Второй шанс

Эта ночь далась леди очень трудно. Она так и не смогла сомкнуть глаз, ворочалась, размышляя над правильностью своего решения. Вдруг, сев утром за работу, она вычитает в сводках результаты деятельности своего чудовища. Что тогда? Исполнить свой долг и убить его? От одной только мысли об этом на душе становилось тяжело и горько. Раньше ей казалось, что его возвращение может принести с собой только радость. Теперь же это было очередной головной болью. Прошло тридцать лет — слишком долгий срок. Интегра уже смирилась с его отсутствием. Надежды на возвращение постепенно угасали, ее визиты в подвал, в его обитель, становились редкостью. Последний раз она бывала там года три назад. Приходила, глядела на пентаграмму на вырезанной глыбе и быстро возвращалась к делам насущным: оплакивать его потерю не было ни времени, ни сил. Она научилась жить дальше, без него. А теперь, приходилось не то, что возвращаться назад, к истокам, но смиряться с чем-то новым, например с тем, что он стал слишком много себе позволять. День был не из легких, хотя и не изобиловал событиями. Виной всему был стресс и недосып. Сводки были пусты — это обнадеживало, а охрана подтвердила, что неизвестный, в первом часу ночи покинувший хозяйскую спальню через окно, вернулся в подвал с рассветом. После ужина леди спустилась туда, взяв с собой дворецкого Чарльза: невысокого мужчину лет шестидесяти, обладающего пронзительным шекспировским взглядом и не менее шекспировскими ухоженными усами. Дворецкий должен был подавать поздний ужин. Для него новый подопечный был настоящей сенсацией. За тридцать лет службы ни разу не случалось так, чтобы госпожа просила о чем-то вполголоса. Сегодня утром, сразу после завтрака, Интегра позвала его к себе в кабинет, и, закрыв на ключ входную дверь, попросила присесть на мягкую кушетку у книжных полок. Около часа она важно расхаживала перед ним взад-вперед, пересказывая основные события своей жизни до катастрофы. Упоминала и про чудесное спасение, и про печать, и даже про то, как Алукард учил ее фехтованию. Госпожа рассказывала о своем подопечном с такой нежностью, что в голове дворецкого нарисовался образ доброго приемного отца со странностями. Чарльзу очень захотелось с ним познакомиться. К добродушию Виктории он уже успел привыкнуть, ему казалось, что с Алукардом будет так же просто. Войдя в подвальную комнату с ведерком, полным охлажденных льдом пакетов разных групп крови, Чарльз огляделся по сторонам. По полу клубами каталась пыль. Чьей бы не была эта обитель, ей требовалась срочная уборка. Леди, шедшая впереди, строго указала пальцем на маленький столик рядом с удобным деревянным стулом с высокой спинкой и подлокотниками. Мужчина сразу представил карикатурного короля, что мог восседать на подобном предмете интерьера, и маленькую Интегру на его коленях. На спинке стула висела алая широкополая шляпа, на сидении аккуратно был сложен плащ, сверху на нем — оба пистолета без магазинов. Столик — помимо пыли — занимал невероятно грязный перевернутый бокал и очки. — Поставь на стол, — спокойно приказала она и скрылась в глубине комнаты. В руке у нее был зажат кусок церковного ладана, на поясе в кобуре висел пистолет. — Ваш подопечный весьма ненасытен, раз требует так много, — подметил дворецкий, надеясь, что леди охотно расскажет о причинах этой странности. Он очень любил разговаривать с ней. К сожалению, она не всегда отвечала взаимностью, часто ссылаясь на загруженность. — Он чудовище, — очень просто обрубила его Интегра. Больше предпринимать попыток начать разговор он не стал. Что такое «настоящее чудовище» ему тоже было неведомо. В личном разговоре утром госпожа специально, чтобы не пугать, пропускала самые темные отрывки из богатого прошлого своего подопечного. Леди присела на корточки у гроба из черного дерева. Крышка его вновь оптимистично украшалась эпитафией о птице Гермеса, что означало возвращение хозяина в мир смертных. — Отвернитесь, Чарльз, — попросила она перед тем, как сдвинуть крышку. Дворецкий послушно отвернулся, пускай его и съедало любопытство. Только госпожа была вольна заглядывать в последнее пристанище своего чудовища и лицезреть его в таком крайне уязвимом состоянии, как сон. Она проделывала это уже не один десяток раз, но всякий ощущался особенно остро. Никогда не привыкнешь лицезреть в гробу мертвеца, даже если тот склонен ходить, смеяться и трепать языком. Тяжело вздохнув, она осторожно приподняла и сдвинула тяжелую крышку в сторону. Ее ручное чудовище удобно лежало внутри, скрестив ноги и закинув выше головы правую руку. Пиджак был застегнут, потому немного задирался вверх с правой стороны. Как-никак, а вампир спал в одежде, только сапоги снимал — они аккуратно стояли неподалеку. Голова была повернута к поднятой руке, нос слегка задевал бицепс. Поза была настолько непорочная и живая, что Интегра трижды подумала, стоило ли ей его будить. Единственным, что выдавало в нем чудовище, было полное отсутствие дыхания. Всем остальным он мог, с горем пополам, вполне сойти за человека. Чтобы пробудить его, было достаточно одного хозяйского прикосновения. На этот раз оно пришлось на область шеи. Леди провела по бледной коже тыльной стороной пальцев от уха вниз до самого воротника. Будь он в сознании, прикосновение было бы щекотным. Первым признаком скорого пробуждения было дыхание, глубокое и медленное. — Этот мужчина — и есть ваше чудовище? — с большим сомнением прошептал дворецкий у нее над головой. Любопытство одолело его, и он посмел ослушаться госпожу, подойти к ней и заглянуть поверх ее согнутого тела. Интегра ощетинилась и, резко поднявшись, не жалея силы, влепила дворецкому очень болезненную пощечину. Тот даже по инерции от внезапного удара отошел на несколько шагов назад, скорчился, схватился за лицо. — Вам что, жизнь не дорога?! — яростно рявкнула она вслед. — Кого это ты притащила в мою обитель? — недобро прогудело ей в спину проснувшееся чудовище. Мимо Чарльза со стула проползла по полу алая кровавая полоска. Дворецкий отскочил в сторону. Подобных фокусов Виктория при нем никогда не делала. Сам вампир тоже растворился, и, чуть погодя, закрыв гроб, собрался воедино в полном облачении у леди за спиной, забыв только шляпу и очки. По ее виску скатилась маленькая капелька холодного пота. Она с силой сжала кулак, в котором находился кусочек ладана, надеясь, что Алукард его не заметит. Но он заметил, просек все сразу: и ладан, и пистолет, и три обоймы. — Так кто это? — настойчиво повторил он, подойдя практически вплотную к ее спине. Голос гудел где-то над макушкой. Дворецкий поразился, насколько близко леди позволяла ему к себе приближаться. Он хорошо видел и капельку пота, и бегающий взгляд. Она боялась. — Это мой дворецкий, Чарльз, — сдавленно выговорила она, — я привела познакомить его с тобой. Теперь он будет заботиться и о тебе. — Мне достаточно твоей «заботы». Чарльз до сих пор старался сдерживать нагрянувший от странных фокусов животный страх. Он стал медленно отступать назад, к столику. Это существо было не похоже ни на добродушную Викторию, ни на писаный в голове образ заботливого отца. Существо позволяло себе безнаказанно эмоционально давить на леди так, будто это она была его подчиненной. Дворецкий почувствовал себя третьим в супружеской разборке. Это чувство ему очень не нравилось. В его глазах госпожа была чиста, невинна, практически совершенна. Ему очень льстило то, что она так и не смогла найти себе мужчину. Он ей тайно восхищался все тридцать лет, как поступил на службу. Она нашла его на улице разрушенного города, оборванного и истекающего кровью, спасла жизнь. Впрочем, он был далеко не первый и не последний. Тот день был действительно тяжелым. Очень много людей погибло, ожидая помощи. Рук на всех не хватало. Затем, много позже, Чарльз нашел ее, свою совершенную спасительницу и решил весь свой остаток дней посвятить служению ей. — Это не предложение, а констатация факта, — жестко оборвала госпожа свое чудовище, пытаясь держать лицо. — Можете идти, Чарльз, вы уже достаточно набедокурили. Мы должны поговорить наедине. Она стояла меж двух мужчин, и каждый по-своему считал ее своей. Один, впрочем, даже позволял себе это открыто демонстрировать простым присутствием за ее спиной, буквально дыша ей в затылок. Чарльз все понял, и не стал ввязываться в дурную игру. На этой шахматной доске расклад был не в его пользу. Он искусно изобразил полную покорность, склонился перед леди и поспешил ретироваться. — Никто не должен видеть меня спящим, кроме тебя. Все, кто когда-либо совершал это, неминуемо со временем начинали борзеть, — напряженно загудела шея где-то в районе ее затылка. — Это простое правило ты позабыла или просто решила не брать во внимание? Зачем ты пришла? Не из праздного же любопытства, не из нежности, нет, и уж точно не из-за этого человека. У тебя пистолет на поясе, три обоймы освященных серебряных пуль, а в кулаке что? Кажется кусочек ладана. Ты собиралась бросить его мне в постель? — Да, собиралась. Я не имела сведений о твоем состоянии. Теперь вижу, что ты сыт и вполне в своем уме. Леди виновато поджала губы. Сорок лет назад, когда ей было двенадцать, они с чудовищем твердо условились на том, что можно и нельзя было творить с ним и его единственным имуществом, таким как последнее пристанище. Ладан был первый в списке категорически запрещенных предметов. «Если хочешь наверняка загнать вампира в угол — оскверни его последнее пристанище», — навязчиво зазвучало в голове леди голосом ее отца. Алукард молча вытянул вперед раскрытую ладонь, потребовал, как у несмышленого ребенка, отдать эту опасную во всех отношениях вещь. Он не стал читать нотации или разводить истерию, госпожа сама понимала, что нарушила договор. Доверие было подорвано, однако, по какой-то неведомой причине, вампир со спокойной душой простил ей эту оплошность. Предательницей в его глазах она так и не стала, хоть и балансировала на очень тонкой грани. Интегра опустила крохотный, размером с горошину, янтарный кусочек в центр его ладони, и тот, вспыхнув ярким белым огоньком, задымился вместе с кожей и выгорел дотла. После него в самом центре осталась глубокая обугленная рана, виднелась кость. — Вот и все, — ласково и тихо подытожил вампир и спрятал ладонь за спину, — не терзай себя за это, поверь, оно точно не стоит потраченных нервов. Этой дряни уже нет, а значит и проблемы нет. Я, хоть и злопамятный, но с великим удовольствием забуду случай, когда мы оба свернули не туда. Рад бы был, если бы и ты забыла тот вчерашний короткий поцелуй. Мы нагло перешли выставленные друг другом границы. Ты — из страха, я… Да черт знает, отчего. Теперь это неважно. Я прошу прощения за свое во всех отношениях отвратительное поведение. Он невесомо прошел сквозь ее тело и наконец предстал пред взором. Тревога и недоверие все еще овладевали всем существом госпожи, и, чтобы как-то расслабить, Алукард жестом гостеприимно пригласил ее присесть на свой драгоценный гроб. — Присядем? Что болтаться посреди пыльной комнаты. Тем более, твоим суставам теперь нужно больше покоя, чем обычно, чтобы они прослужили подольше и не начали болеть. — Я еще не развалюха, — угрюмо буркнула Интегра. — Но станешь ею, ведь время не щадит людей. Разве не сладка мечта пережить собственных предков? Я был бы счастлив застать тебя в глубокой старости, немощную и изменившуюся до неузнаваемости, но обладающую все той же душой, чистой и непорочной. Я твой до последнего вздоха, а ты моя. И эта печать, великий подарок, доставшийся тебе от предков, связывает нас. Она не только цепи и кнут, но и спасительный маяк для корабля, неминуемо терпящего крушение. — Перестань, пожалуйста. Леди в смущении отвела прочь взгляд, поспешила занять предложенное место. Не на шутку хотелось спрятаться от своего чудовища за закрытыми дверями. Вся эта болтовня про печать, которая связывает их души, была чистой правдой, той самой правдой, о которой было неловко лишний раз упоминать. Она чувствовала свое чудовище на совершенно другом уровне, нежели остальных людей. Обычный человек назвал бы это простой внимательностью, но нет, дело было совершенно в другом. Ей не нужно было видеть, чтобы понять настроение и состояние своего чудовища. Она ощущала малейшие перемены в нем, как любое существо чувствовало тепло и холод поверхностью кожи. Кроме этой странности была еще одна: он мог свободно проникать в ее сон и хозяйничать, нередко оставляя неприятную весточку о своем присутствии. Леди это страшно бесило, но она не всегда могла вспомнить, что ей снилось. Стало бы ей легче, если бы эта связь была разорвана в связи с его кончиной? Возможно. Быть может, она бы не была так критична в выборе супруга, если бы не чувствовала свою принадлежность совершенно другому мужчине, которую подарила ей треклятая печать. Слуга опустился рядом, где-то на расстоянии вытянутой руки. Интегра натужно свела ноги, скрестила руки. Возникло неловкое молчание, прерываемое только скорым трепетанием сердца в ее груди. Вампир скосил взгляд на свою хозяйку: этот неровный стук в густой тишине был невероятно приятен уху. Его прелесть была живой и теплой, в ее груди трепыхался маленький воробушек. До чего же сильно хотелось послушать его вблизи. Он не знал, как попросить ее об этом. Ее закрытая поза говорила только о том, что если его войско посмеет хоть на шаг приблизиться к стенам ее крепости, в ход пойдет кипящее масло. Алукард невзначай опустил ладонь в белой перчатке около ее бедер. Леди скосила взгляд на его руку. Ей всегда было крайне любопытно снять со слуги перчатку и поглядеть, что было под ней. Сердце предательски застучало сильнее. Отчего? Это была просто ладонь на черной лакированной поверхности, самая обычная ладонь. Можно ли было до нее дотронуться? Не было ведь ничего порочного в том, что люди просто касались друг друга? Осмелев, Интегра придвинулась поближе и опустила свою ладонь рядом. Разница между ними визуально была очень велика. Он был крупнее ее практически в два раза. Все было очень просто: он был мужчиной, она женщиной. Отчего-то этот простой факт обоим очень пришелся по душе. Алукард осторожно коснулся ее мизинцем, бесхитростно и бесцельно. Пентаграмма на перчатке еле видимо засветилась. Так было всегда, когда он смел к ней прикасаться. Видимая часть цепей, сковывающих все его существо, реагировала на хозяйку. Леди, доселе пристально наблюдавшая только за ладонями и их незамысловатыми движениями, легко улыбнулась, смело погладила мизинец указательным пальцем, и, тихонечко пойдя вверх, переместилась на рисунок печати, задумчиво обвела по кругу. Прикосновение было немного щекотным. Под тонкой тканью чувствовалась мягкая кожа, связки и кости, и крохотная упругая венка посередине. Интегра остановилась, слегка попружинила на ней подушечкой пальца, проверяя насколько она была мягкой, а затем просто накрыла всю его ладонь своей. Стало тепло и очень приятно. Госпожа ведь вся была такой же теплой, как ее крохотная ручка. Вампир поднял на нее взгляд, она встретила его и тут же утонула в его глазах, будто окунулась головой в спокойное море, отражающее незыблимой гладью кровавый закат. Он хотел без всяких подтекстов попросить ее коснуться себя еще где-нибудь, но забыл все английские слова. Сладкая дрожь от взаимного зрительного контакта волной прошла по черноволосой голове и скатилась вниз по спине до самого копчика. Волосы слегка приподнялись. В мыслях госпожи и у вампира на языке невесомо крутились два слова, смысл которых понимал только один из них. Это были его слова, его мысли. Еще никогда не случалось так, что он проникал в ее голову, пока она была в сознании. Интегра, как завороженная, попыталась озвучить их. — Sunteţi frumoasă¹, — почти что одними губами медленно произнесли они в один голос. Язык был совершенно незнакомый. Леди с трудом далось произношение непривычных звуков. На бледных губах растянулась счастливая довольная улыбка. Впервые госпожа говорила на его родном языке, пускай совсем не понимала значения сказанного. Ей показалось, что она произнесла что-то непристойное. Щеки порозовели, она смущенно отвела взгляд в сторону, убрала руку. Зрительный контакт был слишком долгим. К тому же, каждый из них понимал, что им не следовало в таком тоне касаться друг друга даже пальцами, пусть прикосновение совершенно ничего не значило. Сам факт его существования стирал привычные роли госпожи и ее слуги, оставляя лишь двух сидящих на черном гробу существ противоположного пола, которых со страшной силой тянуло друг к другу. Виновата была печать. Это чувство было знакомо каждому из рода, кто хоть когда-нибудь был хозяином чудовища. Отец, дед и прадед хорошо справлялись с этим странным влечением. Интегра тоже, до этого момента. У нее самой возник к слуге неподдельный интерес, который, как и любое желание, жаждал быть удовлетворенным. Вампир сконфуженно отвернулся, увидев, как госпожа отстраняется от него. В кишках от спонтанно возникшей необычной связи будто насекомые забегали. Едва ли он мог припомнить, чтобы его когда-то понимали вообще без слов, не используя гипноз и чтение мыслей. — Что ты делал прошлой ночью? Завершилась ли успехом твоя охота? — осторожно спросила леди. — Я сожрал двоих, — с азартом подхватив тему ответил он. От разговоров становилось чуточку легче. Беседа возвращала их в привычные рамки, где она была его хозяйкой, а он — подчиненным. — Они не попали к тебе в сводки, верно? — Нет. Кем они были? — Немертвыми. Сочными и весьма питательными. То, что мне надо, ведь я неприхотлив и жру всех, и псов, и чудовищ, и людей. Я нашел их на кольце М25, хлебное место. Там ведь частенько сбивают людей. Аварии, убийства, несчастные случаи: все это их кормовая база. Потому они и невидимы для тебя, ведь их рацион — потенциальная падаль. Они нагло воруют души у несчастных еле живых людей, просто прикладываясь губами к открытой ране. От таких манипуляций упыри и дракулины не появляются: душа напрямую попадает в тело вампира. А я пирую, забирая у них все до последней капли крови. Хочу заметить, эти несчастные мне нравятся. Днем они ходят среди людей: притворяются, что работают, учатся, сидят с детьми своих родственников, в то время как те задают один, очень важный вопрос: «Как ты сумел вернуться с того света?!» Но ответа нет, они не знают, не помнят собственной смерти. Зараженные, проклятые, униженные, такие же как я, но не осознающие этого, они все еще пытаются оставаться людьми, но, рано или поздно срываются и становятся твоей добычей. Уверен, скоро я зачищу всю эту трассу, но им на смену придут другие, такие же несчастные, уже не люди, но еще и не осознавшие себя жители ночи. — Убиваешь немертвых, которых не смогла заметить даже я, — леди вскинула брови от удивления. Ее тонкие губы удовлетворенно растянулись. — Ты хитер, но я не думала, что настолько. — Я хотел бы снова стать тебе полезным. Она хотела было возразить, что от него всегда была польза, каким бы непослушным и ослабевшим он не был. Но дело было в другом. — Боишься что я все-таки могу тебя убить? За ненадобностью? — прямо спросила она. Тот пустил легкий смешок. Убей она его — Виктория тоже умерла бы. Ранее ему и правда показалось, что она может причинить ему вред и даже пожертвовать подругой, но сейчас все уже обстояло иначе. — Смерть… Она уже поставила меня на колени в середине июля 1444 года и сделала своим послушным рабом. Она мой вечный друг, я боюсь не ее, но того, что могу потерять в связи с ее внеочередным визитом. — Разве тебе есть что терять? — Теперь есть. Тебя. Интегра закрыла лицо ладонями. Смущение пуще прежнего охватило их обоих. Ее — от того, что она видела, как его без посторонних усилий тянуло к ней, его — от того, что опять не смог скрыть это простое желание. Он желал ее, непорочную, с самого первого дня. Жаждал ее прикосновений, речей и взглядов, радовался, получая пощечины и ругань. Позже к этому желанию, как только Интегра выросла и стала прекрасной девой, присоединился и сексуальный интерес. Алукард стал заглядываться на нее, буквально пожирать глазами, пока она не видела. Он горько посетовал про себя, что опять ляпнул невпопад, первое, что пришло на ум, благо, вслух, а не в ее голове. Язык в разговорах с ней нередко был его врагом, а ведь беседа складывалась так хорошо и непринужденно... Опять все испортил. Из тени госпожи, сбоку, тихонечко материализовалась Виктория с перекошенной от умиления физиономией. — Господин, это так романтично… — чувственно произнесла она. Интегра вскочила с гроба, вскинула руки. — Серас, я же просила тебя не идти за мной! Дракулина выставила вперед обе ладони, замахала. — Я только хотела подстраховать вас, у меня и в мыслях не было подслушивать! Обе закричали друг на друга. Леди — с более-менее наигранным гневом, Виктория — оправдываясь из последних сил. Алукард громко заржал. Дамы затихли и обернулись на него, моментально забыв пустяковый конфликт. Тот, успокоившись, утер скупую слезу и с довольным видом заговорил. — Мои возлюбленные женщины, как же я скучал по вам. Леди сконфуженно скрестила на груди руки. Остро захотелось закурить эту неудобную фразу. Виктория смущенно потупила взгляд, спрятала ладони за спиной. Вампир сладко вздохнул, поднялся на ноги и пошел к столу, собираясь уходить. Солнце уже закатилось за горизонт, а значит, самая пора была отправляться на охоту. — Хозяин, вы что-то говорили про смерть, — робко донеслось ему вслед. Серас не была готова отпускать господина так быстро. Алукард замер, медленно обернулся на нее. Спустив очки на кончик носа, он лукаво сверкнул глазами в сторону обеих женщин. — Хочешь сказочку, девочка моя? — А, очередная байка, — пренебрежительно фыркнула Интегра, будто слышала их не один десяток, устало перевела взгляд на подчиненную. У той глаза горели от нетерпения и любопытства. — Ладно, поведай нам, выдумщик. Вампир развел руки в стороны, собирая внимание обеих слушательниц, и, выдержав некоторую паузу, заговорил. — В далеком 1444, где-то в середине июля, меня и моего младшего брата Раду везли в качестве залога к османскому султану. Ему нужно было доказательство преданности моего отца, на тот момент потерявшего престол. То были суровые, жестокие времена, рожали много, умирали пачками. Кто от хвори, кто от меча, кто от яда. Это были времена, в котором дети, особенно младшие, всегда были разменной монетой. Мы с братом, однако ж, эту реальность понимали и принимали. Так вот, летом везли нас в Османскую Империю. Путь был не близкий, и часто случалась так, что разбивали поодаль от дороги лагерь для отдыха. Одной такой ночью разбудил меня мой брат и предложил сбежать. Но куда уж там: стража поочередно терлась близ шатра, лес кругом дремучий, зверье воет, темень такая, что ни зги не видать. Я не придал значения его словам, заставил лечь в постель и спать до рассвета. Через некоторое время меня разбудил шорох. Поворачиваюсь к брату, и вижу: постель пуста, а в шатре дырка резаная. Ну, я, стало быть, за ним, в лес, на ощупь, запинаясь о кривые древесные корни. Ох, и страшно же мне тогда было. Вышел кое-как на опушку, вижу, стоит мой братец у малехонького костра, дрожит, греет руки, а вокруг него страшенная тень круги наворачивает, с виду длинная такая, тощая, со сморщенным старушечьим лицом. Я в тот момент сразу смекнул, что это Смерть была, и хотела она брата моего себе к рукам прибрать, да никак к костру подойти не могла, чужд был ей свет. Подбежал я к нему, схватил за загривок, не сообразил, что это ловушка была, а она дунула, и погасло наше спасительное пламя. Одни мы остались во тьме пред нею. Видели только ее два горящих адским пламенем глаза на фоне звездного неба, и все. Бежать было бесполезно, мы оба понимали это, и она понимала, лукавая, потому заговорила с нами, когда убедилась, что нам деваться было некуда. Один только, сказала, уйдет от меня живым. Выберите меж собой. Ох, и жестокие были у Смерти игры. Но ее можно было понять, времена страшные: чума, война, голод косили людей направо и налево, и нас бы скосило в этом проклятом лесу, если бы она не затеяла игру. Я вызвался как старший. К тому же, жалко мне было брата, несмышленый он был совсем еще. Тогда она сказала выйти, я вышел, приказала опуститься на колени, и я опустился, а затем открыла мне рот, засунула два пальца в глотку и потянулась за душой. Пальцы были холодные, морщинистые, отвратительные. Я стал мысленно молиться Богу, чтобы кончина моя была легкой и безболезненной, а Смерть, вероятно, прочитав мои мысли, звонко расхохоталась. И тут я понял, что зря преклонил колени, что моя жертва будет совершенно напрасной, и, когда она вдоволь натешится с моим телом, то обязательно схватится и будет мучить брата. Эта безысходность и ложь так сильно меня разгневала, что я стал сопротивляться, брыкаться. Все было тщетно. Не от большого ума я укусил ее за морщинистую руку. Но это ей только и надо было. Когда ее кровь, черная и вязкая, как деготь, досыта наполнила меня, она отпустила, и, перед тем как исчезнуть, удовлетворенно сказала: «Ты умрешь, но не сейчас, не здесь, не от моей руки. Ты умрешь еще очень много раз, и всякий я буду встречать тебя как доброго друга, и отпускать обратно. Лишь когда ты, устав и настрадавшись от бессмертия, наконец захочешь жить, я вернусь в последний раз и заберу твою душу». — Господин, а сейчас вы хотите жить? — с опаской спросила Виктория. Алукард тихо беззлобно засмеялся, поправил указательным пальцем очки и направился к стене, ведущей из поместья прочь. Любопытство его подопечной было удовлетворено, а значит, можно было заняться основным делом. — Выдумщик, — тихо бросила Интегра ему в спину, из принципа не веря ни единому слову. После всех сказок, что он успел рассказать ей, поверить в реалистичность последней было просто невозможно. — Доброй тебе ночи, госпожа, — не оборачиваясь пожелал он, прежде чем исчезнуть, будто бы пробросив мимо ушей ее претензию. В воздухе повисла пауза. Леди огорченно поджала губы. Опять ушел на всю ночь, и сколько еще будет уходить? Все возвращалось на круги своя, в те времена, когда они, бывало, не виделись друг с другом по месяцу или даже больше. Отчего-то подобный привычный распорядок вещей леди теперь не устраивал. Ей не хватило его сегодняшнего внимания, но приказать остаться без причины она не могла, да и выдавать свою странную потребность не хотелось. — Чудной он какой-то после возвращения, — фыркнула она и направилась в кабинет. Виктория послушно засеменила за ней. — Господин сильно соскучился. И по вам, кажется, сильнее всего. — В любом случае, он опоздал. Я — уже не та, что была раньше. Мне уже ничего не нужно, даже от него. Любая ложь, даже самая абсурдная, сказанная вслух, да еще повторенная не одну сотню раз, неминуемо становилась правдой. Леди слукавила, говоря о том, что ни в чем не нуждалась. В первую очередь ей самой хотелось в это поверить. Быть сильной и независимой было куда проще, чем сопереживающей и рефлексирующей старой девой, тем более, что по части рефлексии у нее не было практически никакого опыта.