Будет ласковый дождь, будет запах земли, Щебет юрких стрижей от зари до зари, И ночные рулады лягушек в прудах, И цветение слив в белопенных садах. Огнегрудый комочек слетит на забор, И малиновки трель выткет звонкий узор. И никто, и никто не вспомянет войну — Пережито-забыто, ворошить ни к чему. И ни птица, ни ива слезы не прольёт, Если сгинет с Земли человеческий род. И весна… и весна встретит новый рассвет, Не заметив, что нас уже нет. Сара Тисдейл, «Будет ласковый дождь…» (перевод Евгения Витковского)
Как только девушка входит в квартиру, она чувствует в воздухе удушливый запах копоти и дыма. На мгновение её охватывает паника: пожар! Она знает, что огнетушитель валяется за ванной, знает, как им воспользоваться, но не спешит доставать красный баллон. Потому что, несмотря на запах, огня нигде не видно. Не слышен треск пламени, пожирающий вещи. Юная особа быстро оглядывает плиту, тостер, телевизор… Всё не то. Наконец взгляд останавливается на двери отцовского кабинета. Из-за приоткрытой двери вырывается тонкая струйка сизого дыма. Уронив пакет с купленными продуктами на пол, девушка рвётся в кабинет. Сердце начинает биться учащённо. Может, он ушёл по делам, забыв что-то выключить? Но отец там. Он спокойно сидит на своём кресле, в глазах его пляшут красные искры. На столе рядом с неизменным «Ундервудом» стоит большая керамическая тарелка, а на ней — толстенная пачка исписанных листов. Языки пламени охватили уже большую половину бумажной массы, превратив драгоценные слова, за которыми отец корпел день и ночь, в нечитаемый чёрный пепел. Девушка в ужасе смотрит на это зрелище, не в силах вымолвить ни слова. Отец отрешён от всего мира; он даже не видит, как в комнату вошла дочь. Сидит и смотрит на то, как безвозвратно погибают результаты трудов. На лице не видно жалости или сожаления. Она боится его потревожить и поэтому стоит на месте. В полном молчании пролетает минута… ещё одна. Огонь сделал своё дело, теперь рукопись уже не произведение, а горячая горстка праха, горой возвышающаяся на тарелке. Когда гаснет последнее синее пламя, Гарри, наконец, приходит в себя, вздрагивает, сбрасывая оцепенение, берёт тарелку на руку, встаёт и… видит дочь у двери комнаты. Это приводит его в замешательство. Он останавливается и ставит посуду обратно на стол. — Айрис… Я думал, ты придёшь попозже. — Зачем ты это сделал, пап? — проходит в комнату и настежь открывает окно. Угарный газ стремительно покидает обитель, и дышать становится легче. Отец смотрит на пепел, потом на «Ундервуд»: — Это была плохая книга. Я решил, что ей лучше исчезнуть. Девушка понятия не имеет, что отец подразумевает под «плохой книгой». Она уверена, хоть и не читала, что все книги, выходящие из-под его пера, одинаково прекрасны. Но если сам Гарри Мейсон так считает, то значит, эта книга действительно не удалась. Хотя, наверное, жалко вот так просто предавать всё огню… Она снова всматривается в лицо отца, надеясь найти там сожаление о содеянном, но видит лишь смущение. — Понятно. Только в следующий раз обязательно открывай окно заранее, о’кей? Дышать невозможно. — Разумеется! — с энтузиазмом соглашается Мейсон; лицо его светлеет. Айрис видит, что он испытывает огромное облегчение, и недоумевает: почему отец так волнуется? Неужели он думал, что она рассердится на него из-за сожжённой рукописи? Конечно, жалко, но книгу пишет отец, и что с ней делать, решать тоже ему. Странно. Девушка поднимает со стола посуду с сожжённой книгой: — Я выброшу это в мусор. На секунду её старик напрягается, потом кивает: — Конечно. Спасибо. Флёр несёт тарелку на кухню, где стоит мусорное ведро, преодолевая по дороге желание заглянуть в жалкие останки некогда увесистой пачки. Но когда она наклоняет тарелку над ведром и пепел уже начинает соскальзывать вниз, любопытство берёт верх — девушка извлекает из-под слоя пепла ещё тёплый обгорелый обрывок бумаги. Большинство слов на листе закопчено до полного размытия, и отчётливо видно только одну строчку: «Они снова начали воскрешать людей. Неужели им не хватает солдат для этой.». «Наверное, очередная фантастика», — безразлично думает Айрис и осторожно высыпает всё содержимое. Картинка медленно распалась на несколько осколков и растворилась. Серая дымка вернулась. Она висела перед глазами Флёр тончайшей газовой тканью, облегала паутиной стены и вещи. Даже кресло, на котором лежало бездыханное тело. Айрис без сил сделала два шага в сторону отца. Голова его лежала на груди, залитой кровью. На левой стороне рубашки зияла глубокая рана, вокруг которой запеклась кровь. Убийца напал во сне, не дав ему и шанса защититься. Отец даже не успел проснуться и заглянуть в глаза тому, кто лишал его жизни… И снова Айрис показалось, что отец чуть шевельнулся на своём кресле. В душу закралась безумная надежда — может быть, ещё не поздно, ещё не всё… Упав на колени перед креслом, она судорожно коснулась руки Мейсона. Ледяной холод проник через пальцы в самое сердце, замораживая кровь. «Нет…» Девушка застонала и уронила голову на ноги мужчины. «Как… как это? Почему?» Слёзы душили её, но не хотели выступать на глаза. Они оставались внутри, обжигая невыносимой горечью. Флёр вдруг подумала, что сейчас сойдёт с ума или умрёт. Одно из двух. Она попыталась закричать, не смогла. Крик тоже застревал глубоко в горле, даже не рождаясь. Единственное, что сейчас было ей под силу — это стоять на коленях перед креслом, обнимая тело отца. Часы на стене невозмутимо отсчитывали секунды и минуты. Айрис их не слышала, как и до сих пор включенный телевизор. В новостях снова говорили о войне, о близкой победе и прекрасном будущем, которое предсказывали ещё в прошлом году. Из-за стёкол окна в комнату заглядывала печальная луна. Флёр её не видела. Она имела право быть со своим отцом, содрогаться в безмолвном плаче, разрывающем душу, уйти в забытье, ставшее для неё единственным спасением — в забытье, которое могло длиться вечно… — Коркус, на кой хрен туда лезть?! Гриффит тебе голову оторвёт! Наёмник фыркнул, сохраняя безразличие. Приоткрыл полог шатра и замер. Девушка ворочалась, что-то растерянно бормоча и всхлипывая. — Э-э-э, — мужчина изогнул бровь; и где обещанные чудеса с ореолом света и пафосным нимбом над головой? Чёрт побери, обычная девка. Светлые вьющиеся локоны, худое костлявое тело. И для чего она понадобилась командиру? Коркус фыркнул; таких баб полно в Мидланде; заплати несколько су (или ливр) и любая отсосёт. Что в этой такого особенного? Кожа белая, ухоженная. Внешность так себе. — Да пошло оно! Наёмник развернулся, игнорируя заинтересованные лица по обе стороны плеч. — Нет в ней ничего! Много шума, проку мало, — то ли случайно, то ли нет, но мужчина задел локтем нос Рикерта. Юноша попятился назад и споткнулся о ящик под ногами. За всем этим наблюдали Каска и Джудо. Воительница выглядела печальной, отчего тот решил её поддержать, ибо девушка уже час горестно вздыхала и ходила, не находя себе места. — Не волнуйся, Гриффит её не любит, — юноша прикрыл глаза, щурясь от яркого солнца. — Да какая разница! — яростно бросила Каска. –Для других никакой, — спокойно ответил юноша. Воительница фыркнула и, молча развернувшись, ушла. — Мда-а-а, — Джудо казалось, что порой он понимает намного больше, чем другие и от этого было немного грустно. Он устремил ленивый взгляд на бегущие по небу облака. Знать зачем эта дева была тут — не мог, но предположить. Она казалась странной во всем смыслах этого слова. Непривычный тон, одежды и манера общения влекут открыть тайну, но… Скорее всего Гриффит взял её ради информации. Юного члена отряда Сокола не покидала и иная мысль, что, если опасения Каски окажутся правдой? Командир не ведёт себя с ней столь откровенно, как с Гатсом, однако он старается вызвать доверие к себе. Может ли причина крыться в вещах этой девы?.. Ведь именно после её безделушек появилось (проявилось) столь интересное поведение главы отряда. Джудо вздохнул. Гриффит однажды сказал Гатсу: «Ты принадлежишь мне». Подобными словами не бросаются и да, он, к сожалению, знает, какого быть на втором плане. Все очевидное остаётся за сценой. Наёмник точно знал, Сокол её не любит, да и сама девушка не лелеет мысль быть с кем-то. Скорее напоминает ходячий труп. Она так похожа на Каску в первые дни пребывания в лагере Сокола; та тоже долго рыдала, после убийства дворянина. Бежала к Гриффиту в палатку в любое время суток, жаловалась на всех и вся. «Вот оно что? Та девушка молча терпит. Всю боль держит в себе. Она могла пожаловаться Соколу на отношение к ней, но не стала этого делать. Могла показать свою боль, но на показ выставляет лишь улыбку. Зачем?» Джудо горько улыбнулся. Он ведь любит Каску и тоже улыбается. Эта тупая привычка, улыбаться, когда больно.***
«Зачем я здесь или за что я здесь?» — проживая день с графиком пять на два в надежде выспаться к концу недели. Чего она хотела раньше? Путешествий и счастья. А сейчас всё осталось в прошлом. Старый мир рухнул, оставив после себя обломки вырванных с корнем надежд и воспоминаний. Девушка уже несколько часов провела в палатке, пустым взглядом наблюдая за жизнью снаружи. Собственное сердцебиение ощущалось даже в голове. Слёз больше не было или ей так казалось. Осталось нечто едкое и всепожирающее. Разочарование. Айрис глубоко вздохнула, ощущая подступивший к горлу ком. Казалось, только в её обители время застыло, а люди снаружи продолжают жить своей жизнью и радоваться. Девушка попыталась сосредоточиться хоть на чём-то светлом, но в голову лезли всякие мерзости. Айрис вспомнила, как её жизнь плотным кольцом сомкнулась на коте и работе. Как, стиснув зубы, делала обычные вещи и чувствовала себя невероятно зажатой. Ничего не радовало. Слово «хочу» выпало из жизни, сменившись на «надо». Месяц май обернулся адом; всюду зелень, птички поют и люди гуляют, а она идёт на работу в свой заслуженный выходной. Палитра восприятия мира сузилась и казалось ад в голове никогда не кончится. Эти бессмысленные, извечные и заезженные разговоры с друзьями о походах в кино, парк, кафе — ни к чему не приводили. Когда ты работаешь с людьми и вынужден улыбаться им изо дня в день, пряча своё состояние за лживым фасадом, — тишина становится счастьем. Флёр вспомнила слова матери. «Ты красивая, надо только похудеть», — если «надо похудеть», значит, недостаточно красивая. У неё есть родители. Нет родителей. Это лишь приёмные, но такие родные. «Ты очень добрая, а Бог любит добрых.» «Тогда почему Иисус простил разбойника, но не снял его с креста?» Много лиц. Война. Третья мировая. Страны воскрешают павших воинов. Все говорят, всё будет хорошо. Никто не видит правды. Она для всех разная. Каждая из сторон выставляет себя в белом свете и только посмей сказать что-то против. Тебя заткнут. Санкции, забастовки, блокировка продуктов, скачок цен. Людей клеймили тварями и скотами из-за национальности. Здравомыслящих осталось единицы. Казалось, мир сошёл с ума. «Отец был связан с какой-то организацией, вот почему его убрали.» Девушка уткнулась носом в поджатые к груди колени. Было ещё что-то маячившее в памяти ярким пятном. Только что?.. В нос ударил смрад от собственной одежды. Флёр уже пыталась задать довольно (как ей казалось) деликатный вопрос одному из наёмников, где можно постирать или сменить одежду? Ответ был, как и с туалетом: — Та где хочешь. Найдёшь куст и он твой, хотя зачем её менять то?.. Действительно, зачем?.. Быть скунсом из местных лесов — занятие приятное. Девушка горестно вздохнула; чем больше была здесь, тем меньше осознавала происходящее. Мир за пределами городских ворот застыл во времена рыцарей и короля Артура: множество ветхих домов, разграбленных и сожженных армией тюдорцев (Флёр точно знала, что это было название династии, а не армии), люди разных возрастов у дорог, тела повешанных, трупы со вспоротыми животами. Все эти ужасы посещали её каждую ночь в кошмарах, вместе с невыносимой духотой и комарами. Айрис забыла, что такое нормальный сон. Страх, вперемешку с ужасом и недоверием — не давал сомкнуть глаз. Она ждала, что кто-то придёт и изнасиловав её, оставит труп на съедение лесным животным и птицам, но никто не приходил. Единственное, что спасало от грустных мыслей, книга о жизни Гейзериха. Флёр соврала, что смогла прочесть её всю. Некоторые слова, как и символы, не смогла распознать. Вроде бы это был французский, но очень старый. Да и сама история казалась абсурдной. Король, объединивший все народы и племена на континенте! Видимо, люди ещё не знали о материках, однако ведали об островах, раз Его величество смог туда попасть. Остров эльфов. Гейзерих посетил его не один, а со своим соратником — Мудрецом. Там его взор пал на жрицу Цветущей вишни и он сделал её своей супругой. Девушка была не дурна собой, обладала добрым сердцем и резким нравом. Что случилось дальше — трудно сказать. Из обрывков предложений, складывалось впечатление, что Его императорское величество погряз «во тьме». Столица — Мидланд — стала рассадником упадка. Мудрец, доселе слепо следующий за своим господином, нашёл иного владыку в лице Бога и объявил войну императору. Он обнажил пороки старого друга пред слепым народом в надежде, что и императрица поддержит его, но Её императорское величество погрязла в трауре. По ком она скорбела при живом муже? Никто не знает. Император не собирался признавать никакого Бога, тем более пасть ниц. Гейзерих заточил Мудреца в башне Альбиона и приказал пытать, но оставить в живых. Долго ночей скорбел о людях старый маг, долго оплакивал их участить, пока Бог не снизошёл к его мольбам и не послал своих Ангелов на землю. Одни видели четырёх, другие пятерых. Флёр резко развернулась, пытаясь отыскать взглядом книгу. Достала её и открыла, пытаясь найти нужную строчку. Вот она! Флора! В этой истории было столько дыр, как и звёзд на небосводе, но Айрис никак не могла понять одного; как столь сильный маг, познавший Бога, так легко позволил себя схватить?.. И кто такая Флора? Ведьма, чьё имя повторялось много раз. Почему Мудрец не попытался достучаться до самого императора? Во всяком случае он своего добился; Ангелы покарали Гейзериха, от огромной империи осталась столица и башня Возрождения. — Это всего лишь глупая сказка или часть истории загадочного мира. Люди просто приукрасили её, в силу своего воображения. Разум попросту отказывался верить в фей, магов и загадочные острова. У императора не было прямого наследника. Империя распалась. «Папа», — мысли вновь вернулись к старой ноте. Грусть никуда не делась, лишь осела едким дёгтем на дно души. Айрис снова ушла в себя, в мир своих грёз и страданий. Сквозь частые всхлипы можно было расслышать её слова: — Он любил меня, словно я была его родная дочь. Хотя никогда не знал, кто я на самом деле. Это так внезапно… У меня не было возможности… сказать… сказать тебе какой… какой… счастливой ты меня сделал… Слёзы сорвались с ресниц и упали на книгу, лежащую на коленях — прямо на надпись, сделанную чернилами и пером. Лист размок, смывая слова. Что ей делать? Как быть? Голос в голове подсказывал закопать глубоко свои чувства и начать думать рациональней. Пусть этот мир напоминает средневековье. Здесь есть своя история, значит должны быть и книги о других странах. Много книг, а также вокруг полно людей. Им пальца в рот не клади, дай только поболтать. Флёр призадумалась… В других палатках тоже не так много всего: в основном, только вещи и ткань на траве, что служила постелью. Многие складывали её в несколько слоёв и использовали вместо подушки. Походная кухня была очень странной: без приправ, специй и соли. Взгляд девушки сменился с грустного на безэмоциональный, холодный. Каждой стране присущ свой символ, герб, который используют при чеканке монет. Пусть юная особа не знает чисел и название валют, зато это можно узнать у других. Здесь есть много наёмников, играющих в карты на деньги. Дешёвое вино лишь развязывает им языки и подливает масло в огонь. Голос хрипло заклокотал где-то в глубине груди, задавленный всё тем же стремлением сдержать себя в руках. Девушка резко согнулась пополам, уткнувшись носом в ткань, что служила пастелью, впилась ногтями в траву, открыла рот в немом крике. Как же бесило собственное бессилие. Она ничего не могла сделать, видя, как отец каждый раз включал новости по утрам и потом срывался на ней, из-за политических взглядов. Казалось, весь мир канул в небытие и никто не остановится, пока все не умрут. Единственное, что осталось, сбежать в мир книг и музыки. «Если я сейчас же не успокоюсь, то вновь проведу весь день, занимаясь самоистязанием». Дыхание стало ровным, но дурные мысли никуда не делись. Они не растворяются в воздухе, подобно дыму и не уходят по щелчку пальцев. Айрис вспомнила свою мать, которая драила весь дом так, словно завтра к ним на чай должен приехать сам Карл третий и едко улыбнулась. Женщина почти никогда не обнимала её, аргументируя это тем, что любовь нужно заслужить. В детстве Флёр никак не могла понять, как можно любить человека просто так, поэтому и старалась быть «идеальной». Да, мать обнимала девушку, когда та делала, что от неё хотели, но… В какой-то момент Айрис перестала нуждаться в такой любви. Девушка встала и отодвинула край палатки. Соколы много пили. Гарри Мейсон тоже много пил. «Алкоголь — отличный растворитель. Он растворяет семьи, хорошие отношения, мозги, печень, организм, но не растворяет наших проблем.» Взгляд остановился на Каске. Воительница сжимала и разжимала кулаки. Айрис понимала, что та её не сильно жалует и причина такого поведения мило беседовала с очередным подчинённым вдалеке. Закрыв глаза, Флёр мило улыбнулась и помахала ей. О да, это бесило Каску больше всего. Наёмница фыркнула и направилась в другую сторону. Да что эта девка о себе возомнила?! Она так издевается? Три дня назад, когда они только прибыли на новое место, эта дура решила ночевать ни в своей палатке, а в фургоне. Видите ли страшно ей было. Да, проблем это никому не доставило, но как взбесило Каску. — Да кто ты такая?! — выпалила воительница тогда в лицо наглой девке. На самом деле, девушка немного завидовала ей, ибо Гриффит проводил с гостьей много времени, а Каску забыли, как забывают вещи на поле брани. — Человек и ничто человеческое мне не чуждо, — совершенно спокойно и равнодушно ответила та. — Да ты… — если бы не вовремя подошедший Джудо, кто знает, может быть эта юная особа ходила бы с синяком под глазом. — Чтоб тебя, Джудо! Паренёк опустил левую руку на плечо и помотал головой. Воительница нервно и раздражённо выдохнула, вновь обратив свой взор на девку. Та смотрела на неё холодным и отстранённым взглядом, без толики страха. Каска не знает почему, но взгляд застыл на её руках. Она не сжимала и разжимала пальцы в кулаки. Даже не пыталась закрыть ими лицо! А глаза… Эти большие чёрные глаза миндалевидной формы, обрамлённые густыми тёмными ресницами, в которых девушка видела своё отражение, напомнили о служителях святого престола. — Вот ещё, — с чего бы ей сейчас думать о таких мелочах. Доберутся до замка и сдадут девку за деньги родным. Такой вариант был бы удачным решением проблемы, но ситуация говорила об обратном. Айрис вновь убедилась в правоте своих мыслей: Каска любила Гриффита и срывалась на тех, кто был ближе к нему. Флёр это заметила ещё сидя в палатке и наблюдая за взаимодействиями людей снаружи. Девушка остановилась и провела рукой по волосам. Голова немного болела с прошлого вечера, поэтому Айрис решила не заплетать волосы, оставив их свободными и… Нужно было избегать контакта с Каской. От неё так много шума. Она остановилась около походной кухни, изучая работу людей. За следующие полчаса на улице возникло больше звуков: стук подков о дорогу, выкрики из палаток, звяканье лютни. Кажется, здесь весь королевский двор. Между тем выражение лица юной особы мало-помалу меняется, как будто луна прибывает к тому времени, как один из поваров заканчивает свои приготовления, Айрис словно светится изнутри. Встряхивается, поправляет одежду. Говорит: — У вас хорошо получается. Марк Смитон стонец, хмурится. Девушка смотрит ему в глаза, пустые, но не враждебные. Его руки всё ещё в крови от мяса. — Это ты ночью помогала Гансу? — Айрис устремляет взгляд на других, в поисках того самого Ганса. Не находит. Марк вздыхает, переминается с ноги на ногу, обходит её, гудит себе под нос. Лицо у незнакомки немного бледное, тело худое, но он не видит обычно выступающих, при подобной худобе, костей. — Ты одна из этих? Маркитантка или маркетантка?.. Извини, если говорю неверно, — слабо улыбается. — Ты ведь из Мидланда? Айрис окаменела, словно тело на катафалке. Стоит сцепив руки, не моргая. — О, так ты не из Мидландских?! Ты ходишь простоволосой, в то время, как женщины из Тюдор стараются скрыть волосы под шляпами, чепцами, или шапочками. Распущенные волосы могут носить только молодые незамужние девушки, а… — он замялся, пытаясь подобрать слова. — С непокрытой головой и свободными плечами ходят только дамы лёгкого поведения. «Иными словами, проститутки», — мысленно добавила Айрис, тяжело вздохнув. — Обычно девушки из Мидланда позволяют себе такое, но, раз ты ни из этих мест, то… Откуда?.. — Оттуда, где ты точно не был. — подобные короткие ответы вошли в привычку, после общения с Соколом. Гриффит был в таких вопросах деликатен и не требовал быстрого ответа. Из-за этого Флёр прониклась к нему уважением. — Ганс сказал, что может одолжить мне рубашку. — Он так сказал? — спрашивает елейным голосом. — Да, — девушка внешне спокойна, но не спокойна внутри. Нельзя проявлять слабость, нельзя сплоховать ещё раз. — Хмм… Хорошо, — юноша отстранённо и небрежно почесал затылок, совершенно не заботясь о кровавых пятнах, оставивших след на белой рубашке и лице, — так это ты спрашивала о том, где можно поменять одежду? Нууу теперь всё понятно. Людям из твоего общества не знакомы проблемы такого рода. Тогда запоминай. Стирают, в основном, щёлоком из золы лиственных пород или мочой. — Прости, что?.. — скрестив руки на груди, спросила. Видимо, ей послышалось. Нет, это бред. Точно бред. — А что в этом такого? Ты не пробовала, а уже хмуришься! Тут нет штата прислуги. Можешь стирать только нательное белье. Наматываешь на палку и колотишь о камни. Мять, жать — тоже можно! После кладёшь в огромную бочку, заливаешь мочой и залезаешь внутрь, чтобы топтать ногами. Потом заливаешь чистой водой и кидаешь внутрь раскалённые камни, тем самым доводя воду до кипения. А уж потом можешь полоскать, хоть в ручейке, хоть в океане. Суши, где душе угодно: хоть на траве, хоть на солнце. Ткань шёлковую и шерстяную отбеливают другим образом — влажную развешивают над серным дымом. Для приготовления щелочного раствора можешь использовать известь, золу из винных дрожжей, корни горечавки и даже золу из гороха! Во! Парадную одежду вроде камзолов можешь не стирать. Да и не нужна она тебе. «Теперь понятно, откуда здесь столько «приятных» ароматов. От перегара до мочи.» — Спасибо за советы. — Да ладно. Могу посоветовать сушить одежду над костром или дымящимися благовониями. Есть розовая вода. Она вполне приятно пахнет. — Думаю, мне пока что хватит и рубашки.***
Иногда Коркус задрёмывает. Сидит, почти не смея дышать, чуткий, словно нянька над капризным младенцем. В блаженной полудрёме мужчина видит женщину, сидящую в скомканных льняных простынях, её голую грудь, руки, по которым скользит солнечный луч. Потом вздрагивает, просыпается, зевает, говорит, будто обвиняет: — Пипин, сколько можно думать? Мы здесь уже давно сидим! — ворчит, закатывает глаза. Его соперник сдавленно мычит. Коркус вздыхает, складывает карты вместе и молча запихивает в карман, чтобы никто не видел. Он смотрит себе под ноги, затем вокруг. На заре и в сумерках, когда свет перламутров, а затем ещё раз в полночь тела меняют форму и размер, словно кошки, что выскальзывают через окно на крышу и пропадают во тьме. Однако сейчас нет и десяти; утро ранней весны, свет нежный, как лепестки примулы. — Обедать ещё не пора? Какие новости о Жаке? — Он простужен. Страдает желудок. Каждый день понос, — отвечает Пипин, задумчиво теребя подбородок. Коркус смеётся: — До чего хрупкая натура. Прямо как принцесса Мадлен. Кстати о хрупких. А ты чего без дела ошиваешься? — изогнув бровь, молча уставился на юную особу. Поначалу наёмник просто игнорировал её присутствие. Кто-то одолжил этой девке свою рубашку, видимо из жалости, хотя… Причина мужского интереса может крыться и в другом ключе. Отчего-то в голове всплыла сцена вчерашнего дня. Что же там такого особенного было? Ах, да. Толи кто-то впоймал кроликов на охоте, толи притащил, но один из них был живой и эта девка умоляла выпустить его на свободу. Наёмника сей факт сильно взбесил. Он взял животное и, на глазах у неё, свернул тому шею. Растерянность, вперемешку с ужасом и жалостью застыли в глазах девушки. Всё это вскоре сменилось на привычное равнодушие и пустоту. «Это — еда, а мы не герои или рыцари из сказок. Мы — наёмники», — звучало неубедительно от слова совсем. «Когда человек желает оправдать себя, уважительные причины находятся сами собой. Всегда найдётся какое-то оправдание, чтобы не жить собственной жизнью.» — Аа-а-ах, да и чёрт с ним! — заблеял Коркус, — Оправдание — как дырка в жопе, оно есть у всех! А ты.! — Я только пришёл, — Рикерт отвернулся, подумав, что обращаются к нему. — Да не ты, а… — он ткнул пальцем в пустоту. Девки уже на пеньке не было. — Проклятье. От неё столько бед и никакой пользы. — Я бы так не сказал, — непоколебимый в своей уверенности начал Рикерт. — Пипин, ну ты скажи хоть что-то! — взмолился Коркус, но здоровяк остался нем, как рыба. — Эх, да ну вас! — бросив карты на бочку, что служил столом для игры, мужчина принялся собирать горсть своих монет. К несчастью самого наёмника, часть выигрыша была куда меньше, чем с начала игры. Куда подевалось всё остальное? Осталось загадкой.***
Флёр-де-Лис дословно означает «цветок лилии», или королевская лилия — гербовая фигура, четвёртая по популярности среди естественных геральдических символов после креста, орла и льва. По старой французской легенде, Хлодвиг, меровингский король франков, обратился в христианство, после чего ангел дал ему золотую лилию в знак очищения. В другой легенде утверждалось, что король взял себе в качестве эмблемы лилию после того, как водяные лилии в Рейне подсказали ему безопасное место, где можно перейти реку вброд, благодаря чему он одержал победу в битве. Вскоре лилия во Франции стала символом королевской власти. Полагали, что само имя Людовик, широко распространённое среди французских королей, является сокращённой версией от Лис. Неудивительно, что её отец взял себе, в качестве псевдонима, Лис де Флёр. Обычная игра слов, но он верил, что это принесёт ему удачу. Девушка представилась, как Айрис Флёр, а не Айрис Мейсон, боясь, что реальная фамилия вызовет кучу вопросов. Она медленно и аккуратно попыталась сесть на камень у реки. Здесь было холодно и довольно сыро; земля скользкая, а обувь на ногах едва можно назвать удобной. Девушка приблизила к лицу один ливр, затем су. Что там, что тут — башня с геральдической лилией. Французские символы и что это даёт? Да ровным счётом ничего. Монеты в хорошем качестве, мир, напоминающий средневековье, люди оттуда же. Флёр никогда не видела подобных монет, а видела она их немало. Отложив деньги в сторону, Айрис зачерпнула рукой воду и провела по лицу, пытаясь облегчить головную боль. Хорошо, что далеко за полночь, сидя у костра, в окружении отдыхающих Соколов, можно узнать много всего интересного. Да, они пили, ели, горланили похабные песни, затевали полушутейные потасовки. Им было хорошо и весело. Очередной бой закончился и те, кто остался живым и здоровым старались хорошенько прочувствовать это. Невесело было только Каске и ей. Первое — это война между двумя странами: Мидландом и империей Тюдор. Мидланд означает земля в центре, ибо само королевство, в своё время, являлось столицей империи Гейзериха. Тюдор — это империя, в которой сейчас идёт гражданская война. У каждой страны своя денежная валюта и… Есть ещё одна империя Кушан. — Нет, я не могла просто взять и попасть в другой мир. Это так… Глупо… Один ливр равен двадцати су, один су — двенадцати денье. — Здесь всё с ног на голову! — девушка уткнулась носом в собственные ладони, тяжело дыша. Тёплое солнышко поднималось к зениту, наполняя лес блаженной негой. Вот бы расслабиться, дать мыслям остыть, а разуму успокоиться. Ей нужно пространство — наблюдать, как будущее принимает очертания, пока туман стелется по реке, скрадывая древние деревья; там есть соловьи. Почему будущее ощущается так похоже на прошлое? Его склизкое и холодное касание, как туман от дыхания на стекле, как отзвук соловьиной песни. Она со злостью убеждает себя не думать. Айрис устала от попыток проснуться в другом настроении. В сказках некоторые люди, если увидеть их на рассвете (либо закате) на влажной открытой местности, колеблются в воздухе, словно духи. На той стороне реки была тёмная дымка. Сверху послышался резкий свист. Айрис медленно подняла голову и увидела огромную фигуру всадника. Это был рыцарь, закованный в броню, изготовленную в форме человеческих костей, верхушка его черепа напоминала королевскую корону. В пустых глазницах полыхнул свет, и он обнажил меч. Девушка растерянно озиралась по сторонам, в поисках хоть кого-нибудь. Сердце заколотилось быстрее, в горле пересохло, дышать стало труднее. Флёр попятилась назад, стараясь ступать медленно и лишний раз не провоцировать. У лошади тоже были пустые глазницы с ярким белым огнём. Он мог убить её, но хотел ли?.. «У меня тонкая шея, это будет делом одного удара», — вспомнились слова одной казнённой королевы Англии. Всё равно голова, после отсечения, продолжает жить несколько секунд. Пламя в пустых глазницах стало меньше. Айрис всё равно сделала несколько шагов назад, стараясь прийти в себя. Рыцарь убрал меч, натянул поводья, и его конь одним прыжком очутился на толстой ветви дерева. Впрочем, несмотря на всю свою толщину, никакая ветвь не могла бы выдержать веса этого всадника. Но она выдержала и даже не покачнулась. Напоследок, он бросил взгляд на неё, а затем его конь взметнулся высоко в небо. В голове промелькнула мысль: «Он точно хотел меня убить.»