Второй шанс

Вестминстерский дворец был отстроен практически с нуля. После нападения на Лондон тридцать лет назад от него оставались почти что одни руины. К слову, дворец был первым зданием, полностью и в самые краткие сроки восстановленным после страшной трагедии. В пору, когда всю страну охватила анархия и траурных речей Королевы оказалось недостаточно, чтобы смирять горящие сердца, как никогда нужен был символ нерушимой власти. Дворец был одним из них. Правящая верхушка стала собираться в его стенах задолго до того, как он был окончательно восстановлен. Это дало людям надежду, что мир, который они потеряли в одну ночь, не рухнул до конца. Встреча наконец закончилась, и из дворца стали выходить участники приватного совещания: в основном, мелкие чиновники и их прислуга. Они, все как один, садились в служебные автомобили и разъезжались прочь. Совещание сегодня основательно задержалось. Встреча происходила между членом ордена протестантских рыцарей, главой организации Хеллсинг, Интегрой, и новоиспеченным начальником созданной тридцать лет назад тайной правительственной службы контроля за населением. Этот молодой орган власти, не подконтрольный Королю и премьеру, вот уже тридцать лет являлся чем-то сродни теневого правительства. В их руках была вся информация и средства. В Англии установилась жесткая диктатура. Теневое правительство ловко дергало за ниточки: подстрекало одних, закрывало рот другим, устраняло третьих, создавало в стране иллюзию полного благополучия. Мир был слишком хрупок, чтобы держаться на порядках предыдущих столетий. В любой момент иллюзия могла рухнуть, и люди, все еще помнящие, что именно произошло в начале столетия и не получившие ответа на свои вопросы, посыпались бы на улицы. Повторения страшной анархии нулевых никто не хотел. За каждым человеком в стране была установлена слежка с помощью особых программных сетей с функцией отсева и самообучения. Они вычисляли тех, кто был на грани, и передавали сведения своим владельцам. Владельцы решали, что следовало делать: упечь человека в психушку, тюрьму, промыть мозги или устранить по новой статье о распространении клеветы. Полная власть теперь была в их руках. Встречи с новым тайным органом власти и без того были страшной пыткой для свободолюбивой Интегры, но эта встреча была особенно жестокой. Дело было в том, что у службы сменился глава. За длинным ореховым столом в комнате совещаний, во главе, напротив леди, сидел молодой, высокий, невероятно тощий мужчина лет двадцати. По обе стороны от него восседал весь чиновничий аппарат. Мужчина не был похож ни на кого из них или предыдущего владельца. Он был одет совершенно неформально: в черную толстовку с высоким горлом. В районе сердца была небольшая нашивка белыми нитками «SOUL». Его голову покрывала серая шапка-бини, а глаза, столь же серого, металлического, нежизнеспособного оттенка, скрывала скромная продолговатая оправа. Он никогда не общался ни с кем, даже с Интегрой, напрямую, вместо этого использовал в качестве голоса всех своих подчиненных по левую и правую руку. Все они оказывали на леди неимоверное давление. Судя по всему, молодой глава тайного отдела был нем, поскольку пользовался синтезатором речи: каждый чиновник имел по крохотному аппарату в своем ухе, чтобы слышать голос и волю начальника. Все, чем занимался этот манипулятор семь часов встречи, помимо незримой деятельности своего мозга, это сверлил леди пристальным застывшим взглядом. Воистину, этот человек производил на нее только пугающее впечатление. Она привыкла к тому, как на нее глядели чудовища, люди и псы, но этот человек не подходил ни под один из этих критериев. У всех, включая чудовищ, была душа, даже оскверненная, черная, а у него как-будто ее не было. Интегра вышла из здания, устало огляделась по сторонам. Она взглядом искала внезапно исчезнувшую Викторию. На ней был длинный серебристый осенний плащ, прихваченный в поясе широким кожаным ремнем. На улице было довольно зябко, несмотря на то, что утреннее солнце уже начинало греть землю, все еще влажную после прошедшего вчерашним вечером ливня. Леди скованно подняла ворот плаща, застегнула, чтобы не пропускать к телу холодный воздух. Изо рта слегка парило. Надо было скоро решить проблему с отсутствием Виктории. Недолго думая, Интегра потянулась в брючный карман за мобильником. Одной посреди опустевшего Лондона, в добавок после тяжелого совещания, оставаться было неприятно. — Давно стоишь? — спросил Алукард. Она вздрогнула от неожиданности, резко обернулась на голос. Он любил возникать в самый неожиданный момент, и, чаще всего, за ее спиной. Она внимательно и с недоверием оглядела слугу в полном облачении. Тот, стоя на расстоянии метров трех от леди, спокойно ждал ее ответа, каким бы он ни был. — Минуты две, — неуверенно ответила она, свела брови к переносице. — Где Виктория? — Я отправил ее домой. А сам решил предстать перед тобой. Ты рада? Возникла пауза. Интегра устало достала из кармана брюк сигару, спички, закурила. Курение у нее было особым ритуалом. Крепкая и ароматная сигара помогала расслабиться в любой, даже самой паршивой ситуации. Затягиваться ей было нельзя. Горячий дым мог здорово обжечь рот и верхние дыхательные пути. Раскурив, леди просто закусила ее зубами и оставила во рту тлеть. — Безумно, — с сарказмом наконец ответила она. Ее лицо не выражало ничего, кроме крайней степени усталости. Вампиру даже стало ее жалко. Он было хотел предложить унести ее домой, но она не дала ему сказать. — Пройдемся, раз уж ты здесь. Прогулка перед сном полезна, может, проживу подольше тебе на радость. Алукард предложил ей взять себя под руку, и она без колебаний взяла. На улице не было ни единой души. Вампир не спеша повел ее в сторону Букингемского дворца, и за него. Когда они дошли до полуразрушенного мемориала королевы Виктории, он заговорил. — Что нужно было людям от моей госпожи? Леди, уже к тому моменту достаточно крепко приобнявшая его левую руку, остановилась, мрачно осмотрела остатки мемориала. Победа была начисто снесена, у ангелов правды, милосердия и правосудия обломаны крылья и мелкие части тел, а величественная королева лишилась головы. — Они хотели присвоить себе тебя, Алукард. — Каким образом? — по бледным губам машинально расползлась насмешливая ухмылка. — Они решили сковать мою душу еще одной цепью? — Нет, на подобное у них не хватит знания. Секрет моего прадеда ушел вместе с ним в могилу, так что можешь быть спокоен, — леди взяла сигару, и, легко смахнув пепел вниз, оставила тлеть меж пальцев. Говорить с посторонним предметом в зубах было крайне некомфортно. — У человечества теперь свои методы закабаления. Как видишь, мир сильно изменился. Каждый человек живет теперь под вездесущим надзором своего правительства. Иначе и быть не могло. После того, что произошло здесь в ту роковую ночь, люди стали требовать правды. Началась настоящая анархия по всей стране. Чтобы удержать власть в руках, и не дать остаткам выживших погубить друг друга, власти объявили военное положение и внедрили жесткую цензуру. Было решено запудрить людям мозги. Пропаганда полилась из каждого утюга. Внушалась мысль, что трагедия в Лондоне была атакой с применением биологического оружия. Мы хранили человечество в неведении насчет таких чудовищ, как ты, много столетий, и надо было всеми силами этот секрет сохранить. Началось время жесткого пресечения инакомыслия. Многие получали смертные приговоры, многие были казнены. В конце концов, все пришло к тому, что ты видишь сейчас: люди поверили, и, перестав оказывать сопротивление, стали жить дальше. Теперь каждый, даже младенец, у службы контроля на карандаше. Если тебя нет в их базе данных, тебя просто не существует. Ты даже не можешь иметь денег, ибо все финансы теперь представляют собой лишь скопище единиц и нулей на банковских серверах, а оплата услуг производится с помощью биометрии, то есть подтверждения личности. Кто-то пробовал жить отдельно от государства, на собственном хозяйстве, но их находили и цифровизировали силой. Прошло время, когда человек был свободен или хотя бы ограниченно свободен. Но в этой жесткой системе есть и свои плюсы: я могу видеть пропажи людей и оперативно на них реагировать. Теперь мы вырезаем твое племя куда эффективнее, чем раньше. Повисла пауза. Вампир тихо, не выдавая излишних эмоций, переживал изумление, напряженно разглядывал каменную шею королевы, лишенную головы. В мыслях невольно пошли прямые ассоциации с самой Англией. Человечество, без сомнений, победило в той страшной битве и получило право жить дальше, но ради чего? Будущее, что их настигло, было совершенно не похоже на старый привычный мир. Была ли теперь разница между человеком и коровой на ферме? Впрочем, и раньше разница была не особо велика: люди были ресурсом, как дерево, золото или нефть. Они рождались, росли, получали образование, влюблялись, зачинали новых людей, отправлялись на войну или предприятие и умирали, быстро прогорали, как спички в руке госпожи. Таков был жизненный цикл. И лишь единицы из всего поголовья представляли собой что-то большее, чем просто несовершенный кусок мяса, постепенно протухающий с течением времени. Мечтателей среди людей было чертовски мало, деятелей еще меньше. А теперь, с приходом жесткой диктатуры правительства, сама возможность мечтать была утрачена вовсе. — И ты тоже у этих людей на карандаше? — осторожно спросил он. — Это точно реальность, или я заснул с романом Замятина в руке? Интегра пустила легкий смешок, горько улыбнулась. — Нет, ты не спишь. Это реальность, и я, к сожалению, тоже у них под надзором. Все было так, если судить в общих деталях. Ни один фантаст-мечтатель и представить не мог, что его скромные фантазии могли воплотиться в реальность. Леди зажала сигару губами, набрала в рот немного дыма, и, посмаковав, нежно выпустила с выдохом в сторону слуги. Белесый ароматный дымок полетел вверх, тепло, как короткий девичий поцелуй, коснулся бледной щеки и рассеялся в воздухе. Алукард любил этот терпкий запах. Хеллсинги все поголовно курили, но никто из рода не курил такие крепкие, Интегра даже в этом смогла отличиться. Во многом для него она была особенной. Он, конечно, об этом ей никогда не говорил, не хотел смущать и заставлять сомневаться в себе, ведь она из последних сил старалась соответствовать собственным представлениям о том, какой должна быть глава семьи. Даже простой факт того, что она родилась не мужчиной, воспринимался очень болезненно. Из-за этого ее до сих пор довольно часто не воспринимали всерьез. Постояв немного, они обогнули памятник и неспеша пошли в сторону парка. — Так что хочет от меня бездушная государственная машина? — поинтересовался Алукард. Его левый локоть успел ощутимо нагреться от тепла хозяйского тела. Это было очень приятно. — Твою биометрию: кровь, отпечатки пальцев, пробу голоса, скан глазной сетчатки и немного слюны. Вампир изумленно вскинул брови. Кровь была драгоценнейшей собственностью, вместилищем его оскверненной души. Человек и правда оборзел, если посмел требовать от него даже мельчайшую каплю этого вещества. — Кровь и слюна. Иных жидкостей они не хочет заполучить? Могу предложить им еще одну, и ее, поверь, у меня в предостаточном количестве. Интегра не поняла, что конкретно он имел в виду, потому невозмутимо продолжила, закусив в зубах сигару. Алукард тихо беззлобно засмеялся. — Я вежливо, уже второй раз, послала их нахрен. Первый был, когда они требовали все это от Виктории. Отвоевывать тебя было намного труднее, ведь ты более ценный экземпляр. Эти люди желают тебя, пускай еще не до конца понимают, в чем принципиальная разница между тобой и Серас. — Моя кровь, моя душа принадлежит тебе, и одной лишь тебе. Смертные не понимают, что кровь — не просто жидкость, перекачиваемая сердцем. Кровь — это жизни, а моя, если ее испить — величайшее проклятье. Оно проникнет в тебя еще при жизни и заставит жрать себе подобных. Оно изменит до неузнаваемости твое тело, и, чем дольше будет терзать, тем большее могущество подарит в посмертии. Так было со мной, так было с Миной, — он выдержал небольшую паузу, а затем заговорил, с особой тщательностью подбирая слова, чтобы не спугнуть. — Интегра, неловко спрашивать такое у высоконравственной охотницы, как ты, но не думала ли ты когда-нибудь стать жителем ночи? Леди устало закатила глаза. Этот проклятый вопрос, сорвавшийся с его уст, преследовал ее с малых лет. Вопрос зазвучал впервые, когда ей было двенадцать. Прошло сорок лет, а вампир все еще требовал от нее ответа, надеясь, должно быть, на то, что мнение рано или поздно могло поменяться. — Ты вечной жизнью и вечной молодостью соблазнить меня решил? Не выйдет. — Нет, это был просто вопрос, — ловко вывернулся Алукард. В хитрости ему было не занимать. — Я люблю спрашивать, а касаемо тебя, люблю еще и слушать. Твой голос очень приятен моему уху. Ну так что? Интегра тяжело вздохнула, и, отпустив его руку, затушила о ближайшую урну сигарный окурок, выкинула. Ей вновь предстояло объяснять настырному немертвому простые истины. — Я — человек, — она развела руками в стороны и заговорила очень медленно, нарочито выделяя каждое слово, — и хочу остаться им до конца своих дней. Меня не впечатляет участь очередной твоей дракулины. Вампир насмешливо ухмыльнулся, и, будто пропустив привычный и очевидный ответ мимо ушей, завел старую шарманку. — Ты никогда не позволишь мне укусить себя, но есть и второй способ войти в ночь помимо прямого подчинения — дар. Испей моей крови, госпожа, и тогда, по прошествии нескольких десятков лет, умерев по той или иной причине, воскреснешь как Лазарь. Ты не будешь принадлежать никому, кроме самой себя, станешь подобной мне, а я охотно составил бы тебе компанию. Он стал по маленькому шажочку с каждым предложением приближаться к ней. В конце концов, леди выставила вперед обе руки и остановила его. Ладони уперлись в твердую грудь. Алукард снова ее не слышал. Надо было подойти к вопросу с иного конца. — Ты хоть когда-нибудь рефлексировал по поводу того, кем стал? — спокойно поинтересовалась она, мягко потянула слегка растрепавшийся узел его алого банта обратно к горловине. — Конечно, — загудел и задвигался бледный кадык чуть выше ее тонких пальцев. О себе любимом вампир мог рассказывать бесконечно. — Я начал пить кровь с тринадцати лет. Сначала свою собственную, затем брата, затем тех, кого убивал, украдкой, пока никто не видел. Не думай, мое сердце билось еще на тот момент, кожа была смугла и тепла, и я менялся, как меняются все люди: вырос, возмужал, и так далее. Я ел пищу людей, но уже терял человечность. Жажда уже тогда преследовала меня. В то время я был очень набожным человеком, старался быть праведником, но неумолимо толковал писание так, как мне хотелось. Очень много времени провел я над изучением того, насколько был грешен, и еще больше времени над тем, чтобы замаливать все, что натворил. Когда в моем, еще юном теле, ощутимо толкнулась первая поглощенная душа, стало наконец ясно, насколько было серьезно мое положение. Но едва ли это могло остановить меня. Со временем смирившись со своим проклятьем, и фактом, что Бог отвернулся от меня, я решил заполучить его внимание силой, ведь гнев божий намного лучше его полного безразличия. Я убивал, был чрезмерно жесток и вкушал всех, до кого мог дотянуться. Но Бог так и не ответил мне, до сих пор. Не знаю, где граница той жестокости, перейдя которую он наконец обратит на меня внимание. Нравится ли мне быть вампиром? Не знаю. Возможно, я просто не успел прочувствовать, каково быть человеком, которого не терзает жажда. Впрочем, не будь ее, я бы все равно стал тем, кто я есть. После всего, что со мной сделали, я просто не мог быть другим. — Значит в том лесу, в 1444 году ты встретил… — Носферату, — шепотом произнес он. От этого слова даже у него по коже иногда пробегали неприятные мурашки, хотя ему в принципе бояться было некого. — Да, скорее всего это был он, самый настоящий ужас в ночи. И он исполнил то, что говорил: в лагерь вернулся живым лишь один из нас, и это был не я. Я был проклят. Леди звонко хлопнула в ладоши и изумленно развела руками. — И, пережив подобное, ты называешь это даром, и смеешь предлагать мне? — негромко вскрикнула она. — Нет, благодарю. Я счастлива тем, что имею. Мое несовершенное стареющее тело меня вполне устраивает. А смерти я хоть и боюсь, как боится каждый человек, но смиренно принимаю. Ничто не вечно, и я не вечна. Вечен, судя по всему, только ты! В ее словах определенно слышался упрек и крохотная нотка зависти. Вампир зацепился за эту нотку. Она обнадеживала и означала, что его вечный вопрос все еще не имел определенного ответа, что госпожа была способна соблазниться его предложением руки, сердца и вечности. — Твое тело совершенно, — удовлетворенно, будто выиграв старый спор, возразил он, — в этом ты ошибаешься. — У меня глаза нет! Впрочем, уже не только его. Зубы, зрение, больные колени, усталость… Я разваливаюсь по частям. Мне пятьдесят два, я гребаная старуха с седыми волосами. Где же оно совершенно?! Алукард не спеша обошел ее кругом, внимательно рассматривая все видимые дефекты, даже в глаз заглянул, согнувшись до хозяйкиного уровня. Для него она не была воспоминанием о юной девице двадцати двух лет. Он видел каждый ее седой волосок, каждую морщинку на лице, крупный от возраста нос, видел даже глубже, чем она могла представить. У нее отсутствовало что-то важное внизу живота, там ощущалось большое напряжение. Вампир попробовал заглянуть в ее голову. Сжатый до предела клубок мыслей, словно фантомная боль, действительно застрял где-то ниже пупка. Он предположил, что госпожа перенесла операцию на детородных органах. Это объясняло откуда взялись такие комплексы насчет внешности, и что стало причиной столь долгого ее незамужества и отсутствия потомков. На душе стало горько, но он не подал виду. Она не терпела, когда ее жалели, не стал задавать вопросов — сама расскажет, когда будет готова. Вместо этого Алукард решил просто успокоить, сказав правду. — Для меня ты совершенна. Без руки или ноги, без глаза, неважно. Ты мне нравишься любой. Речи метко попали в самую душу. Леди смущенно отвела взгляд. Что он еще мог ей ответить? Он был единственным, кому она действительно нравилась всегда, в отличие от других мужчин, что смели являться к леди в особняк и нагло предлагать ей стать их рабыней. Вот только, после того, как она потеряла крохотную частичку себя, внимание ухажеров сошло на нет. Всем им нужны были кровные потомки, а леди уже не могла обладать этим чудом. — Ты сыт? Не хочешь немного… — недолго подумав она обернулась к слуге. Тот заинтересованно стянул с носа очки, спрятал в карман плаща. Взгляд был голодным — судя по всему, охота сегодня не удалась. Поголовье падальщиков за месяц сократилось слишком быстро. — Да, тут и спрашивать не надо, конечно хочешь. Интегра ласково поманила рукой свое чудовище, и неспеша стянула с левой руки белую перчатку, отправила в широкий карман плаща. Чудовище не мигая, круглыми глазами, словно у змеи, наблюдало за каждым ее жестом. Когда палец был выбран (на этот раз, как и всегда, безымянный), госпожа отправила фалангу боком в рот, и, глядя в эти круглые, полные голода глаза, с силой прикусила. Алукард сглотнул накопившуюся во рту слюну. Воздух моментально наполнил густой металлический аромат. — Твоя щедрость не имеет границ, — восхищенно прошептал вампир. Госпожа потянулась к бледному лицу и игриво провела подушечкой по губам, оставляя после прикосновения крохотные алые капельки. Чудовище было заинтриговано ее действиями, облизнулось. Подушечка мягко ткнулась в центр губ, и они раскрылись от прикосновения. Алукард закрыл глаза, открыв рот еще шире, потянулся лицом вперед, чтобы захватить пальчик на всю длину, но предела все не было, и не было. Кончик языка настороженно потянулся вверх и внезапно уперся в твердое нёбо. Пальца во рту не было. Вампир распахнул глаза. Госпожа, довольно ухмыляясь, стояла в метре впереди, поманила его ладонью. Он подошел, пальчик снова коснулся его губ, оставляя маленькую капельку, но стоило ему раскрыть пасть, как она вновь отходила назад и дразня показывала руку. Когда Алукард сделал еще один шаг, леди вовсе развернулась и пошла куда глаза глядят, все так же держа руку на виду, поднятой. Не идти за ней было невозможно. Но, стоило ему приблизиться, как она натурально дала деру прямо через проезжую часть и скрылась в парке. Ее едва не сбил автомобиль. Вампир округлил глаза от изумления. Его госпожа играла с ним, бегала, пряталась среди деревьев так, будто была не седовласой старухой, а девицей двадцати лет. В парке под пышными кронами старых деревьев, богато украшенных осенней листвой было темно и влажно. Терпко пахло травой. От спешки и охватившего дух азарта леди чуть не шлепнулась в водоем, забежала за старое мшистое дерево, и, тяжело дыша, затаилась, вжавшись в него спиной. Где-то над кроной пролетела стая летучих мышей. Алукард твердо знал, где она находится, но не хотел портить игру, материализовался неподалеку и сделал вид, что никак не может найти, стал обходить деревья. Подойдя к тому, за которым затаилась Интегра, специально пошуршал. Та услышала, резко рванула прочь, но запнулась о большой старый корень и полетела лицом вниз. Вампир успел в последний момент подхватить ее и смягчить падение своим телом. Они упали, алая шляпа отлетела в сторону на траву. Леди уцелела. Медленно подняла голову. Она лежала на животе, на собственном чудовище. Вот только чудовище отчего-то было крайне напряжено и корчилось от невыносимой боли. Интегра оперлась по бокам от тела, приподнялась и поняла, что с лихвой совершенно случайно врезала коленом туда, куда обычно мужчины умоляют не бить. Сев чудовищу на живот, она спустила обе ноги с одной стороны. — Госпожа метка не глядя разить в самое сердце, однако, удара ниже пояса я не ожидал, — через силу выдавил из себя Алукард, пытаясь перевести все в шутку. Получалось не очень, прежде всего потому, что приходилось терпеть, стиснув зубы. Даже отрубание головы было менее болезненным. Пары минут было достаточно, чтобы острая боль отпустила. Он сунул руку в брючный карман, незаметно поправил срам. Леди протянула пораненный палец к его лицу. — Прости, — искренне сожалея прошептала она. — Вот, прими в качестве компенсации нанесенного ущерба. Делай с ним, что хочешь, пока рана не перестанет кровоточить. Что хочет. А что он хотел? Без сомнений, будь на то его воля, он бы выпил ее всю до последней капли через эту крохотную ранку, но этому препятствовали поставленные печатью, да и самим вампиром, моральные рамки. Он не хотел и не мог причинить ей существенный вред, а потому сделал самое желанное и безобидное, что мог: влажно с чувством поцеловал кончик. На щеках леди моментально вспыхнул румянец. Чудовище снова использовало по отношению к ней интимные прикосновения губ, но теперь не как в тот раз. Он делал это осознанно, постепенно входя во вкус. Глаз нельзя было оторвать от этого блаженного. С ужасом леди осознала, что прикосновения были на самом деле очень приятны, и ее тело как-то странно на них отзывалось. Она насчитала порядка тридцати разных, непохожих друг на друга поцелуев, прежде чем Алукард наконец вернул ей ее палец. Повисла продолжительная пауза. Они завороженно глядели друг на друга, каждый ожидая действий. — Закрой глаза, — робко попросила леди. Когда он послушно исполнил просьбу, она подтянула тело выше и вновь улеглась на него, уперлась локтями по бокам от его головы. Расстояние от лица до лица было настолько крохотным, что кожу стало задевать дыхание. Алукард оцепенел. В предвкушении ее дальнейших действий оголились все нервы. Интегра стянула с себя очки и несмело коснулась его лица своим. Она жаждала почувствовать его настолько близко, насколько могла себе позволить, притом, чтобы он для нее все еще оставался безопасным. Лоб коснулся лба, нос носа, немного нелепо, где-то сбоку. Она задевала дыханием его губы, а он обомлел и просто забыл, что надо дышать. Прошла минута, две, движения больше не было. В голове вампира завозились неудобные вопросы, прежде всего о том, чего хотела от него госпожа этим прикосновением, ведь в любом ее действии всегда прослеживалась железная логика. Во всем, кроме этого. — Что означает странный этот жест? — сделав вдох, едва слышно, чтобы не спугнуть прошептал он. — Молчи, — шикнула Интегра ему в лицо и продолжила наслаждаться прикосновением. Прошла еще пара минут, руки начали затекать в локтях, но она не спешила отстраняться. До чего же легко и сладко было ощущать его так близко. Постепенно она стала ловить себя на полном безрассудстве: ей хотелось обнять обеими руками эту шею, вдруг оказаться в его крепких объятиях, нежно прижатой к телу. Ей хотелось очень многого, всего того, что было за гранью допустимого. Она буквально потеряла голову. Вампир непроизвольно считал все ее желания, и, решив помочь сделать первый, наиболее сладостный шаг, коснулся ее губ. Леди тут же отскочила от него как ошпаренная, ощетинилась. — Я не разрешала тебе этого делать! — яростно закричала она, будто сама была чиста и невинна, и даже помыслить не смела о чем-то подобном. Она быстро поднялась на ноги, водрузила очки на нос и отряхнулась от опавшей листвы. Алукард сел, задрал вверх голову. — Коснулась пламени и думала, что оно не обожжет тебя? — прямо спросил он. Интегра вскипела, хотела было от гнева пнуть его в колено, но сдержалась, рывком надела перчатку на голую кисть. — Ты должен подчиняться моим приказам! — Я исполнил все, что ты велела, и, может быть, даже чуть больше, — он не спеша поднялся с земли, забрал в руку шляпу, отряхнул ее от остатков травы. — Ты ведь думала об этом, когда склонилась к моему лицу? Ведь люди просто так не касаются друг друга, особенно так, как это сделала ты. У госпожи задрожали губы, она резко отвернулась лицом к водоему. В носу защипало от обиды. Он был прав, но она не хотела даже самой себе в этом признаться. Она мельком поглядела на небо, чистое и глубокое, освещенное ранними лучами утреннего солнца, и, когда прохладный воздух подсушил лишнюю влагу на глазу, обернулась. — Не знаю, что на меня нашло. Такого больше не должно повториться, — очень жестко пообещала она, вновь став тем, кого Алукард знал с двенадцати лет, несгибаемой, железной Интегрой с каменным, как у всех Хеллсингов, сердцем. — Неси меня домой.