, с чьей безумной прихоти женщин нужно сжигать на кострах за ношение мужской одежды? Кто внушил эту «прекрасную» мысль в их тупые головы? Единственным адекватным человеком, среди многих, она могла назвать Гриффита. Юная особа где-то слышала это имя, только где? Память услужливо подсовывала рваные обрывки на окровавленном блюде истории. Трупы, тела, застывшие в странных позах и немом крике. Взгляд, обращённый в никуда, как у выброшенной на берег рыбы. Забвение оказалось чудом. Собравшись и прихватив с собой тот нож, что забыли две беглянки, она глубоко вздохнула у самой двери, стараясь не думать о неприятном запахе изо рта и пропитавшейся потом одежде. «Не важно, когда уйдёшь. Ты всё равно вернёшься», — кто-то чересчур самоуверен. Настолько, что всегда оставлял дверь открытой.***
Перспектива снаружи ничуть не изменилась. Словно Ночной дозор из книжек Джорджа Мартина перекачивал в здешнюю реальность. Она вздохнула, бросила тоскливый взгляд на пустую дорогу, что вела в невиданную даль и заканчивалась глубоко во мраке леса. Пойти туда сейчас равносильно самоубийству. Снаружи, среди людей, она чувствовала себя некомфортно; будто все взгляды сошлись на ней, подобно чьим-то рукам на шее. Сердцебиение участилось. Здесь даже воздух казался другим, холодным. В висках пульсировала боль; она вспомнила, как ей приходилось общаться с людьми на работе. Улыбаться тогда, когда сил уже не оставалось. И, как приходя домой, в одинокую квартиру, кормила кота, но продолжала жить работой, ощущая зарождающуюся ненависть. Директор была старая одинокая женщина. Она вечно продвигала вперёд молодых красивых парней, других выставляла в не лучшем свете. Ей же давала поручений выше должности. В конечном итоге это стало резонной причиной для увольнения… А потом… Кровь, боль.***
Девушка, для начала, решила заглянуть в ближайшую церковь. Она располагалась недалеко от ветхих домов из серого камня. Людей тут было немного — уж во всяком случае, не те толпы странных личностей, которые иногда собирались у костра. Поэтому у неё не возникло никаких сомнений, куда направиться. Половину дороги она прошла в сладостном предвкушении, со счастливой улыбкой на губах, но потом ею стала овладевать тревога. Пустые улицы и брошенные дома навевали мрачные мысли. Цеплялась кончиками пальцев за ножик, который стал её самым дорогим сокровищем, и убеждалась, что он никуда не пропал. Но дома брали своё. С каждым шагом её уверенность угасала, и в конце пути она почти разочаровалась в успехе мероприятия. Эта часть населённого пункта почти мертва. Очень жестокая шутка. Из тумана стали вырисовываться контуры большого здания с золочёным куполом. Церковь тоже обветшала и состарилась вместе с городом, но по сравнению с ней, дома сохранилась неплохо. Если бы только не разбитые окна… Юная особа взобралась по белокаменным ступенькам. Дверь церкви казалась огромной и готовой раздавить её своим великолепием. То, что находилось за ней, могло подарить счастье или бросить в пучину горького разочарования. Она поколебалась, но потом последний раз взглянула на небо и вошла. Когда дверь захлопнулась за спиной и та оказалась в сизом полумраке, в голове резануло, как хлыстом, болезненное воспоминание: дуло пистолета, направленное в её сторону; никакого страха перед смертью, лишь сарказм. «Бог сказал: «Бойся слёз обиженного тобой человека, ведь он будет просить меня о помощи, и я помогу», — улыбнулась, — странный люд пошёл; гадости делают друг другу, а прощения просят у Бога». Пистолет резко сменил направление, выстрел. Краем глаза успела заметить падение тела рядом. Упала на колени, закрыв рот руками. По щекам потекли слёзы. Больно. Отчего? Она не помнила этого человека. Так почему больно?.. Молчание. На пол падал свет, искажённый разноцветными стёклами на окнах. Но он не способен был бороться с нависающей внутри темнотой. И темнота приветливо ухмыльнулась ей в лицо. — Мама… — в голове прорвался всхлип. Пусто, холодно. Всё обман, как всегда. Из церкви вынесли всё, что можно: картины, алтарь, образ веры во всю стену… даже ряды деревянных скамей выломали и унесли куда-то в другое место. Теперь здесь были лишь четыре голые стены и грязный пыльный пол. Церковь была давно закрыта. В висках стучало. Она с надеждой обвела взглядом стены, словно ожидая, что здесь вот-вот всё преобразуется, засияет и нальётся соком. Прошла секунда, ещё одна, пять… минута. Воображение может стать твоим злейшим врагом, если дать ей волю… В сумраке за стойкой кафедры стоял человек. В первую секунду девушка не узнала его — и в этот страшный миг ей показалось, что человек весь соткан из частиц тьмы. Но это было только потому, что до угла не долетал свет из окна. Человек не был сплошной чернотой. На нём было лицо. Бледное, болезненно-худое, но такое знакомое лицо… Ноги подкосились, и тогда мужчина вышел из-за кафедры и поймал её за плечи, чтобы не дать упасть. Она почувствовала его твёрдые пальцы у себя на плечах, и перед глазами прояснилось. — Что с вами, дитя? — спросил он. Голос у него был мягкий, чуть хриплый. Хриплым он был с детства; не помогали ни травяные настойки, ни ежедневное глотание мёда. Она посмотрела на его лицо, на умные карие глаза, каштановые волосы, и заплакала. Эмоции, столь старательно сдерживаемые, взяли вверх. Чуть придя в себя, она начала расспрашивать обо всём, что могла, старательно обходя вопросы об электричестве и прочих современных вещах. Реакция людей до этого была столь яркой на затрагиваемые темы, что только бурными дискуссиями с пеной у рта это не могло закончиться. Выходит, есть две воюющие страны, которые не поделили территорию. Заправив вьющуюся прядь волос за ухо, она вышла на улицу. Становилось холоднее и холоднее. Девушка приметила несколько костров и знакомые лица. От костров за повозками веяло запахом жареного мяса и подогретого вина. Там готовился обед, которого все заждались, но, судя по голосам, раздававшимся оттуда всё громче и развязней, кое-кто из челяди уже успел неплохо отобедать. Вскоре вместе с запахами стали долетать и шутки по поводу затянувшейся войны, в которых на разные лады перемалывалась брошенная кем-то фраза о том, что в Мидланде стало на одну королеву-грешницу больше. Какой-то герцог с неодобрением поглядывал в сторону разгулявшихся слуг и совсем уж было собрался пойти и сделать внушение, когда полог сине-белого шатра откинулся, выпуская епископа. Лицо того светилось умилением, руки были молитвенно сложены и, закатив глаза, монсеньор, вроде бы сам себе, но так, чтобы услышали и остальные, произнёс: — Чище души я не встречал! — Та она спит с братом короля! — завопил кто-то. — Странно, что король об этом не догадался. — Видимо это причина проигранной войны. Юлиус не может справиться на двух фронтах. Все силы в постели заканчиваются. Все дружно загоготали. Естественно, большую часть времени занимали разговоры о турнирах и празднествах. Дешёвый алкоголь действовал на ура; развязывал язык похлеще пыточных инструментов. Соколы пили, горланили песни и просто орали от избытка чувства и переизбытка вина. «Это не армия и не рыцари, а скорее наёмники, лишённые чести, — подобные мысли казались грубостью, ибо затрагивали всех. — Каждый зарабатывает, как может. Я их даже не знаю». — О, девка, — к ней подошёл парень и оценивающе окинул взглядом с ног до головы, — рыло у тебя красивое. Не хочешь повеселиться? Наёмник сделал несколько глотков с глиняного кувшина и бросил в стену. Тот разлетелся на мелкие кусочки. Товарищи ободряюще присвистнули за спиной, кто-то заговорщицки подмигнул. — Не думаю, что вам стоит тратить на меня время, — она не подходила слишком близко, — у вас найдутся занятия поинтересней. «Уйти. Просто уйти». — Эй, погоди, — он нагло сжал её плечо и развернул к себе. Капюшон спал с головы, обнажая светлые волосы. — Ого, да ты красотка. Парни, гляньте сюда. Девушка попыталась вырваться, оглядываясь в мольбе о помощи. Все всё видели и делали вид, что ничего не происходит. Никого не интересуют чужие проблемы. Люди думают только о себе. Как и тот жалкий священник, что спрятался в своём шатре, подобно зайцу. Разве не он несколько минут назад заступался за честь королевы своей страны? Где-то в десяти шагах от этого места сидел Коркус. Сколько выпил — не помнил, зато хорошо как было; и на душе и в теле. Плевать, что завтра проспит полдня. Главное — это неоткуда взявшаяся храбрость и, как любил выражаться Джудо, словесный понос. — Каска, ну сама посуди, зачем ты нужна? Ладно, раньше дело было. Правая рука Гриффита — звучит гордо, не спорю. Но вот сейчас то зачем? Командир себе Гатса нашёл, теперь девку какую-то притащил. Гатс рылом не вышел. Такого и родная мать испугается, вот он девку и притащил. А что с тобой делать-то? Зря ты так часто споришь с Гриффитом, — заметил он. — Гатс его любимчик, так что смотри, как бы Гриффит не возненавидел тебя… Но если ты надумаешь прикончить Гатса, я готов тебе помочь… Каска поравнялась с Коркусом и как бы невзначай зацепила его за ногу. Мужчина с воплем покатился по ступенькам. — Прости, — уронила она. Мало ей мечника было, теперь на одну проблему стало больше. Воительница ненавидела чувство ревности. Ох, как она мечтала оказаться на месте Гатса и той девки. Просто быть рядом и довольствоваться ролью свидетеля — мало. Сокол мог найти любую причину, чтоб провести время с Гатсом. Много причин. Она сжала руки в кулаки, ощущая подступивший к горлу ком. Злость, обида. Почему не она, а кто-то другой? — Я же сказал вам: оставьте её в покое! «Рикерт? — Каска обернулась. Мальчишка держал за руку девушку, что растерянно оглядывалась по сторонам и пятилась назад. — Дура! Думает, раз Гриффит к ней так хорошо относится, то и все остальные должны тоже? Повезло родиться в богатой семье и ничего делать не пришлось». Масло в огонь подливали и слова Рикерта: «Я видел её. Она вполне милая», — а воительница что? Сколько добра сделала и не только ему? Никто и доброго слова не скажет. Пнув под ногами камень, девушка решительно прошла мимо Гатса и Пиппина, специально задев первого плечом. — Да что это с ней? Проходящий мимо Джудо, как бы невзначай, произнёс: — Каска никогда не была довольна своей ролью наёмника.***
Рикерт. Так звали юношу. Странное имя, но обстановка снаружи была куда страннее. Стоило при святом отце упомянуть про писание, его лицо перекосило. Пришлось ретироваться и рассказать о потери памяти. От этого практически ничего не изменилось. «Её Величество решила перевести церковные доктрины на наш язык, чтобы люди могли понять слово божье, а не оскорблять Бога». Девушка выдохнула, вошла в комнату и вновь забралась на подобие балкона. Средневековье в чистом виде. Для полного счастья к главному входу, по обе стороны, приставили стражников. Проверяют всех. Она вновь оглядела комнату. Да, кое-что изменилось. Кувшин с водой, в котором утонули девять мух и три муравья — пропал. Исчезла и тарелка с недоеденной кашей. Насекомым еда пришлась по вкусу. На девушку нашло чувство апатии и безысходности. И куда пропал баловень судьбы? Гриффит. Он ведёт себя так, словно мир — это огромный сверкающий подарок, который он разворачивает каждое утро. Дверь сама собой отворилась и вошёл он. «Лёгок на помине. Зачем ты так старательно пытаешься найти ко мне подход? Что тебе нужно? У меня нет денег, богатых родственников, — девушка призадумалась и вновь обратила взор к окну. — Леди… Он думает, я из богатой семьи?.. Если он верит в это, то я подыграю. Я даже не помню своего имени». — О, уже вернулась. Ты — голодна, не хочешь составить мне компанию? — с «вы» на «ты» и голос стал таким беззаботным, словно они старые друзья. Девушка лишь отрицательно покачала головой и вновь отвернулась к окну. Она пыталась сосредоточиться на собственных мыслях, пока звук отодвигаемого стола не резанул по ушам. Сокол отодвинул стол ближе к кровати так, чтобы появилось больше свободного места и сел на пол, спиной к камину и лицом к ней. — Так намного удобней. Разве нет? Он сделал это специально, просчитав всё наперёд, вплоть до нескольких вариантов. Она голодна, поскольку мало ела и Гриффит точно знал, что на любое приглашение сесть с ним за стол получит отказ, даже сядь он рядом с ней — будет отказ. Поэтому лучше так, ниже её уровня и дальше. Ниже, чтобы вызвать чувство неравенства, которое она постарается заполнить. Она — девушка, хрупкая и сердобольная и не станет такое терпеть. Дальше, чтобы она чувствовала себя в безопасности. И вся эта ситуация нужна была для того, чтобы сбить с толку её мысли. Отвлечь ненадолго от грусти. Перешёл на «ты», поскольку для неё это привычней. К тому же, если станет темно, когда она сядет рядом, то огонь камина сможет осветить её лицо. Его лица она не увидит. — Моё дело предложить. Твою еду я не трону, — он начал есть, медленно и выжидая. Не смотря в её сторону, чтобы не спугнуть. Пусть расслабится. Сначала заурчал желудок. Она несколько раз посмотрела в его сторону, зацепилась взглядом за грязный пол. Вздохнула, закатив глаза, но всё же спустилась и села напротив него. — Нет аппетита. — Ага, — и продолжил свою трапезу, как ни в чём не бывало. Девушка взяла одну из лепёшек на глиняной посуде, оторвала кусочек и опустила себе в тарелку. Странная субстанция с кусочками мяса не внушала доверия, даже запах вызывал отторжение, но она попробовала. Сначала чуть-чуть, потом всё больше и больше. Голод взял вверх. Она ела так быстро, что боялась — еда исчезнет. Обычная наваристая похлёбка казалась едой богов. Сокол взял с левой стороны заранее приготовленный кувшин с вином и налил сначала ей, потом себе. Гриффит ничего не говорил, да и нужны ли слова в данный момент? Девушка обратила внимание, что посуда глиняная, но у священника была из серебра. Или ей показалось. — Спасибо за книгу. — Ты прочла её? — нисколько не удивился. — Чтение — путешествие мысли. Да, прочла. Сказания о бытие Гейзериха. И где ты умудрился её взять? — Где взял, там уже нет, — и снова эта беззаботная наивная улыбка, внушающая доверия. Видимо, у него много поклонниц и поклонников тоже. — Ты что-нибудь вспомнила о своём прошлом? О жизни? — Как только я начинаю описывать свою жизнь словами, она стремительно утрачивает даже те жалкие намёки на смысл, которые смутно мерещатся мне, пока я молчу. Когда вспоминаю все свои речи, завидую немым, — если бы она встретила его года два назад, то сто процентов его фото было бы сейчас на заставке телефона, а все остальные ютились в галерее, пересматриваемые по несколько раз каждый день. Только не сейчас. В груди поселился страх, и ни в этом молодом человеке была причина. — Величайшее из достоинств оратора — не только сказать то, что нужно, но и не сказать того, что не нужно. Словами можно заместить и запах, и прикосновение. Да, словами можно прикасаться и ещё нежнее, чем руками. Найди слова для печали, и ты полюбишь её. Цени слово. Каждое может стать последним, — воодушевлённо начал молодой человек, — у каждого есть места забыть о которых невозможно, но реально. Сложнее всего забыть тех людей, с которыми забывал обо всём. — Если и так всё кончено — не всё ли равно, какая фраза будет последней?.. — сделав глоток, спросила. — О, слова для того и существуют, чтобы сбить с толку. Вижу, ты успокоилась. — Разве я спокойна? — По крайней мере ты знаешь, чего хочешь. А это почти одно и то же, — улыбнулся Сокол. — Я хочу выбраться отсюда, — решительно начала девушка, — и моя проблема в том, что ты — её решение. Но я не знаю, чего ты… — она осеклась и продолжила. — Вы хотите? Почему вы ведёте себя так странно? — Тот же вопрос я могу задать вам, — улыбнулся Гриффит, но взгляд стал более серьёзным, — конечно, человеческое поведение нужно судить только с учётом окружающей среды. Нормы поведения относительны. Каннибал в своём обществе так же нравственен, как посетитель церкви в нашем. Все законы и идеалы историчны и относительны, а не абсолютны. Они связаны со временем и местом, и вырванные из этого огромного контекста, теряют всякий смысл. Можно объясниться с теми, кто говорит на другом языке, но не с теми, кто в те же слова вкладывает другой смысл, — он посмотрел на неё в упор, не отводя взгляд и продолжил, — поэтому хочется постичь законы неизведанной страны или даже мира.